Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 13



– Что мне делать, тетя? – спрашивала я. – Теперь… когда не стало моего родного брата, которого я так люблю…

Впервые я столкнулась со смертью кого-то из своих близких родственников и долго не могла понять, почему это произошло именно с нами.

Я очень скучала по брату и долго по нему плакала…

Как я уже говорила, мы выросли в бедной семье и поэтому привыкли мало есть и просто одеваться, порой испытывая чувство зависти при виде убранства соседских домов.

Папа всегда очень много работал. Он был наемным работником, которого приглашали для сельскохозяйственных работ и возделывания земель. Мне было семь или восемь лет, когда однажды мама сказала ему:

– У нас нет денег, чтобы хоть что-то купить.

– Что делать, жена? – измученно ответил отец, присев на стул. – Ты знаешь, что мы с Рахимом работаем на износ на чужих землях и зарабатываем столько, сколько нам дают. Если бы мы возделывали свой собственный участок, все могло бы быть совсем иначе.

При виде переживаний отца мне стало очень плохо.

– Папа, я тоже могу работать! – поспешила я поддержать его.

– Фарангис, – ответил он, улыбнувшись. – Ты еще совсем маленькая, и тебе рано работать.

– Позволь мне пойти с тобой на работу, – настаивала я. – Клянусь, я буду стараться и хорошо выполнять свое дело.

– Нет, Фарангис, – ответил он, покачав головой, и вышел из комнаты.

Рано утром, услышав призыв на молитву из расположенной неподалеку мечети, отец совершил намаз, сел возле самовара и налил себе чай. Я тоже встала с постели и молча села рядом с ним. Затем, когда он вышел из дома и отправился на работу, я, стараясь не издавать ни единого звука, тихим шагом направилась за ним. Пройдя немного, отец словно что-то почувствовал и обернулся.

– Руле! – удивленно сказал он. – Что ты здесь делаешь? Почему ты идешь за мной?

– Клянусь, я буду очень хорошо работать и, если устану, вернусь домой.

– Ты же еще так мала, – нежно ответил он, гладя меня по голове. – Хорошо… Пойдем со мной, если хочешь, но, когда устанешь, обязательно скажи мне.

Вот так я начала работать. Еще совсем маленькая, но храбрая, я старалась выполнять работу не хуже взрослых и так, чтобы мне не было за нее стыдно. Часто я очень уставала, пряталась среди пшеничных колосьев, которые были выше моего роста, и делала передышку, говоря себе:

– Постыдись, Фарангис! Папе нужна помощь. Будь как эти мужчины. Соберись!

Казалось, что солнце с каждым днем обжигает все сильнее и сильнее, так что я вся была мокрой от пота, и облегчение приходило лишь к вечеру, когда становилось прохладнее и я получала свою зарплату. Первые дни мне было очень трудно, но потом я приноровилась и стала мочить в воде платок и повязывать его на голову, чтобы она оставалось прохладной во время палящего зноя. Папа время от времени смотрел на меня и проверял, всё ли в порядке.

Первые дни мне было страшно смотреть на свое иссушенное лицо и руки, покрытые мозолями и болячками. Порой кожа сходила у меня с ладоней, мне становилось невыносимо больно, и я вынуждена была просить маму смазать мне руки животным жиром.

Однажды вечером, когда я пришла домой, мама приготовила для меня в блюдце хну, сказав, что она излечит раны на моих руках. Опустив руки в хну, я почувствовала жжение, но постепенно после нескольких таких процедур кожа стала отшелушиваться и становиться здоровее. Со временем мои руки стали крупнее, а кожа на лице – смуглее.



Возвращаясь с работ на поле, я прыгала вокруг отца, разговаривала с ним, а папа брал мои ручки, трогательно ласкал их и целовал. Только тогда я осознала, как отличаются мои нежные руки от его иссушенных и больших рук, за столько лет огрубевших от тяжелой работы. В те моменты я забывала о своей боли и стыдилась самой себя.

– Мой брат… – говорил мне отец, задумчиво наблюдая за тем, как я иду рядом с ним.

Порой по вечерам, погда я видела, что после работы нас с отцом ожидает на ужин один лишь хлеб, мне становилось еще хуже. В такие дни я, молча откусив немного хлеба и съев кусочек сахара, обессиленная, засыпала на деревянной кушетке, не сумев добраться до своей постели.

Я понимала, как сильно переживает отец из-за нашей бедности, но, когда он видел, что я не придаю этому особого значения, ему становилось легче. Порой по ночам он рассказывал мне интересные истории о честных и справедливых людях, на которых необходимо равняться. Герои этих рассказов были полны доблести и смелости, они никогда не рассказывали никому о своих трудностях и с гордостью и величием справлялись со всем сами, не рассчитывая на снисхождение.

Во время жатвы мы собирали колосья в большие снопы, а затем, перевязав, взваливали на спину и тащили к началу трассы, где было место сбора всего урожая. Так как я была довольно сильной девочкой, мне удавалось брать на себя достаточно большой груз, порой неся его то на голове, то на спине.

Сначала отец не давал мне нести большие снопы, а я все время просила его:

– Папа, давай же! Дай мне еще!

– Нет, Руле. Уже слишком тяжело!

– Смотри же, – задорно смеялась я в ответ на его слова. – Я смогу взять еще! Мне не тяжело!

Видя, как я легко передвигалась с немалым грузом на спине, папа очень удивлялся, а я кричала ему:

– Видишь! В следующий раз можешь положить мне и на голову! Я смогу!

В день с утра до вечера я переносила около ста снопов, затем весь собранный у трассы урожай мы отбивали, чтобы отделить пшеницу от сора и соломы. После этой работы мы собирали очищенную пшеницу в мешки и зашивали. Видя, как я работаю, отец, смеясь, кричал мне:

– Фарангис, это не ты боишься работы, а она – тебя!

Следующим этапом была промывка пшеницы. Для этого мы первым делом устанавливали две палатки, служившие навесом над нашими головами, а затем высыпали по очереди пшеницу в большие тазы. Тщательно промыв зерно, мы высыпали его на ткань, расстеленную на земле, чтобы пшеница высохла под лучами солнца. После этого мы везли зерно к мельнице, чтобы его смолоть. Я сидела возле нее и, насыпая сверху пшеницу, внизу придерживала мешок, следя за тем, чтобы мука не рассыпалась по полу.

Я выросла в трудностях и хотя была очень активным ребенком, не отличалась болтливостью и не была избалована. Одежда нам не покупалась даже раз в год, поэтому на мне всегда были старые вещи, покрытые заплатками, которых было так много, что казалось, будто вся одежда состоит из маленьких лоскутов, а не из цельной ткани. А изношенные резиновые сандалии, которые время от времени рвались, я сама научилась зашивать и чинить.

Постепенно работу по дому я научилась выполнять в одиночку. Я сама месила тесто, готовила хлеб, выводила стадо коров и овец на пастбище, сеяла семена, полола сорняки и собирала урожай.

Я занималась любым делом и очень часто сама отправлялась к горе за хворостом, чтобы разжечь костер. Местность, где мы жили, изобиловала небольшими кустарниками и деревьями, к которым я отправлялась со своим любимым острым топором, чтобы нарубить хвороста. Я ловко отделяла сухие ветки деревьев и сильным взмахом руки разрубала их, получая особое удовольствие от эха ударов моего топора о дерево, раздававшегося вокруг и, казалось, отражавшегося от гор, расположенных рядом. Нарубив достаточно хвороста, я собирала его в одну большую связку и, завязав прочной веревкой, со словами «йа Али» взваливала на спину и несла домой. Дойдя до селения, я чувствовала, как начинает прерываться мое учащенное дыхание, и лишь видя удивленные лица людей вокруг, понимала, что несу слишком много груза. Видя меня в таком состоянии и встречая перед домом, мама воздевала руки к небу и говорила:

– Боже! Хвала тебе! Дитя, ты лучше ста мальчиков! Господи, благодарю Тебя за эту девочку!

Иногда мы ходили собирать хлопок в селение Гурсефид, где до самого вечера, перевязав большим платком поясницу, я работала вместе со всеми. По маленьким щепоткам к концу дня у меня набирался целый мешок хлопка. Я не чуралась никакой мужской работы и ездила собирать урожай овощей, за что получала ежедневную зарплату, и уставшая, но радостная возвращалась домой. Иногда люди, которые нанимали меня на день, позволяли в течение дня съесть что-то из их урожая, и я с радостью во время работы, даже не помыв эти овощи, утоляла голод.