Страница 23 из 33
Тут-то Ильмурза и испортил всю музыку.
– Брось, отец! – сказал он с холодной усмешкой. – Возьми себя в пример… сорок лет на заводе отзвонил, а что-то до мастера не дослужился…
– Дурак, – перебил сына Сулейман. – Если хочешь знать, перед твоим отцом любой мастер ломает шапку… – Сулейман засновал по комнате, но она оказалась слишком тесна, не по его горячему темпераменту. Сделав три-четыре шага, он резко поворачивал и, то молниеносно закладывая руки за спину, то вдруг выбрасывая их вперёд и сильно хлопая тыльной стороной одной руки по задубевшей ладони другой, всё повторял: – За сорок лет… Твоему отцу стоит только захотеть, его тут же мастером поставят… Разве это плохо, что я предпочитаю работать на станке… хоть все пятьдесят. Хочу своими руками создавать что-то… Разве это плохо, а, Мурза?.. Что скажешь на это, га? Заткнул рот?
– Зря ты меня ругаешь, отец, – помолчав, сказал Ильмурза. – Это раньше гордились званием рабочего… время было такое. А сейчас… не в моде оно.
Сулейман несколько минут стоял, не произнося ни слова, мотая головой, точно оглушённый. Смуглое лицо его постепенно всё больше багровело, чёрные глаза сузились. Ильмурза, видя, как набухают жилы на больших узловатых кулаках отца, опасливо подался назад.
– Мода-а!.. Если у тебя когда-нибудь ещё сорвётся с языка это дурацкое слово, я вырву твой поганый язык и отдам его тебе прямо в руки… Мода-а!.. – Сулейман весь задрожал от возмущения. – Мода нужна, когда шьют платья девушкам или когда такие вот щёголи, как ты, выбирают себе шляпу!.. Если хочешь знать, жизнь и прежде держалась на рабочем, и сейчас на нём держится, и впредь будет держаться! Потому что он коренник… он тянет воз жизни. А ты… ты даже в пристяжные не годишься, всё в сторону норовишь… А почему? Да потому, что голова у тебя забита всяким мусором, пережитками, как по-книжному говорится… – И он сильно хлопнул ладонью о ладонь. – Факт!
Ильмурза молча упрямо покачал головой. Но Сулейман по глазам прочёл, о чём он думает.
– Да, да!.. Будешь лоботрясничать, всякое может случиться… Не смотри, что ты сын потомственного рабочего. Сорняк – он везде растёт.
Сулейман теперь насквозь видел сына.
«Гончар бьёт своего сына прежде, чем тот разобьёт горшок. И мне бы следовало малость пораньше начать учить тебя уму-разуму. Эх, маху я дал!..»
Сулейман повернулся на носках, скрипнув сапогами.
– Думаешь, один ты мудрец, а у других ум за дверьми остался, га?.. Как бы не так! Ты только мне не сознаёшься, а мозги-то у тебя крутятся в одном направлении. – Огрубелым пальцем он показал, как скользит рыба в воде. – Как бы тишком-молчком нырнуть куда поглубже, пока людям трудно, а придут хорошие времена – и ты всплывёшь. Ляжешь и будешь себе поплёвывать в потолок.
После подобных перепалок Сулейман невольно сравнивал Ильмурзу со старшим сыном Иштуганом. В чём ошибка? Чего недоглядел? Оба ведь без рубашек родились. Правду говорят, на дураке рогов нет, а то бы каждый сказал: вон дурак идёт.
В комнату вбежала Нурия. Она уже успела сменить лыжные брюки на платье и надеть белый передник. Перевязанные лентой чёрные косы дугой свисали на спину.
– Где Гульчира? – сухо спросил отец, выходя от Ильмурзы.
– У неё сегодня вечерний университет.
– А невестка?
– Ушла в консультацию.
– Готова ванна?
– Сейчас, папа, греется. – Нурия юркнула в ванную комнату. Потом принесла чистое бельё, полотенце, недоумевая, чем так расстроен отец, из-за чего опять схватился с Ильмурзой.
Вода нагрелась, и Нурия позвала отца. Заметив, что он всё никак не успокоится, она мягко вполголоса сказала:
– Полно уж, папа, перестань волноваться. И, пожалуйста, потише в ванной, Иштуган-абы работает.
– Иштуган разве дома? – перебил её отец.
– Давно уже. Это ты сегодня что-то запоздал. Иштуган-абы просил передать, чтобы ты зашёл к нему, как вернёшься.
Нурия знала, что отец больше, чем с кем-нибудь, считается с Иштуганом и даже чуточку побаивается его, поэтому она, как и все остальные женщины в семье, стоило отцу начать горячиться, старалась ввернуть словечко об Иштугане.
– Шш-ш! – замахал на неё Сулейман, когда Нурия, уронив горячую крышку, заплясала возле плиты, тряся обожжённым пальцем. – Руки, что ли, отсохли?..
Нурия подставила палец под струю холодной воды.
– Сильно обожгла? – забеспокоился Сулейман за любимицу.
– Пустяки. Уже не больно…
Сулейман сунул руку в наполненную ванну. Любил старик попарить косточки. Умница Нурия, горячей воды налила.
Сулейман попросил Нурию ещё разок позвонить зятю и, войдя в белую ванну, погрузился в приятно горячую воду. Закрыл глаза. Всё показалось ему в эту блаженную минуту незначительным, даже мелким: и грубость зятя, и обида Матвея Яковлевича, и собственная горячность, и Айнулла, и Ильмурза… Вода чудесным образом снимала давящую на плечи усталость, как бы смывала раздражение, кипевшее в груди. Он прислушался: неугомонное сердце постепенно успокаивалось, билось ровнее.
«Старый волк прокладывает стае дорогу… И верно, кто же, как не я, покажет детям дорогу, – размышлял, закрыв глаза, Уразметов. – Одно помнить надо: кто без ума берётся – дерево ломает. Нет, прежде чем идти к зятю, надо поостыть». И он с глубоким наслаждением стал почёсывать короткими жёсткими ногтями, под которыми набилось машинное масло, мускулистую, обильно покрытую чёрными волосами грудь.
Минут через двадцать, вытирая на ходу лицо и голову мохнатым полотенцем, Сулейман показался из ванной. Его смуглое лицо раскраснелось, чёрные усы и стриженная под машинку, не тронутая сединой голова были ещё влажны, отчего казались ещё черней.
Сулейман заглянул на кухню и, не увидев дочери, тихонько позвал:
– Нурия, ты где? Позвонила?
Нурия не выскочила, как обычно, на голос отца. В зале кто-то пел очень мелодичным, глубоким басом. Голос певца доносился откуда-то издалека. Сперва чуть слышно, затем всё нарастая и нарастая и, наконец, зазвучал в полную силу, – казалось, гудит дремучий лес в бурю.
Сулейман на носках прокрался в залу. Нурия, забыв всё на свете, замерла у приёмника. Когда Сулейман, войдя, окликнул её, она вздрогнула и сердито замахала руками:
– Тише, отец, Поль Робсон поёт!
Удивительно, что за песня! Слова непонятны, а напев всё равно за душу берёт. Старый рабочий, вся жизнь которого прошла в тяжёлом труде, в этом голосе, могучем, как шум леса, ясно почувствовал тоску и печаль, радость и надежду забитого, угнетённого народа.
«И у нас в старое время, бывало, такие песни пели…» – подумал он.
Песня смолкла. Сулейман помолчал в задумчивости, спросил, позвонила ли Нурия зятю, и, узнав, что Хасана всё ещё нет дома, медленно направился в свою комнату. У него была привычка: после ванны минут десять-пятнадцать отдохнуть. Отдышавшись немного, не утерпел, позвал Нурию.
– Дочка, почитай, пожалуйста, о вибрации. На чём мы вчера остановились?
Сулейман сам читал мало. «От чтения зоркость теряется, скорее на работе глаза устают», – хитрил он.
А Нурия, больше любившая, как и все её сверстницы, читать романы, без особой охоты выполняла просьбу отца. Иногда она протестовала: «Вся семья заражена этой вибрацией!» И завидовала брату Ильмурзе, умеющему держаться в стороне от этих производственных совещаний на дому. «По крайней мере, не ломает себе голову попусту. Вернётся с работы, перекусит и идёт, куда душа желает. А ты тут канителься с этой вибрацией, чтоб ей пусто было… И что это за вибрация такая, что над ней бьются, не в силах справиться лучшие мастера и инженеры… Даже профессора».
И Нурия, чтобы поскорее освободиться, зачастила-зачастила, но отец не переносил этого.
– Ты, дочка, не трещи, как вертолёт. Читай с чувством, с толком, с расстановкой, чтобы понимал человек.
Нурия, надув губы, старалась читать «с чувством, с толком, с расстановкой», но очень скоро забывалась и снова начинала трещать. Опять отец останавливал её, заставляя повторять прочитанное. В эти минуты Нурие казалось, что она совсем не любит отца: «Полёживает себе в кровати, заложив руки за голову, да посматривает в потолок. И, небось, думает в это время совсем о другом». А когда он принимался читать ей наставления, она нарочно, чтобы позлить отца, водила, вздыхая, рассеянным взглядом за парившими в небе голубями деда Айнуллы или, состроив грустную мину, прислушивалась к уличному шуму, врывавшемуся через открытое окно. А то вдруг, когда уж очень станет невтерпёж, пустится на хитрость, скажет, что ей пора готовить уроки. В таких случаях отец немедленно освобождал её от чтения. И сегодня повторилось то же самое. Едва Нурия заикнулась насчёт уроков, Сулейман тут же отпустил её.