Апология

– Это ты меня вдохновил, – уже более скромно, гораздо более обыкновенно, произнес Зафар. – А я, между прочим, редко вдохновляюсь! – гордо завершил похвалу, а собеседник в свою очередь покраснел. – Только никому не рассказывай, – Полушёпотом добавил.

– Сиречь, сорок пять плетей на каторжных работах? – с прежним румянцем вопрошал Яша.

– Тю! Измывание над телами несколько лет назад отменили. А вот каторгу пока нет.

– Ты считаешь за восьмистишье возможно туда попасть? Жуть.

– Отнюдь. Вот слышал ли историю о дедушке, кой отправился в ссылку за сушеные пирожки и участие в кружке, в коем он даже не высказывался?

– Никогда прежде.

– И славно.

– Выходит, связываться с этим не стоит?

Образовалось некое молчание. Зафар задумался и снова почесал щетину. Его брови нахмурились, а лицо приняло озадаченный вид. Казалось, действительно задался вопросом над тем, как правильно дать ответ.

– Нельзя отказываться от борьбы за правду, – сухо ответил. – Но и подавать ее нужно правильно. Как? Я пока не знаю… Если мы отступим или будем вечно шкериться – изменения никогда не наступят. Мы обязаны взять власть в свои руки. Это неизбежно.

– И что делать? – наивно вопрошал Яша.

– Собраться рабочим и крестьянам воедино, собственно.

– Куда собраться?

– На стачки, устраивать забастовки, тогда другого выхода у буржуев не будет, как поднять нам зарплаты. Но это только в начале пути, – с трудом в голосе Зафара можно было уловить нервные ноты, тот понял, насколько собеседник скуден умом, понял, что желает стать наставником теперь не только по работе. – Вот ты сам, Яшка, к кому себя относишь?

– Крестьяне, вероятно, – он даже вовлекся в разговор, хотя прежде всегда пресекал и низвергал эти темы. Где-то в душе задумался, что предмет обсуждения не так уж далек.

– Между нами с тобой есть пропасть, но она не стол велика, как между пролетариями и капиталистами. То бишь, у нас общая цель – прийти к справедливости. Будь честным пред собой – образование крестьяне получают гораздо хуже, нехватка земли, платежи с податями высоченные. С сего момента ты увидел, коим трудом живут рабочие, мы так же поднимали тему зарплат. Что же из этого выходит? Людям хватает только на проживание, самые дешевые продукты, а все остальное – в карман хозяину-барину. А чего хочет простой народ? Найти время на то, чтобы учиться и веселиться, а не гробить здоровье ради скудной жизни. Верю, скоро мы начнем работать друг на друга, а не на царские руки и хорошо жить будут те, кто работает, а не те эксплуататоры чужого труда. Балакать об этом можно очень долго. Тебе лучше книгу прочесть на досуге.

Диалог шел в тупик, а Яша хотя и пытался разобраться, оставался таким же холодным как сталь, которую сложно расплавить. Ему оставались не ясны самые банальные вопросы, но задать их никак не решался. Парень просто не представлял в чем конкретно недовольство к власти, какова другая жизнь и на кого действительно можно скинуть все проблемы. Бесспорно, в роли «буржуя» представлял Казимира Ивановича, но не был готов судить его даже в собственных мыслях. От страха перед столь серьезной фигурой колени тряслись, а предъявлять за мизерную зарплату своих коллег тем более не осмелился бы. Хотя и имел к этому гораздо больше возможностей. Он вовсе позабыл о своем задании, ведь юноша не должен был увиливать за рабочими, обязан навострить уши и сделать выводы, после – донести. Все так же не верилось, что Зафар принесет кому-либо беды. Пусть все то, о чем молвил Казимир Иванович – ясно, как на ладони, никак не мог связать с повстречавшимися ему людьми. Призывы казались мутными, а внутри тот ощущал, будто проблемы можно решить в ходе разговора с властью. Цари, бояре, дворяне… Они же не слепы и не глухи. Или, по крайне мере, способных подавляющее большинство. Яков понимал, стихотворение сие— не то, что должен слышать Казимир Иванович, но из человеческих помыслов принял решение не поднимать эту тему по приезде домой. Это не должно принести огласки.

– Историческая нить часто рвется, – заявил Зафар, протягивая лист бумаги. – Возьми. На память. Только никому! – принял презент, а затем поместил его поглубже в карман брюк.

После краткого, но подействовавшего на сознание Якова, диалога, коллеги снова вернулись к делу. Теперь работа шла более слаженно, появился заряд энергии и пища для размышлений. Будто ударила шаровая молния, а после поселилась где-то в подсознании. Тем не менее, тряпка, вместе с водой в ведре, совершенно не стали теплее и все так же заставляли Яшу раз за разом передергиваться от холода. Устал, солнце медленно опускалось за горизонт. Через стеклянные окна оно пускало последние лучики, а по тоскливой обстановке с угрюмыми лицами мелькали зайчики. Наверняка наблюдать закат из рабочей зоны так не волшебно, как если это делать на улице или в уютном доме. Однако лучше, чем ничего. Шахтеры, к примеру, не замечают и этого. Но вернемся в депо. Обратно в тяжелую рутину. Стрелка часов медленно подходила к восьми вечера, это означало, что все ж таки двенадцатичасовой рабочий день окончен. Все принялись собираться, смывать с себя мазут и бросать грязные перчатки на тяжелую скамью, а Яша с трудом волок ведро с мутной водой. На его голове выступил пот, но с облегчением вздохнул, воображая, как уютно приляжет в кровати после смены.

Путь до дома оказался тяжким, но запоминающимся, ведь он знал лишь остановку до которой нужно добраться, а громадные здания наводили только на горький ужас, путаясь в незнакомой обстановке. Мобильно другие разошлись по домам, ведь жили неподалеку, с сложной системой транспорта пришлось справляться в одиночку. Замечая, как некоторые ребята запрыгивают на сцепной прибор трамваев, а затем, абсолютно невозмутимо, а главное – бесплатно, перемещаются, тоже желал поступить так же, но никак не мог решиться. Он не знал, страшнее повиснуть на крюке, собирая взгляды горожан, или же спрашивать у них же дороги. Стеснение являлось не только причиной, но и огромной проблемой, когда Яков старался выдавить хоть слово, связки будто переставали существовать и превращали его в пищащую мышь. Долго не решаясь сесть куда либо, попросить помощи или пойти пешком – задумался о ноющем желудке и насморке. Холодная вода уже дала о себе знать. Он чувствовал, как тело укутал озноб, пробрался до самого горла, заставляя кашлять. Состояние напоминало только об одном – о Иде с Марией Федоровной. Захлебываться в недугах он не хотел и не мог, ведь никто другой не позаботится о близких. Пора собрать силы в кулак да направиться к дому. Другого не дадено.

Наконец тот, в который раз разглядев табличку «входъ и выходъ во время движенія воспрещенъ» попал внутрь трамвая, который, полагается, ехал в нужном направлении. Осевшим голосом, с трудом выходящим из уст, начал опрашивать всех идет ли он до мытнинской набережной. Горожане отвечали, а после, оглядывая Яшу с ног до головы, тихо, про себя, потешались. Эти смешки он не только замечал, перенимал, но и корил себя за все, начиная от внешнего вида до каждого произнесенного звука. Он не знал каково грамотное поведение, но чувствовал себя абсолютно униженным. Несмотря на то, что в вагоне находились совершенно разные прослойки общества – никого похожего на себя он не замечал. Причина тому – скованный, потупившейся в пол взгляд. Дорога казалась хуже каторги, и юноша совершенно не представлял коим образом придется свыкнуться с современной системой, подровняться с ритмами города. Он не верил, будто однажды может оказаться на месте этих людей с излишним важничаньем. И не хотел. Всю жизнь принимая иглы иронических взглядов не хотел сам их метать.

Уставший, абсолютно опечаленный, Яша вернулся в дом. Снова к официозному общению, кое за один день успело наскучить, снова к чужим людям. Тоска с болью в сердце, привезенная из самой глуши деревни, никуда не исчезала, а лишь на некоторое время сменялась положительными эмоциями. Как это прозаично. Марта Семеновна хлопотала на кухне, Казимир Иванович листал газету в зале. Чувствуя себя преградой идиллии, лишь в полутон поздоровался, собираясь направиться в «свои» покои. Но мужчина того окликнул, напоминая о сути приезда. В желании лишь отдохнуть, парень отозвался, скрывая свое негодование. Хозяин поведал, что отправил к Марии Федоровне с сестрой врача, а вместе с ним воз продуктов. Это показалось само собой разумеющимся фактором. Для такого богатого человека совершенно не сложно протянуть руку помощи. Наоборот, ежели бы отказался – это стало бы удивительно.