Молчание

По металлической конструкции шахты к Оле медленно ползли «ногогрызы». Один из них уже почти достиг ее вывернутой правой руки. «Вжи — жить», — взвизгивали пилы «ногогрыза», готовясь вонзиться в человеческую плоть.

Оля замычала, пытаясь как-то высвободить руку, но ничего хорошего из этого не вышло. Она обреченно закрыла глаза, готовясь к самому худшему.

С Олиной лодыжки вниз закапала кровь. Кап-кап-кап… Капли крови попали на голову Сергея. Он поднял голову и наконец-то увидел ее.

— Олечка, держись! — закричал он. — Я иду к тебе.

В ответ заревели пилы «ногогрыза», они беспощадно впились в пальцы девушки. По сторонам разлетелись брызги крови, и три пальца Ольги распрощались с рукой. Они упали на голову Сергея, и он, благодаря нелепому везению, успел поймать один из них. Тот, на котором было надето серебреное колечко.

Он с ужасом уставился на этот палец и завопил во весь голос:

— Н-е-е-т!!!

Николаев и Погодин тем временем продолжали свою дружескую беседу в хаосе ординаторской ожогового отделения. Павел Петрович наклонился вперед и спросил:

— Погодин, скажи мне честно, не чувствуешь ли ты своей вины в том, что твоя фантазия стала для кого-то примером для подражания? Ведь согласись, если б ты не придумал всей этой ахинеи, то и не было бы чему подражать.

Погодин тут же перестал улыбаться.

— Нет, Павел Петрович, я не соглашусь с вами, — ответил он. — Мир без человеческих фантазий потеряет очень многое, он станет однообразным и скучным. Всем разумным существам дан интеллект, чтобы они могли различать, какой поступок несет зло, а какой добро. И нечего винить писателей за то, что кто-то сознательно творит такое же зло, какое творили злодеи в их книгах.

— Не обижайся, Петр, что я задаю такие вопросы. Просто мне все хочется понять, чувствуешь ли ты хоть чуть-чуть свою вину за то, что твоя страшная фантазия превратилась в реальность.

— Я вам уже дал понять, как я к этому отношусь.

— А мне кажется, это просто защитные слова, — тихо произнес Николаев и посмотрел прямо в глаза Погодину. — Это словесная стенка, которой ты пытаешься отгородиться от ответственности перед своей совестью.

Погодин прищурился и покачал головой.

— Нет, даже если за мою фантазию меня приговорит к смертной казни все оставшееся в живых человечество, я все равно не буду считать себя виноватым. Моя совесть чиста и прозрачна, я никому не желал зла и ничего не предпринимал для того, чтобы причинить вред другим. Только слабаки берут на себя ответственность за плохие поступки других… И тот, кто меня приговорит, тоже будет виноват в совершении плохого поступка, так как накажет не того, кого надо. Теперь я доступно изложил, что чувствую и думаю по этому поводу?

Николаев кивнул.

— Более чем, Петр, — процедил он сквозь зубы. — Я тебе честно признаюсь, я давно пытаюсь тебя раскусить и для этого тебя, тварюгу, специально подпустил к себе на самое близкое расстояние. Я ждал, когда же ты расколешься. И наконец-то дождался.

Погодин вскочил с кресла и закричал:

— Павел Петрович, что вы говорите такое? Уверяю вас, вы заблуждаетесь в своих предположениях. Я не враг вам. Я на вашей стороне!

Николаев тоже вскочил, и, шагнув вперед, схватил Погодина за воротник рубашки.

— Ну что, главный рассказчик, — заорал Павел Петрович прямо в лицо завхозу, — ты думал, что ты самый умный и сможешь мне пудрить мозги столько, сколько тебе захочется?! А?! Отвечай немедленно!

Погодин испуганно кивнул и осел на пол, теряя сознание.

Федор Иванович и Анна тянули по бетонному испачканному кровью полу Круглову. По обе стороны коридора в стенах располагались железные двери с решетчатыми окнами. Через эти окна хорошо были видны камеры, в которых содержались пленные люди. Они, молча, смотрели на Федора Ивановича и Анну.

Одна седая женщина не выдержала, отвернулась от окна и произнесла:

— Еще одну несчастную тянут… Тут и так уже дышать нечем, а они все тянут и тянут…

Федор Иванович остановился и отпустил руку Кругловой. Рука глухо ударилась о пол. Анна тоже остановилась и взглянула вопросительно на старика.

— Давай отдохнем, — сказал он.

— Что — то не так?

— Мне не хватает воздуха. Мне все кажется, что воздухопроводы не справляются со своей работой. Необходимо срочно строить дополнительные. Я так думаю.

— А, если предположить, что дело не в самих воздухопроводах, а в том или в тех, кто их сознательно приводит в негодность?

— И об этом я задумывался.

— Просто если это так, — заметила Анна, — то какой смысл новые строить, если их тоже испортят?

— Если предположить, что это делает кто-то, то он, скотина, понимает, что он делает… И гнет свою линию безостановочно. Но вот зачем? Ведь это повредит всем сразу? Никто не останется в живых, если доступ воздуха в больницу прекратится или его станет катастрофически не хватать. А это значит, что и эту скотину ждет та же самая смерть, что и всех остальных.

— А может, все как раз наоборот, — предположила Анна. — Он — кто бы это ни был — не понимает, что делает!

Федор Иванович резко вскинул глаза на Анну.

— Или же один из рассказчиков раньше времени дал попробовать кому-то из своих учеников свои силы в построении новой реальности?! А?! Чем и вызвал необратимые последствия первого порядка.

Анна вздрогнула и отвела взгляд.

— Что ты так смотришь на меня? Я здесь ни при чем. Я делала все как надо — я ж не дура!

Федор Иванович положил руку на плечо Анне.

— Успокойся, Эмирта, я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что ты не такая дура. Но мне кажется, что я прав. Один из учеников, попробовав свои силы, увлекся и продолжает менять реальность самостоятельно, при этом особо не утруждает себя точными расчетами и не учитывает все обстоятельства.

— А может, все еще не так страшно? — спросила Анна.

— Черт его знает! — ответил старик. — Мы явно в этой больнице не одни такие разумные, а значит, и игра затевается на самом высоком уровне. Поверь мне, я нутром чую резкую перемену позиций и приближение игры по новым правилам.

Федор Иванович наклонился и схватил Круглову за руку. Вместе с Анной они поволокли ее дальше по узкому коридору, в котором стояли спертые запахи.

— Касхен, в какой камере мы ее закроем?

— В двадцать шестой. Там всего два человека у нас.

— Двадцать шестая же — кормовая, — поразилась Анна.

— Так и пусть пускают ее на корм, — сказал старик. — Она ж никакой ценности не представляет.

— Странный ты какой-то, — усмехнулась Анна. — Давай ее уже тогда сразу в мясорубочную.

Федор Иванович остановился, чтоб отдышаться.

— В принципе, ты права, — согласился он. — Чего ее лишний раз кормить, она и так неплохо выглядит.

Старик и Анна подтащили Круглову к большим железным воротам. За воротами раздавались шум и треск переламывающей кости мясорубки и отчаянные крики людей. Анна нажала на красную треугольную кнопку и услышала звук щелкнувшего замка. Железные ворота приоткрылись, и в коридор выглянул Громила — тот самый мужик, которому Николаич в свое время поставил задачу охранять пищеблок.

Громила вопросительно взглянул на Анну и Федора Ивановича.

— Еще двадцать минут до рубки, — удивился он.

— Раздевайте ее пока и мойте! — распорядился старик. — Нечего ляхи отсиживать!

— Как скажете, — произнес Громила, взял Круглову за посиневшую руку и затянул в мясорубочную.

— Эй! — позвала его Анна. — А что у вас там за крики раздавались, и мясорубка чего шумела?

Громила посмотрел на нее с обидой.

— Мы же тоже пожрать чего-то должны, — заметил он. — Весь день не жрамши.

— Ясно! — сказала Анна. — Только не затягивайте с этим!

Николаич пришел к выводу, что дальше жить нет никакого смысла. душе заглушила все остальные его чувства. Ощущение того, что он никому больше не нужен, полностью сломало его.