Страница 4 из 5
Я стою на краю уже минут 15–20. Мне не страшно. Я готов сделать шаг вперёд. Возвращаться мне не к чему, меня ничего не держит.
Уже опускаются сумерки. Закат разливается по небу клубничным вареньем. Большинство окон горят искусственным светом – люди вернулись с работы. Я им немножко завидую, они ждут завтрашнего дня, у них есть планы и перспективы. Но завидую лишь немного. Я сделал свой выбор.
Я отпускаю перекладину балкона, держась лишь одной рукой. Корпус наклоняется вперёд. Я вижу газон внизу. Одна нога уже оторвалась от края. Остаётся перевести тяжесть тела вперёд и отпустить вторую руку.
Я не отпустил. Я забыл, потому что всё мое внимание было приковано к окну на пятом этаже. Оно открыто настежь, флагом развивается штора, выпрыгивая наружу. На подоконнике ребёнок. Совсем крошка. Девчонка в розовом комбинезончике ползает на коленках от края до края. Вот её ножка высунулась из окна, и носочком она вытерла пыль и грязь о жестяной карниз.
– О нет, она пытается встать и дотянуться до шторы.
– Стой! – кричу я. Но малышка не слышит. Да и не надо её звать, ещё специально потянется ко мне, и я ускорю её падение.
Я сделал шаг. Назад.
С трудом разжал затёкшую побелевшую руку, перескочил через ограждение балкона, босиком понесся по ступеням подъезда вниз.
– 112, скорее, скорее, улица Комсомольская 20, ребенок у открытого окна, заезжать во двор! – истерично ору я в телефон, перепрыгивая через несколько ступенек разом.
Когда я выскочил во двор, звуки сирены были уже вокруг. Спасатели сразу сориентировались, что делать – малышка стояла в проёме, одна половина тела наружу, другая – в квартире.
– Хватай левый угол, людей не хватает. – Крикнул мужчина в форме.
Я только успел ухватить ткань и натянуть, как меня дёрнуло, вырывая покрывало из рук. Малышка упала. Я свой угол удержал.
Девчонка с голубыми глазами испуганно смотрела на восьмерых мужчин, которые держали её на покрывале. Она перевела на меня взгляд и засмеялась.
У меня вновь появилось незаконченное дело – присматривать за Алисой. Так что шаг в смерть пока отменяется.
Мама
Быть матерью, отдавать всю себя, любить дитя беззаветно и отчаянно – это дар, данный свыше. Если твое призвание – быть мамой, ты будешь ею из раза в раз, из жизни в жизнь, перерождаясь, но оставаясь самым близким и нужным человеком для ребенка.
Мой восьмилетний сын Ханс дружил с мальчиком с первого этажа. У него такое необычное имя – Шауль. Они нашли общий язык сразу, как только семья Шауля переехала в наш дом. Кажется, они были евреи.
Ханс и Шауль целыми днями пропадали на улице, носились во дворе, играли палками-пистолетами, лазили по деревьям, бросали камни в старое ржавое ведро.
Больше всего мальчики любили жевать хлеб, сидя на крыльце. Муж работал на мукомольном заводе, и у нас всегда был дома свежий, пышный, ароматный хлеб.
Теплый погожий день, лучи солнца пробивались сквозь листву, бросая тени на довольные лица мальчиков – они наслаждались детством, не зная, что солдаты уже в городе.
Мужчины в форме наводнили наш маленький городок. Они тихо приходили в чей-то дом и также тихо уводили всю семью с наспех собранными вещами. Никого из этих людей больше не видели.
В тот день Ханс убежал из дома чуть свет. Они собирались на пруд с Шаулем. Я не волновалась, мальчики часто уходили гулять надолго.
Я начала беспокоится, когда увидела солдат, вышедших из нашего подъезда. Я не сразу поняла, что перед собой они вели семью Шауля. Я бросилась искать Ханса, но его нигде не было: ни в квартире, ни на крыльце, ни во дворе. Меня пронзила страшная догадка – мой мальчик все еще с другом, и сейчас их обоих ведут к поезду! Всех евреев, кого уводили солдаты, сажали в поезда и отправляли в другой город. Там для них было жилье и работа. По крайней мере, так говорили.
Моего сына могут принять за брата Шауля и увезти! Ноги стали ватными, они больше не могли удержать меня. Я рухнула на колени, осознавая, что сейчас может случиться непоправимое. Но не время опускать руки!
Я собралась с силами и бросилась бежать со всех ног. Железнодорожная станция находилась в нескольких километрах от нашего дома. Воздуха не хватало, в боку пульсировала колющая боль, грудь вздымалась тяжело и с хрипом. Но я не могла остановиться.
На путях стоял только один поезд. Товарный. Вагоны для перевозки скота. Я подлетела к солдатам, стоявшим у одного из вагонов, и закричала на немецком языке:
– Mein Sohn! Мой сын, его забрали. Ханс Шнайдер.
Военные переглянулись, два молодых человека, едва достигшие совершеннолетия. Видимо, они увидели мое отчаяние, да и немецкая речь возымела действие. Один кивнул другому, и они подтолкнули огромную железную дверь, открывая вагон.
Я увидела людей, настолько плотно прижатых друг к другу, что нечем дышать. Настолько близко друг к другу, что, если кто-то потеряет сознание, он не упадет – его удержат рядом стоящие тела. У самого края стояли родители Шауля. Отец держал в руке небольшой чемодан – все, что он успел взять с собой за те несколько минут, что им дали на сборы. К нему прижималась его жена, худая и невзрачная женщина. А между ними стоял Шауль. Моего Ханса там не было.
Я посмотрела на мать Шауля, наши глаза встретились. Боль и отчаяние пронзали ее лицо. Безнадежность, страх, обреченность все вместе в одном взгляде. Мы обе знали, что этот поезд не едет в лучшую жизнь.
– Ну? Он здесь? – рявкнул один из солдат.
– Да. Это он, Ханс. – Произнесла я, показывая на маленького еврейского мальчика Шауля.
Женщина, стоявшая рядом с мальчиком, посмотрела мне прямо в глаза. Я увидела в них слезы, облегчение и благодарность. Она незаметно сжала плечо сына и подтолкнула в спину по направлению ко мне.
– Иди. – Шепнула она, чтобы услышал только мальчик.
Солдат помог мальчонке выпрыгнуть из вагона. Я взяла его за руку, и мы, не оборачиваясь, пошли прочь со станции. В тот момент я была всего лишь мамой. Тем более я всегда хотела иметь двух сыновей.
Вед Ма
Время было ближе к вечеру, однако Анна всё равно решила прогуляться по лесу. Далеко заходить не планировала, но появилось желание пройтись перед сном.
Сбежав из большого города в деревню, Анна надеялась привести мысли в порядок. Хотелось что-то изменить в жизни. Но что и как – решения пока не было.
Едва заметная тропинка петляла меж деревьев. Огромные по пояс папоротники казались растениями из юрского периода. Берёзовый лес опускал свои ветви, касаясь плеч и головы женщины, словно поглаживая. Мягкий мох бесшумно проглатывал шаги гостьи. Всё чаще стали появляться двойные и даже тройные стволы деревьев. Словно братцы-уродцы, сросшиеся вместе от корня, кривые и покорёженные берёзы, встречали Анну.
Солнце зашло очень резко, темнота опустилась на лес. Путница обернулась, решив возвращаться домой. Но, сделав пару десятков шагов назад, поняла, что лес очень густой, идти тяжело.
Взяв немного левее, женщина вскоре упёрлась в огромное поваленное дерево, что преградило ей путь.
– Я здесь точно не шла. – Мелькнуло в голове.
Однако, перебравшись через дерево, женщина попыталась идти дальше. Но лес словно её не пускал. Огромные стволы, которые невозможно обхватить, лежали на земле. Перелезать через них тяжело, обойти – ещё сложнее.
– Нужно вернуться. Лес ведь был чистый, и идти было легко. – Подумала Анна.
Но зерно страха уже поселилось внутри неё. Страшно остаться ночью в лесу.
Вернувшись на полсотни шагов, Анна пошла правее. Лес был тёмным, но уже не столь густым. Аня наступила на сухую ветку, та с треском переломилась. Женщина вздрогнула от звука. И тут внезапно поняла, что это единственный звук в лесу. Не шелестят деревья, не прыгают птицы по веткам, не ухают совы, не пищат комары. Лес зловеще молчал.
Анна бросилась бежать, не разбирая дороги, главное – двигаться. Ломая ветки и обрывая листья, она бежала до боли в боку. Наконец она остановилась отдышаться, решила привести дыхание и мысли в порядок. Навалившись руками на колени, согнувшись, Анна хрипло дышала, во рту пересохло, тело горело. Выпрямившись, Анна увидела по правую руку просвет, открытую поляну, а на пригорке – избушку. Как она не заметила домик раньше?