Возрождение (ЛП)

− Вот почему мы пришли сюда тем утром, − я закрываю глаза, пытаясь воспроизвести всю сцену, но у меня нет изображений. Просто знания. Просто слова. Они правдивы, но воспоминание не целостное.

Кажется, что все тело Коула светится. Он выглядит выше.

− Ты помнишь, что я тебе говорил?

Я вся дрожу. Слишком много эмоций борются за контроль над моим телом − позор, надежда, страх.

В основном страх.

− Ты сказал, что веришь в меня. Что я могу сделать это − выполнить миссию.

− Я все еще верю.

Я не могу смотреть на него. Едва могу говорить и мямлю слова.

— Мэлоун говорит, что у них есть технология − способ, которым они могли бы вытащить воспоминания из меня, если им понадобится. Но это может повредить мой мозг.

Я не знаю, почему зациклилась на этих словах. Они не имеют ничего общего с причиной, по которой Коул привел меня сюда. Но я думаю это потому, что нужно объяснение моему страху, тому, которое не имеет ничего общего с правдой.

− Это звучит зловеще, − говорит Коул.

− Никаких шуток, − я поднимаю голову на последних словах, надеясь, что избавилась от разговора. Избавилась от правды. Я терпеть не могу, когда что-либо находится вне контроля.

Коул почесывает голову.

− Посмотри на это таким образом: твоя миссия состояла в том, чтобы найти и защитить X. Если бы ты нашла их, а другие, кто искал Х, пытались схватить его, прежде чем мы смогли бы вытащить Х оттуда, стала бы ты рисковать своей жизнью и защищать его?

− Это моя обязанность.

− Правильно. Значит, что тогда? − он поднимает бровь. − Как это отличается?

− Ну, когда ты так говоришь, я чувствую себя глупо и эгоистично из-за того, что беспокоюсь. Почему ты настолько умнее меня? − я слегка ударяю его по груди.

Он ударяет меня в ответ.

— Вот, почему я ваш лидер. Я здесь, чтобы вразумить остальных. Ты не глупая, Семь. Просто на тебя сейчас столько навалилось, но ты будешь в порядке. Поверь мне.

− Я всегда верила тебе, бесстрашный лидер, − это правда.

− Хорошо, − затем он кладет руку на мою щеку и целует меня так, как он сделал тем утром перед моим отъездом. И так же, как в то утро, я снова паникую.

Рука Коула на моем лице решительная, но я нет. Я разрываюсь надвое. Если бы он не держал меня, я бы свалилась в грязь.

Вкус его губ слегка солоноват, но в приятном смысле, и он обвивает левую руку вокруг меня, притягивая ближе. Я могу чувствовать каждый контур его тела, и это так приятно. Так правильно, и в то же время неправильно. Я хочу прижать себя ближе и хочу убежать.

− Я так по тебе скучал, пока тебя не было, − Коул бормочет в мою кожу. Его рука ласкает мою щеку, и он опускает поцелуи ниже. Медленно, но с голодом, как будто сдерживается, потому что знает, насколько я уязвима.

Он касается моего подбородка, горла. Я задерживаю дыхание.

Глаза закрываются, и каждый мускул во мне напрягается в предвкушении. Я оборачиваю свои руки вокруг его рубашки, но не могу двинуться дальше, ведь вспоминаю, как так же снимала рубашку с Кайла. Как лежала на его кровати, а мои руки пробегали по его обнаженной спине. Как его губы перемещались по моему животу.

Мое сердце колотится от страха и чувства вины. Я люблю Коула, но не так. Не так, как Кайла. Даже при том, что мое тело реагирует на прикосновения Коула вопреки сердцу, это неправильно. Настолько неправильно, что я могла бы заплакать, потому что меня не должен волновать ни один из них в этом смысле. Я не должна была целовать никого из них.

− Мы не можем делать это, − задыхаясь, я отстраняюсь, ненавидя, что Коул согрел меня с головы до ног. Ненавидя то, что хочу, чтобы он отказался отпускать меня, чтобы целовал меня и заставил сдаться.

− Это неправильно.

Коул восстанавливает дыхание, его нос прижат к моему лбу, разделяя лицо прямо по центру и раскрывая ту трещину в нашей дружбе, которую я чувствую. Его выдох повисает в воздухе между нами, как дым.

− Нет, неправильно.

Затем он снова целует меня с большей настойчивостью. Потому что он не понимает. И несправедливо ожидать от него это, когда я не осмеливаюсь объяснить ему все.

Глава 20

Неделю назад

− Я в порядке, — включаю лампу над кроватью.

На другой стороне комнаты Одри указывает на часы и тихо хихикает. Каждое воскресенье в восемь часов звонит мой «папа». Как по расписанию. Словно это важное совещание.

− Нам нужно обсудить следующий этап, − говорит в ухо Мэлоун.

− Хорошо, но мне действительно нужно поработать над этим эссе по философии сегодня. Меня завалили работой.

Меня завалили работой. Это код означающий «здесь соседка». Обычно Одри проводит вечер воскресенья в холле этажа, где может поработать над заданием с другими. Но сегодня она должна прослушать записи на урок французского, и она сказала, что там было бы слишком шумно.

Это проблема.

− Ты можешь выйти из комнаты?

− Это не просто, — холл тоже переполнен, и я не могу никуда уйти в такое позднее время. Библиотека рано закрывается в воскресенье вечером и на улице идет холодный дождь.

− Хорошо. Тогда я напишу тебе.

Я плюхаюсь на подушку и загружаю свой ноутбук.

− Да, пап… тогда я отправлю тебе письмо по электронной почте на этой неделе… Ага. Я тоже тебя люблю, − вешаю трубку и открываю базу данных о миссии на ноутбуке, уже интересуясь, каким будет следующий этап.

− Он такой милый, − говорит Одри, взяв один из своих наушников. − Мой отец никогда не хочет разговаривать со мной. Только мама.

Я закатываю глаза.

− Ты имеешь в виду, он такой пунктуальный.

Одри хихикает и вставляет наушник обратно. Я грызу колпачок ручки потому, что завидую, что у Одри есть мама, которая любит с ней поговорить. Когда ей исполнилось двадцать на прошлой неделе, ее мама прислала ей чизкейк по почте.

Чизкейк!

Одри поделилась им со мной и парой человек. Это был первый раз, когда я ела чизкейк, во что никто не мог поверить, и, когда я поняла, что это было странно со стороны, то придумала какую-то отмазку про то, что у моих родителей непереносимость лактозы.

Смысл в том, что это заставляет меня завидовать семье Одри больше, чем когда-либо. Ее нормальность. У нее двое разведенных родителей: двое − приемных, в хороших отношениях; одна сестра и один брат − близнецы, которые все еще в старшей школе; собака, две кошки, и огромная семья.

У меня один фальшивый папа, который на самом деле является человеком, возглавляющим Красную Зону, собственную разведывательную подготовку и исследовательскую компанию. У меня тоже есть отряд. И хотя члены моего отряда, как братья и сестры − чувства Коула ко мне не считаются − мне иногда интересно, на что была бы похожа нормальная семья. Странно думать обо всех вещах, в которых мне было отказано. Я думала, что все остальные в мире были странными, пока эта миссия не потребовала от меня жить среди всех остальных.

Это заставило меня понять, что я странная.

На самом деле, нет. Это заставило осознать, как я невероятно облажалась. Облажалась в тех вещах, которые будут преследовать меня до конца жизни, продолжительность которой я, вероятно, сделала короче, чем когда-либо, своими недавними действиями.

Мой телефон подает сигнал о входящем сообщении:

«Работай хорошо, чтобы сузить круг до 46».

Одри смеется.

− Ты не собираешься работать сегодня вечером, не так ли?

Я стону и открываю свое эссе по философии.

− Не смотри так, − когда она возвращается к своему заданию по французскому, я переключаю громкость телефона на беззвучный.

«У тебя танцы в пятницу, правильно? Там у тебя возможно будет шанс. Множество имен в твоем списке пересекаются с теми, кто по−твоему мнению подходит».

Я нахмурилась, надеясь, что Одри посчитает, что у меня проблемы с эссе. Шанс? Звучит не очень хорошо.

«Это идеальное время для того, чтобы спровоцировать другой несчастный случай и понаблюдать за последствиями. Ты могла бы исключить большую часть из списка за одну ночь».