Страница 2 из 12
Франсуа склонился над фолиантом, оценивая, достаточно ли он тяжел, чтобы оглушить епископа. Потом он выразительно ткнул пальцем в мокрую стену камеры.
– Неужели в королевстве не хватает шпиков?
– Обличать этого печатника не надо, отнюдь, мэтр Вийон, нам необходимо с ним объединиться.
Франсуа, успокоенный, улыбнулся. Нелепо было бы нанимать его в качестве доносчика. Будучи не раз заключен в тюрьму и подвергнут пыткам, он не выдал ни одного из своих сообщников. Доносительство не входило в число его многочисленных пороков. Словно извиняясь за подобное подозрение, Шартье налил ему полный стакан виноградной водки.
Король Франции стремился ослабить власть Ватикана, дабы упрочить свою собственную. А книгопечатание, возникшее совсем недавно, подтачивало могущество папы. В отличие от монахов-переписчиков печатники Церкви не повиновались. Печатный станок мог бы упрочить господство того, кто будет его контролировать. К большому сожалению, во Франции таковых не было.
Епископ не отводил взгляда от Вийона, пытаясь полностью завладеть его вниманием. Он говорил тихо, почти шепотом. Бандиты и книготорговцы использовали одни и те же незаконные каналы для распространения своих товаров, подальше от глаз жандармов (конной королевской стражи) и цензоров. Одному разбойнику по имени Колен де Кайе из банды кокийяров[1] было доверено следить за деятельностью Иоганна Фуста. Вот уже несколько месяцев он шпионил за ним. Фуст открыл много типографий в соседних странах, но ни одной – во Франции. Колен де Кайе и порекомендовал своего доброго приятеля Вийона, тоже из кокийяров; он, как никто другой, смог бы убедить немецкого книгопечатника обосноваться в Париже.
– Выходит, его величеству нужны негодяи, так, монсеньор?
– Да, но негодяи образованные.
Франсуа кивнул головой, благодаря за комплимент. Он вернул экземпляр Res Publica Шартье, умолчав о том, что хорошо знаком с этим текстом и осознает его политическое значение не хуже, чем Людовик XI. В своем сочинении Платон описывает народ, которым во имя «всеобщего блага» правит монарх, имеющий больше власти и влияния, чем жрецы и богатые землевладельцы.
Вийон задумался. Амбиции молодого короля, стремящегося укрепить королевство, понять легко. Но какие цели преследует Фуст, обычный книгопечатник и книготорговец?
Епископ принялся барабанить по столу кончиками пальцев, на лице появилась недовольная гримаса. В растаявшем воске плавали свечные фитили. Их тонкие отблески плясали на прозрачной поверхности графина. Франсуа поднял голову, с дерзкой усмешкой покусывая губы.
– Скажите Людовику Благоразумному, что его верный слуга Вийон, хотя и очень занят, будет счастлив оказать ему услугу и отказывается от всякого вознаграждения.
Шартье тут же прекратил барабанить по столу, а недовольную гримасу сменила отеческая улыбка.
– Фуст и его зять собираются принять участие в большой ярмарке в Лионе. Твой приятель Колен будет ходить за ними по пятам. Как только король подпишет приказ о смягчении наказания, ты к ним присоединишься. Моя епархия даст тебе все необходимое, чтобы приманить этого книгопечатника. Еще вина?
Франсуа протянул стакан, напиток приятно зажурчал. Прелат и заключенный чокнулись с видом заговорщиков.
Опьяневший Франсуа с трудом сдерживался, чтобы не вскочить со стула и не пуститься в пляс. Опустив глаза, он всем своим видом изображал смирение и признательность, поглядывая на вышитую скатерть, остывшие блюда на подносах и на грудь священника – при каждом вдохе на ней вздымался ярко-алый крест. Он понимал, до какой степени Гийом Шартье его ненавидит. И завидует ему. Потому что из них двоих, сидящих сейчас в этой камере, по-настоящему свободным, безо всяких цепей и оков, был как раз Франсуа, он всегда был свободным.
Шартье резко поставил стакан и распрощался. Белый стихарь на мгновение застыл в дверном проеме, прежде чем прелата поглотили сумерки. А вдруг Вийону все это приснилось? Удастся ли ему обмануть виселицу? Стоит ли доверять словам этого чертова интригана? Все равно он останется под охраной. Впрочем, ради такого ужина можно заключить сделку с самим дьяволом.
В соусе еще плавало немного холодного мяса. Погасли свечи, и в камере стало совсем темно. Это было на руку Франсуа: нож для хлеба и две серебряные ложки можно было незаметно спрятать под лохмотьями.
По-прежнему стоя на пороге, тюремщик зевал от усталости. За стенами тюрьмы расползался ленивый туман, медленно перебираясь через крепостные валы. Наверху уже ясно можно было разглядеть вытянувшиеся в линию бойницы, подернутые ночным инеем. Над крышей донжона раздавались первые крики ворон. Вдалеке колокол звал к заутрене.
Франсуа Вийон еще не написал своей последней баллады.
Под напором ветра резко распахнулась дверь таверны. Водяные брызги и крупные градины намочили опилки и солому, которыми был устлан каменный пол. Заворчали собаки, взревели пьяницы, попрятались под столы кошки. Вдруг разгорелся огонь в очаге, и в красном отсвете заколыхались нечеткие тени. Раздались угрозы и проклятия. В дверях появился человек, с него стекала вода, а на шляпе и на плечах лежали градины, грубо обрисовывая их контуры. На какое-то мгновение он застыл неподвижно, не обращая внимания на царившее вокруг возбуждение, словно портрет во весь рост, вставленный в раму двери. Полы черного бархатного плаща развевались за спиной, как большие крылья. Два штриха словно прорезали этот бесцветный силуэт-призрак, столь неуместный здесь: тусклая безжизненная улыбка и чуть ниже – молочно-белый отблеск лезвия кинжала.
Человек в глубине зала улыбнулся: даже стоя спиной к двери, он понял, кто вошел. В руках он держал кувшин и стакан. Из фаянсового носика полилось темное, почти чернильного цвета вино с резким запахом.
– Добрый вечер, мэтр Колен.
Колен де Кайе уселся напротив приятеля. С широкого плаща стекала ледяная вода. Вийон схватил стакан, одним глотком опорожнил его, распрямил спину и чуть отступил, давая как следует себя разглядеть. После стольких месяцев одиночества так приятно почувствовать внимание старого товарища. Осторожно поставив стакан на стол, Франсуа молча наслаждался этим моментом дружбы. Прожилки на деревянном столе, от которых Вийон не отрывал взгляда, походили на реки, нарисованные на карте незнакомой страны. Еще на этой карте он различал дороги, где они с Коленом устраивали ловушки, леса, где они скрывались, когда жандармы гнались за ними по пятам, деревушки, где их дожидались Марион, Марго, Кюнегонда. Каждое жирное пятнышко – это остров, каждая капля вина – пруд, на берегу которого стоит замок. Такие столы в тавернах – словно верные спутники Вийона в его странствиях. Сколько он их перевидал! Они утешали его, давали силы, принимали на себя его радости и боль, выслушивали сетования, молча терпели насечки, которые он любил делать ножом. Кракелюры – некий тайный язык, ведомый лишь посвященным. Они незаметно подсказывают вам слова и фразы. Не говоря уже о том, что крепкая текстура столов являет собой прекрасную поверхность для письма.
Колен молча смотрел на старого друга. Он давно привык к таким моментам молчания, когда Франсуа покидает его, уносясь в какие-то дали, похоже, общается с ангелами. Или со своим демоном. Колен не сердился на него за это, душа Франсуа – странница.
Буря снаружи стихла. В полной темноте возобновилась работа. Колен слышал глухие удары молотка, хриплый скрежет механизмов, приглушенные приказы бригадиров, крики ослов, которых освобождали от ноши, вопли коммивояжеров на венецианском, немецком, арабском языках. Завтра на заре во что бы то ни стало начнется Лионская ярмарка.
– Ты беспокоишь меня, Франсуа. Я думал, ты угостишь публику какими-нибудь ловкими куплетами. Школяры тоже удивлены твоим молчанием. Они надеялись услышать новые вирши, сочиненные в тюрьме, мятежные песни. А ты ни мычишь, ни телишься.
1
Кокийяр – мошенник, бродяга в средневековой Франции. Здесь и далее примеч. пер.