Страница 16 из 20
– Мы на месте! – констатировал дед.
Сняв с себя защиту, я подошёл к камню и, вслед за другими, коснулся его шершавой тёплой поверхности. В то же мгновение я ощутил легкое покалывание, глаза мои сами-собой закрылись и, когда вновь открылись, я увидел вокруг себя водный мир, наподобие того, что видел в фильме с Костнером. Вокруг меня сновали тёмные низкорослые личности в юбочках из пальмовых листьев, основными украшениями которых, были роскошные татуировки, выполненные с большим художественным вкусом.
Дед Михаил и Эмир, как завсегдатаи этих мест, уверенно прошли к деревне, просматривавшейся сквозь густые заросли леса и остановились у большой хижины в центре поселения. Дед ударил колотушкой по бамбуковому стволу, подвешенному над входом. Раздался вибрирующий звук, похожий на звук небольшого колокола и через мгновение циновка, загораживающая вход, отодвинулась в сторону и на пороге появился вожак деревни, который увидя знакомые лица, подпрыгнул от радости и воскликнул, потирая руки.
– Пришли меняться, добро пожаловаться!
Он с интересом посмотрел на мою сумку, видимо понимая, что я и она появились здесь не просто так. Мы уселись кружком на циновки и, как положено в таких случаях, выдержали длительную паузу, перед тем, как начать деловой разговор. Папуас всё время косился на сумку и, наконец, не выдержал.
– Ну что там у вас? Выкладывайте! – он заметно нервничал, нервно заламывал руки и, видя, что я попрежнему медлю, нетерпеливо прогундосил: – Ну давай же, не тяни козу за вымя!
Крайняя степень несдержанности выдавало в нём натуру эгоистичную и склонную к скоропалительным решениям. Поняв, что последняя фраза была адресована мне, я посмотрел на деда и тот, в ответ, утвердительно склонил голову. Тогда я, открыв сумку, зачерпнул часть пакетиков и вывалил их на циновку перед вождём. У того глаза полезли из орбит. Благоговейный восторг мгновенно охватил хозяина дома, превратив его на какое-то время в паломника веры, перед святыми мощами.
– Откуда такое великолепие? – очнувшись, наконец, от наваждения, проговорил потрясённый вождь.
– Это наша коммерческая тайна. – опередив меня, дипломатично пояснил дед Михаил.
Вождь, уже окончательно пришедший в себя, разложил крючки по размерам и цвету в отдельные кучки и вопросительно поглядел на деда.
– Сколько за один? – спросил папуас.
– Две за маленький, три за средний, четыре за большой, ну и пять за самые большие.
Вождь кряхтя поднялся с циновки и отправился в дальний угол хижины, где покопавшись в сваленных в кучу раковинах, рыбьих шкурах и плавниках, извлёк мешочек полный жемчуга, который он, не без труда, перетащил к месту обмена.
– Начнём пожалуй. – усевшись на колени сказал он и стал развязывать мешок.
Дальше всё происходило, как было заведено издревле, когда белые люди торговали с аборигенами: с одной стороны дед клал на циновку крючок, а папуас, в зависимости от величины изделия, клал необходимое число жемчуга. Жемчуг уходил белому человеку, в лице деда, а крючок – папуасу, в лице вождя. Обмен продолжался долго, всё чаще прерываясь на склоки, когда вождь пытавшийся жульничать, подсовывал вместо жемчуга, чёрную фасоль. К концу сделки накал страстей достиг апогея, но до мордобоя дело так и не дошло, потому, что мешочек с жемчужинами опустел и ломать копья было уже незачем. Со слезами на глазах вождь проводил нас к выходу и стал прощаться. Я взвалил на плечо потяжелевшую сумку и тут вспомнил о пакетике с блесной. Во мне, как ни странно, проснулось сострадание и, достав золотую рыбку, я протянул её вождю.
Уже в Астрале, уносясь прочь от водного мира, я какое-то время находился в большом сомнении, в правильности моего поступка, но когда я вспомнил глаза старого папуаса, с благодарностью глядевшие на подаренную мной блесну, понял, что сделал всё правильно.
Дальше наш путь лежал на Землю. По договорённости с Эмиром, часть жемчуга я должен был передать потомкам контрабандиста, которые жили в Ливане, под фамилией Бен Али, остальное решил припрятать до лучших времён.
Пролетев две локации, мы сходу приземлились, уже в который раз, на знакомой аллее парка Горького. Падавший снег, неслышно опускался с небес, видимый только в свете фонарей и белым ковром покрывал дорожки и газоны. Это сошествие снежинок, ещё с детства, вызывало в моём сердце трепет в ожидании перемен, после завершения активного цикла жизни, связанного с цветением и созреванием. Высунув язык, я поймал снежинку и почувствовал, как она мгновенно растаяла, оставив во рту сладкий привкус мороженного. Мои спутники явно не разделяли моих восторгов.
– Давай уже прощаться: чай не лето на дворе. – стуча зубами, сказал дед. – Бог тебе в помощь, внучок. Исполни, что задумали.
Распрощавшись со своими спутниками, я отправился домой, мечтая о тёплой одежде, горячем чае, но выйдя из метро, я передумал и зашёл в магазин, где купил бутылку водки и всякой всячины для закуски. Жилище встретило меня унылым запустением и немым укором брошенного дома: молчаливо, напряжённо и пыльно. «Потерпит» – подумал я, оглядывая паутину на потолке и беспорядок в комнатах. – «Вернусь, приберусь». А пока, разделив жемчуг в той пропорции как было оговорено с Эмиром, я припрятал свою долю в надёжное место, а долю ливанца упаковал в термос. Затем принял ванну и уже после этого, одев на себя домашний халат, закончил свой день плотным ужином.
С утра я обзвонил турагентства и нашёл горящую путевку в Ливан. Мне предложили подъехать в офис. Девушка, сидевшая в небольшой комнатке, увешанной постерами с видами райских островов, покопалась в бумагах и выудила из кипы не реализованных путёвок, ту, о которой мы договаривались накануне, утром. Эту путёвку купил, по ошибке, полмесяца назад один чеченец из Гудермеса, но, буквально, два дня назад, отказался ехать, поняв, что это не Ливия, где у него были братья по исламу.
У девицы был простуженный голос и аденоиды.
– Вот, значит: Бейрут, через три дня, пять дней, шесть ночей…вылет из Домодедово. – глотая гласные, перечислила она основные параметры путёвки и посмотрев на меня спросила:
– Вас устраивает?
– Да, если раньше ничего нет… – ответил я.
– Нет. С вас сорок восемь тысяч. – бесцветно сообщила мне девица, подавая мне договор для подписи. – Путёвку и загранпаспорт с визой сможете получить с утра, в день отлёта. Теперь я только заметил, что девица явно косит и от этого было не понятно, куда она смотрит. Один глаз явно прощупывал моё лицо в районе левой щеки, а другой разглядывал плакат за моей спиной с изображением руин Карфагена. От этого выражение лица её имело выражение плутоватое и неискреннее, что поначалу насторожило меня, но так, как других вариантов попасть в Ливан у меня не было, я отсчитал требуемую сумму из денег полученных от деда.
Выйдя из турагентства, я отправился к знакомому ювелиру, чтобы показать одну из моих жемчужин. Чуркин Семён Ильич, в девичестве Бренгольц Самуил Израилевич, долго рассматривал перл, тёр его ваткой, смоченной каким-то реактивом, затем взвесив его, промолвил:
– Такого, признаться, я ещё не видел. У этой жемчужины удивительная глубина цвета. Вот посмотрите. – ювелир протянул мне большую лупу. – Видите, присутствует ощущение сумасшедшей глубины, бездны если хотите, поверхность, как бы затягивает взгляд внутрь. А блеск какой! А размер! Почти двадцать миллиметров! Чудо!
Я посмотрел на жемчужину и ничего, кроме металлического блеска, не увидел, так, как должен признаться, что ко всем ресурсам природы, выбранным человечеством в качестве эталона ценностей, я относился с сильным подозрением и не чувствовал эмоционального подъёма от вида необработанного камня или куска металла. Перлы, как эталон, были куда мене привлекательны, чем раковины, где перламутр мне казался более красивым. Восторги ювелира меня не тронули, но заинтересовала денежная составляющая ценности жемчуга.
– Сколько она может стоить? – спросил я как бы мельком.