Страница 3 из 4
Мы вышли на бульвар. Мой путь лежал прямо – сначала на противоположную сторону улицы, чтобы по рю Прони, минуя бывшее советское консульство, выйти к авеню де Вилье, а оттуда оставалось два шага до рю Гийома Тэля, на которой я жил. Моя новая знакомая собиралась ехать в сторону Триумфальной арки, глазами искала стоянку такси. И едва мы попрощались, обменявшись нелепым, на французский манер рукопожатием, как за спиной у меня произошло какое-то резкое движение.
Моя спутница, едва не оступившись с бордюра на проезжую часть, испуганно отскочила в сторону. Но я тоже не успел сообразить, в чем дело, как на узкий пятачок покатого тротуара, отделявший меня от фонарного столба, рухнула женщина, прямо к моим ногам.
Плотная, за сорок, в черных брюках. Лицо ее, искаженное каким-то недугом, было мертвенно бледным, а глаза закатились. Она не двигалась.
Переборов замешательство, я опустился перед лежавшей на корточки и не своим голосом поинтересовался, не ушиблась ли она.
Реакции не последовало.
Я потеребил ее за рукав, настойчиво предлагая ей помочь подняться.
И снова никакой реакции.
Наконец я догадался спросить, слышит ли она меня вообще?
Ответа не последовало и на этот раз. Но тело несчастной вдруг начали сводить судороги. В углах рта появилась пена.
– Эпилептический припадок, – подсказала пожилая дама с пуделем на поводке, которая остановилась рядом и наблюдала за сценой. – Нужно повернуть набок и разжать чем-нибудь зубы, что-нибудь вставить в рот.
Стараясь приноровиться поудобнее, я перешагнул через неестественно вытянутое, вздрагивающее тело и попытался, как советовали, повернуть лежавшую набок.
Моя спутница присела рядом на корточки и протянула мне носовой платок, жестом предлагая засунуть его, как советовали, в рот несчастной. Но как разомкнуть челюсти? Не лезть же пальцами в рот? Надавить на желваки? Я не решался притронуться к чужому лицу. В следующий миг под ногами у нас стала растекаться лужа. Немного отступив в сторону и пересиливая брезгливость, я всё же надавил пальцами на бледные щеки женщины и смог-таки вставить ей между зубов скрученный трубочкой платок…
Не прошло и нескольких минут, как у тротуара притормозил красный фургон «помпье» – служба спасения. Из машины высыпали молодые люди в темно-синей униформе, – кто-то всё же догадался позвонить в скорую помощь.
Толпа зевак, успевшая собраться возле нас, расступилась. Один из спасателей, решительным жестом отстранил меня, опустился перед лежавшей на одно колено, взял ее запястье и гулким армейским голосом выкрикнул:
– Пульс!
Двое его напарников бросились к машине. Пульс у несчастной то ли не прощупывался, то ли был слишком слабым, – разобраться в этом было уже невозможно из-за возникшей на тротуаре неразберихи. Зевак оттеснили в сторону. Вместе с ними и меня с моей новой знакомой. Ничего не оставалось, как идти дальше своей дорогой.
– У вас брюки порвались, ― сказала она, показав на грязное пятно с дырищей на уровне колена.
Я посмотрел на свои испачканные ладони, на испорченные брюки и только теперь спохватился. Половина девятого! Мне нужно было поторопиться, Друзья уже наверняка звонили в запертую дверь. Извинившись, я стал поспешно прощаться.
– Приятно было познакомиться, ― сказала соотечественница и еще раз протянула мне руку для пожатия. ― Спасибо за помощь.
– За помощь?!
– Адресом гостиницы я обязательно воспользуюсь. Пастораль.
– Мне тоже было приятно, ― пробормотал я. ― Простите… как вас зовут?
– Валентина.
– Ну вот. Бог даст, еще однажды… Опять где-нибудь увидимся… в парке? ― скептически прибавил я.
– Господи, ваша книга! ― спохватилась она и протянула мне подобранного с асфальта Мелвилла, которого прижимала к груди вместе со своим журналом.
На перекресток выехало такси. Внимание водителя привлекла толпа, и он сбросил скорость. Валентина сорвалась с места, остановила машину, села в такси, помахала мне рукой и исчезла так же внезапно, как и появилась. Я был уверен, что больше никогда ее не увижу…
На следующий день около пяти вечера я был вынужден снять трубку настырно трезвонившего телефона. Кто-то звонил в третий раз подряд, но не хотел оставить сообщения, несмотря на настойчивые призывы моего автоответчика. На дисплее телефона высвечивался незнакомый московский номер.
Я решил снять трубку и услышал незнакомый женский голос. Затем до меня дошло – это моя вчерашняя знакомая из парка Монсо. От неожиданности я растерялся, не знал, что сказать.
Она стала сумбурно объяснять, что звонит, чтобы поблагодарить за адрес в Ла-Боле, которым я ей удружил. Они с мужем уже дозвонились в порекомендованный мною отель и забронировали номер, а заодно и пансион, и велосипеды.
– Мы бы хотели вас отблагодарить… за помощь, ― добавила она. ― Вы не против с нами поужинать?
Я чего-то не мог увязать в голове. Затем спросил:
– Как вы узнали мой номер?
– Да, извините… На книге, которую вы читали в парке, на титульном листе были написаны имя и фамилия.., ― сбивчиво начала она объяснять. – Я полистала городской справочник, и оказалось, что такая фамилия одна на весь Париж. На «ин», с «е» на конце?.. Если мое предложение вас не смущает, то мы могли бы вместе поужинать. Скажем, завтра?
– Нет, не смущает. Но завтра… завтра я вряд ли смогу, ― опомнился я; вечером я был действительно занят.
– Как жаль… На сегодня я вам не предлагаю. Мой муж… у него сегодня дела. А может быть… Знаете что, давайте пойдем без него… Я не уверена, что на следующей неделе у нас получится. Вы свободны вечером?
Я раздумывал.
– После этой истории… вчера на улице… мне как-то не по себе, ― простодушно объясняла она, при этом, скорее всего, сознавая, что приглашение выглядит не таким уж безобидным. ― А перед ужином можно прогуляться… Там же в парке, если хотите… Я конечно понимаю, что это не очень хорошо. Вот так навязываться, но…
Она замолчала.
Я тоже не знал, что сказать. А затем выдал нечто вроде оправдания:
– Вы, наверное, понимаете, что я живу скромно, по ресторанам особенно не разгуливаю.
– Нет, что вы! ― спохватилась она. ― Мы хотели вас пригласить. То есть я… Если вы, конечно, не против. В Париже столько недорогих ресторанов… А если хотите, вы заплатите только за себя… Но можно вообще никуда не ходить… Я почему-то решила, что вы не откажетесь. Господи, как глупо получилось…
Она окончательно смутилась. Повисло молчание.
– Хорошо, можно встретиться там же, ― предложил я. ― В половине восьмого?
– В половине восьмого! Спасибо!
Она сразу отключилась.
На моей новой знакомой был плотно, по самое горло застегнутый длиннополый костюм молочно-кофейного цвета. Наряд ей шел. Светлые локоны на этот раз оказались распущенными, и я не сразу ее узнал. Свежее лицо без следа косметики, редкого для Франции типа с покатым лбом и правильными славянскими чертами, вопросительная полуулыбка на губах… ― она выглядела бодрой, отдохнувшей, но взгляд блуждал по сторонам с какой-то рассеянностью. В следующий миг в ее глазах появилась что-то неуловимое, тающее. И мне опять почудилась в них ирония…
Я предложил пройтись по круговой аллее, правой стороной парка, чтобы, обогнув ротонду и начинавшуюся за ней центральную аллею, вернуться к бассейну с колоннами, но уже со стороны музея, в который я никогда не заходил и даже не знал, к своему стыду, что в нем экспонируется.
Мы молча зашагали к ротонде. Слева, на газоне, словно заляпанном фиолетовой краской из-за падавшей на него тени деревьев, взору открывалась бахча. Самая настоящая бахча. До сих пор я ее не замечал. Из-под разлапистых листьев выглядывали увесистые тыквы. Казалось странным, что кто-то развел бахчу прямо в парке. Начальство не досмотрело за креолами? Впереди же высилась сплошная стена столетних платанов. Парк как всегда дышал прохладой. Откуда-то со стороны тянуло горьковато-свежим запахом полыни. Раньше я его тоже здесь не чувствовал.