Лимб

Уизли замер, а Драко наоборот бесшумно приблизился к кровати.

Ресницы Гермионы затрепетали, и она наконец открыла глаза. Стараясь сфокусировать взгляд на чем-то одном, она слабо выдохнула, стоило ей увидеть Уизли. Она словно пыталась что-то сказать, но довольно быстро закрыла рот и нахмурилась.

— Гермиона, ты помнишь меня? — спросил Уизли слегка дрожащим голосом.

Рукой он потянулся к Гермионе, но Драко мгновенно пресек это. Тактильный контакт мог спровоцировать истерику, и, как бы ему самому не хотелось коснуться Грейнджер, он понимал, что в её состоянии практически любая ошибка фатальна для прогресса.

Уизли сцепил зубы и, быстро глянув на Драко, вновь повернулся к Гермионе. Однако этого хватило, чтобы она перевела взгляд на стоящего рядом Малфоя и задумчиво застыла.

Драко ждал.

Он понимал, что никогда не играл в её жизни хотя бы вполовину такую важную роль, как Поттер или любой из Уизли, но ведь он был в её сознании последние одиннадцать месяцев, не так ли? Быть может, она всё-таки помнит его?

Драко ненавидел чувство, которое заворочалось в груди. Надежда была такой сукой в его случае, что сложно было принимать её как дар. Ведь он привык хоронить её раз от раза. Он не из таких как Поттер.

Драко Малфой не был тем, кому по жизни везло.

В ту же секунду, когда Драко дал себе слово ни на что не надеяться и ничего не ждать, уголок губы Гермионы дрогнул и она слабо улыбнулась ему.

Драко показалось, что кто-то снял цепи с него, таким ощутимым получилось облегчение. И здесь существовало только два варианта, оба из которых были не так уж плохи. Гермиона либо не помнила, как он вел себя в школе, а значит, не боялась его, и он мог построить с ней иные взаимоотношения, аккуратно подготавливая её к прошлому. Либо она помнила его, но явно не хотела заклясть до смерти, чтобы у него не осталось шансов не то что с ней, а с кем угодно вообще.

Взгляд Гермионы вновь переметнулся к Уизли, и её рука дрогнула и потянулась к нему. На мгновение застывший Уизли отмер и подался вперед.

Слишком хрупкими и бледными пальцами она скользнула по его рыжим волосам и, буквально на секунду задержавшись там, издала какой-то легкий выдох, немного похожий на смех, но слишком слабый, чтобы быть им.

Уизли закрыл глаза и захлебнулся восторгом и слезами. Конечно, он никогда бы себе в этом не признался, но, как и все, уже давно с ней попрощался. Только вот отпустить так и не смог. Драко видел.

Рональд зажмурился и не двигался. Не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Они с Гарри в первые недели приходили к ней по несколько раз в день, не признавая её болезнь. Никто из них, ещё подростков, не мог представить, что Гермионы может просто не стать. Что темнота и тишина окажутся сильнее их подруги. Но с каждым днём, с каждым сухим букетом надежда на ее осознанный взгляд, хотя бы на полуулыбку угасала, как кривая свеча. И за столько лет пустого отзвука их стука в больничную палату они забыли смех Гермионы, забыли, как скачут ее кудри при ходьбе, забыли, как она может поджимать губы. Годы её безумия стёрли любую надежду услышать ещё раз её поучительный тон. Рон думал, что, если услышит его ещё раз, просто захлебнётся в слезах.

И он не мог поверить, что это и правда происходило. Просвет в её сознании после пробуждения был столь безнадёжно исцеляющим для всех них, что Рон боялся поверить в это. Потому что, если нет… это бы сломало и его, и Гарри.

Нельзя хоронить надежду дважды. После первого раза ты хоронишь с ней себя.

Однако это и правда происходило. Очевидно, Гермиона узнала его или её привлек цвет его волос. Не суть важно, ведь даже это было несравнимо больше, чем получал рыжий за последние годы. Чаще всего — расфокусированный взгляд, стоны или мычание.

Но не сегодня. Сегодня она коснулась его волос сознательно. Пребывая здесь. В палате. Не в своем мире. Не в безумии Гермионы Грейнджер. Здесь. Рядом с ним. И этого было достаточно, чтобы Рональд Уизли почувствовал себя живым.

Ведь каждый после войны пытался справляться, как умел. Джинни ушла в свою любовь с Гарри, в семью, Молли била все мыслимые и немыслимые рекорды заботы по отношению к оставшимся в живых людям. Братья поддерживали Джорджа, и в итоге все они смогли смириться и с потерей Фреда, и с безумием Гермионы. Даже Гарри, который отчаянно хватался за любую возможность что-то исправить. Эти попытки были искуплением его вины перед Гермионой.

У Рона же не было ничего.

Он не мог найти в себе силы, чтобы вернуться к себе прежнему или найти нового себя в поствоенном мире. В то время как другие учились жить по-новому, Рональд был слишком занят, помогая им в этом. У него не оставалось времени справиться со своей внутренней болью, не находилось возможности примириться со своей виной, не представлялось шанса оплакать тех, кого он потерял.

Поэтому Рон просто был.

Был рядом с Джорджем, строго следя за тем, чтобы тот не прикасался к бутылке. Был рядом с Молли, напоминая, что ей жить нужно ради живых. Был поддержкой Гарри, когда тот так отчаянно старался найти себе место в Аврорате, стать лучшим, чтобы подавить чувство вины за всех погибших в войне.

И сейчас, когда Гермиона коснулась его, он практически почувствовал, как делает шаг на пути к тому Рональду Уизли, которого он, казалось, забыл. Которого, казалось, забыли даже те, с кем он был рядом все эти годы.

Рону хотелось верить, что они как раньше пройдут втроем этот путь к восстановлению. Ведь Гермиона всегда вела их, столько лет направляла советами, всегда знала ответ на любой вопрос. Быть может, и в этот раз она вот так вот погладит его по волосам, обнимет их двоих и скажет, где же ему найти себя в этом новом мире?

Именно в этот момент Гермиона внезапно начала задыхаться. Её глаза наполнились ужасом и руки задрожали.

Малфой и Уизли отреагировали мгновенно.

Её взгляд упирался во что-то за их спиной, и она как будто пыталась что-то сказать, но не могла выдавить ни звука. Лишь смотрела на пустую белую стену и задыхалась от страха.

Малфой уставился на обыкновенную больничную стену, судорожно пытаясь понять, что напугало Гермиону. Она открывала рот как рыба и силилась произнести хоть слово, но шорох её дыхания оставался единственным звуком в комнате.

— Что такое, Гермиона? Ты что-то видишь? Что там?

Сильно зажмурившись, она отвернулась от стены и потянулась к мантии Малфоя. На секунду Драко даже показалось, что она сейчас притянет его к себе, но она лишь закрыла глаза серой тканью и попыталась успокоить свое судорожное дыхание.

Малфой взмахнул палочкой и распылил успокоительное в малой дозе, чтобы помочь ей успокоиться.

— Что с ней такое? — напряженно спросил Уизли, вглядываясь в подругу, вцепившуюся в мантию Драко, как ребенок.

— Я не знаю, — процедил сквозь зубы Малфой и слегка наклонился к Гермионе.

— Тебя что-то напугало? — как можно тише и мягче спросил он у трясущейся Грейнджер.

Та неловко кивнула, и он был готов рассмеяться от радости. Она понимала его, она доверяла ему, раз прижалась к его мантии. Осталось выяснить, что именно её так напугало.

— Ты видишь там кого-то? — спросил Рон, но Гермиона слабо качнула головой.

— Тебе что-то не нравится в этой стене? — наконец спросил Малфой, поскольку это было единственным объяснением. И снова её кивок. Драко ещё раз взглянул совершенно пустую белую стену. — Цвет?

Гермиона опять кивнула. Очевидно, белая стена была триггером для неё, и Драко даже не мог себе представить почему, но взмахнул палочкой, и стена приобрела мягкий серо-голубой оттенок.

— Так лучше? — по-прежнему тихо Драко обратился к практически успокоившейся Гермионе.

Она привыкла бороться за себя сама, он видел это. Гермиона нерешительно подняла взгляд на перекрашенную стену. Медленно кивнула и перевела глаза на него. В них было столько благодарности, что теплое чувство затопило грудную клетку Драко.

Грейнджер продолжала согревать его даже сейчас. Такая маленькая и слабая, боящаяся белых стен, молчаливая и робкая.