Искусство любви

Залитая солнцем улица вела прямиком к Марсову полю. Завтра начинались прекрасные Квинкватрии – четырёхдневные празднества в честь Марса и Минервы, священные дни для всех военных, а также ремесленников и – поэтов, потому что Минерва наряду с Дионисом тоже покровительствовала поэзии. Жрецы салии будут плясать на комиции перед понтификами, учителя получат наконец плату за годовые труды, а поэты опять соберутся для декламаций.и возлияний. Хорошо бы к этому времени сочинить какие-нибудь стишки а не то коллеги махнут а него рукой. Для этого он и спешил на Марсово поле, чтобы там, среди весенней зелени и щебета пичуг, начертать на воске стихотворные строчки.

Ближе к Карментальским воротам народу сделалось не протолкнуться.. Бездельники, подобные ему, стремились к приятным местам изобильного на всевозможные утехи Марсова поля. Всем хотелось свежей травки и зелёной тени деревьев, а то и искупаться в прохладных струях источника Девы. Велев не отставать от хозяина нагружённому корзиною со съестным и письменными принадлежностями слуге, Назон ускорил шаг, и тут его окликнул Грецын – соученик по риторской школе. В отличие от Назона, ютившегося в наёмных комнатах, молодость Грецына лелеял просторный отчий дом, атрий коего украшали портреты знатных предков; кошелёк его всегда был полон золотыми монетами, расточаемыми легко и без опаски; одним словом, Назону было до его далеко. Сенаторский сынок! Вот кому была открыта дорога гражданских почестей. Грецын уже метит в эдилы, а застенчивый сульмонец, пробыв пять месяцев триумвиром по уголовным делам и ничем не блеснув, предпочёл незаметно исчезнуть с форума. Возможно, Грецын вовсе не думает глядеть на Назона свысока, причиной надменности всего лишь высокий рост, однако сульмонцу казалось, что это не так. Римлянин превосходил его всем: золотое всадническое кольцо было толще, плащ – дороже; даже обувь его, ладная, новенькая, поскрипывающая, выгодно отличалась от сапог поэта, добротных, но грубых и разношенных. Двое слуг, сопровождавших Грецына, были облачены в нарядные туники, и Назон махнул своему Пору, тащившемуся позади, чтобы тот держался подальше: уж слишком невыгодно было сравнение.

Узнав, куда знакомец направляется, Грецын пошёл рядом: у него была назначена встреча с братом в портике Аргонавтов.

– Я слышал, у тебя родился сын? – льстиво осведомился у знатного спутника поэт. – Позволь принести поздравления.

Тот поблагодарил.

– А почему тебя давно не видно на форуме?

Назон ответил как можно беспечнее:

– Форум, почести, воинская слава, – всё это не для меня.

– Но ведь ты неплохо начал как судья-центумвир…

– В угоду родителям.

Доколе его будут пытать допросами, почему он не хочет карабкаться вверх по лестнице почестей?

– Наша семья не из последних в Сульмоне, – счёл он нужным пояснить недоумевавшему собеседнику. – Родители мои люди состоятельные, так что наживат деньги я не стремлюсь, а славой оратора сыт по горло ещё со школьных лет. Я решил посвятить досуг учёным занятиям и литературе.

– Похвально, – кивнул Грецын. – Если к тому же средства позволяют. Но ведь подобные занятия не могут сделаться всем в жизни римского «всадника».

– Всем в жизни станет для меня безделье, – весело тряхнул пышновоосой головой поэт. – А стихи и книги будут отдохновением.

– Значит, досуг, деревня, тихая жизнь в семейном кругу, жена и детишки…И это с твоими дарованиями? Признаться, все мы думали, что ты далеко пойдёшь.

Назон был уязвлён:

– Какая деревня? Никогда! И никакой семьи! Мое призвание – любовь и наслаждение. Например, сейчас я полон красавицей Коринной.

Что за Коринна? И сам удивился слетевшему с языка слову. Недавно читал плохонькие стишки какой-то поэтессы Коринны ; имя прилипло.

– Гетера? – снисходительно осведомился Грецын.

– Нет, милейший друг, – спесиво вскинул голову Назон, – гетеры не в моём вкусе. Коринна – всего лишь прозвище; истинное имя моей возлюбленной должно остаться в тайне. Я предпочитаю возвышенное чувство любви.

– Как прикажешь это понимать?

– А так. Любишь тогда, когда, не кривя душой, можешь сказать избраннице: ты одна для меня на свете; других женщин не существует.

– Слишком возвышенно, – подумав, рассудил Грецын. – Ты взлетаешь черезчур высоко. Что до меня, я буду удовлетворён, если стану консулом, а жена родит мне ещё пару сыновей.

Назон подумал, что тоже не отказался бы стать консулом, если бы не лень . Незаметно за разговором миновав ворота и вступив с толпой на Марсово поле, однокашники шли среди гулявших, с любопытством озирая пёстрые одежды, высокие причёски, раскрашенные лица встречных женщин, коих было множество, как цветов на весенних лугах.

– Я замечаю, что возвышенная любовь к Коринне не мешает тебе любоваться продажными красотками, – хмыкнул Грецын.

Назон поморщился, досадуя про себя: что за Коринну он выдумал на свою голову?

– Я доверился тебе в надежде на твою скромность, – упрекнул он.

– Ну уж, ну уж! – засмеялся Грецын. – Вы, поэты, сами охотно выбалтываете в стихах все свои секреты. Кто бы знал о Кинфии либо Делии, если бы не поэтические признания Тибулла и Проперция?

В портике Аргонавтов, среди зевак, рассматривавших картины, прогуливался брат Грецина ,завитой, надушенный Флакк. В отличие от брата он не старался блеснуть серьёзностью, а с удовольствием красовался, выставляя напоказ богато вышитую тунику и плащ с огромной золотой пряжкой, а также унизанные блестящим и перстнями руки.

– Высматриваешь красоток? – приветствовал брата поднятием руки Грецын.

Флакк томно усмехнулся:

– Их тут нынче, как рыбёшек на мелководье. Привет, Назон, – кивнул он сульмонцу.

Желая поддержать непринуждённую болтовню со знатными юношами, Назон лукаво указал на проходившую мимо женщину с большой копной чужих волос а голове:

– Спорю, с этой девицей ты уже условился о свидании.

– Это Хлида, – снисходительно усмехнулся Флакк. – Между прочим¸ недорого берёт. И та была моей, и эта, – небрежно указывал он на женщин. – Нет, я жду одну птичку, залетевшую сюда лишь дважды, и то мимоходом. Крошка прелестна, как бабочка.

– Оставь на сегодня всех бабочек, птичек и рыбок Назону, – взял брата под рукк Грецын. – Идём, шалопай, у нас важное дело.

Братья удалились, и Назон перевёл дух. Богатые и знатные сверстники его стесняли. Вот и с Хлидой попал впросак: эту «лупу» тут, должно быть, все знают, а он посчитал её за лакомую добычу. Никак она строит ему глазки? Наверно, подумала, у него много денег, раз явился в компании с богачами. Любопытно, заговорит ли она первой? Велев Пору с его корзиной держаться подальше, Назон принялся разгуливать вдоль стен портика, рассматривая картины. На них были с большим искусством изображены корабль Арго, Ясон со спутниками, синие волны Пропонтиды, Симплигады, Дракон, Золотое руно, – и неистовая колхидянка Медея, творящая колдовские заклинания, , вызывающая Гекату, поражающая кинжалом собственных детей. Художник изобразил её упитанной, раскосматившейся, с перекошенным лицом особой. Юный поэт покачал головой: нет, Медея была не такой, не злобной, но беззаветно любившей и очень несчастной женщиной . Чужестранка, пожертвовавшая родиной ради Ясона, одинокая, без друзей и родни, ненавидимая эллинами, внезапно брошенная вероломным супругом; преступная мать, она убивала детей не в порыве злобы, но со своей безрассудной любовью заодно. Какой сюжет! Будет время, он напишет о страданиях оскорблённого женского сердца.

– А как звали отца Медеи? – Нежный женский голосок за спиной Назона заставил его резво обернуться.

– Ээт, – любезно подсказал он, – и осекся. Перед ним стояла юная девушка невообразимой прелести. Розы и лилии не могли спорить с цветом её лица; тёмные фиалки среди густой травы не были пленительней её сиявших глаз, а задорный носик смешно поднимался вверх вместе с губкой, так что маленький рот её, полный ослепительных зубов, оставался полуоткрытым, как у ребёнка. Незнакомка была невелика ростом; рядом с нею Назон почувствовал себя крупным мужчиной и приосанился.