Страница 16 из 22
– Братик, роди-имый! – жалостно завывала она.
Над вторым парнем хныкал белобрысый мальчишка, братец меньшой, не иначе. Хейте сделалось не по себе.
– Живые они, – ответила девушка. – Скоро в себя придут.
– Вот и славно, – молвил чей-то властный спокойный голос.
Все разом обернулись. Старейшина Фархард, тяжело опершись на посох, сверлил Хейту долгим, испытующим взором. Она невольно поежилась. Точно безголосая метель, подкравшись внезапно, вот-вот готовилась обрушиться на ее несчастную голову. Налететь, сбить с ног, бешено закружить, да безжалостно потащить прочь.
– Не дали мне передохнуть, – улыбнулся старик, но строгие глаза не улыбались.
– Это все она! – воскликнула рябая, ткнув пальцем в Хейту.
– Я не нарочно! – вырвалось у девушки. – Они первые напали.
– Вранье, – ядовито прошипела та. – Зеленокожий первым напал. А она следом. Ворожея, – и без того некрасивое лицо ее исказила злоба. – Их надо судить. И наказать. Чтоб впредь не повадно было!
– Хватит! – одернул ее Фархард. – Я хоть и не сначала тут был, но слышал довольно. Ты! – он вперил тяжелый взор в побледневшего Варха. – Проверять, говоришь, никто не придет? Но жив еще старый Фархард, стало быть, есть перед кем ответ держать, – он скрежетнул зубами. – Напыщенный, бестолковый мальчишка!
Пасмурный Варх вспыхнул от обиды, но рта раскрыть не посмел.
– Именно, мальчишка! – сверкнул глазами старейшина. – Ибо парень не бросился бы драться с ребенком. И с каким ребенком! С отпрыском пастырей, – глаза старика метали молнии. – Ты тут вещал, что пастыри желают нам зла. Но, насколько я помню, а уж помню я, будь уверен, побольше твоего, пастыри на деревню ни разу не нападали. Но и мы прежде не угрожали расправой их детям, – он изучающе поглядел на Варха. – Скажи мне, как ты при случае надеялся пастырей одолеть? У них – лесное волшебство. А у нас что? Палки, косы, да ножи?
Варх не ответил, только голову ниже опустил.
– Ты подверг опасности всю деревню! – громыхнул Фархард. – И за это, Варх, сын Харта, тебя будут судить, – он перевел взгляд на Хейту. – Пастыря нужно отправить к своим. Пусть родные рассудят его поступок. Ты одна ходишь по Заповедному лесу. Сможешь его провести?
– Еще как смогу! – кивнула девушка. – Благодарю.
– Не благодари раньше времени, – тяжело ответил тот. – Ты пойдешь с ним, однако, назад не вернешься.
– То есть, – растерялась Хейта, – как это, не вернусь?
– Ворожея ты, али кто еще, – промолвил Фархард, – но ты пошла против людей.
При словах «кто еще» Хейта изумленно вытаращила глаза. Неужто, знает? По лицу старейшины трудно было что-либо угадать. Но тут ее что-то словно толкнуло изнутри, – знает! И знает уже очень давно.
Чей-то пристальный взгляд вывел Хейту из оцепенения. Острый взгляд. И не один. Хейта настороженно посмотрела на потешников. По искрам в их темных глазах она поняла, – они тоже осознали, кто стоял перед ними. Тут-то ее и накрыл по-настоящему безотчетный, неистовый страх!
В ушах гулким эхом отозвались последние слова Фархарда. Она вдруг ясно поняла, что он собирался сказать. От горькой обиды защипало в носу.
– Но ведь я помогла! – в отчаянье вскричала она.
– И чуть не убила двоих, – ответил старейшина. – А приятель твой народ покалечил и до смерти напугал, – он качнул головой. – Долгие годы я мирился с тем, что ты жила в нашей деревне. Вроде со всеми, а в то же время сама по себе. Всегда незаметная, немногословная. Ты уходила и подолгу пропадала в Заповедном лесу, – он тяжко вздохнул. – Я терпел ради твоего деда, почтенного Борхольда. Но мне вверено следить за деревней Кихт. И теперь я вижу, такое соседство для ее жителей опасно. Тебе больше не место здесь, – он вперил в Хейту суровый немигающий взор. – Властью, данной мне жителями деревни Кихт, я провозглашаю тебя, Хейта, дочь Хальда, изгнанницей. Ты должна уйти тотчас же и более никогда, под страхом смерти, сюда не возвращаться, – он вдруг как-то погрустнел и сгорбился. – Я все сказал.
Толпа разразилась неистовым ликованием. Точно вода, насильно удерживаемая долгие годы, наконец, прорвала плотину и принялась злорадно бушевать. Люди что-то кричали. Лахта плакала. Маленький Тэш тянул Хейту за юбку. А та стояла, как оглушенная.
Изгнание. Страшное наказание. Изгоняли обычно самых презренных. Тех, кто настолько ничтожен, что не приняли даже свои. Это как клеймо на всю жизнь. От него не отмоешься и не скроешься. Слухи об изгнанниках передавались из уст в уста. Ими полнился каждый трактир, каждый город, каждая земля.
Хейта знала, что скажет Фархард. И ждала. Но легче от этого не стало. Жгучая обида захлестнула ее с головой, не давая дышать. Ведь она никому не желала зла. Столько лет она пыталась ужиться с другими, старалась не мешать, ждала, когда люди перестанут насмешничать, начнут ее по имени называть. И вот, когда ей почти поверилось, что это не пустые мечты, их одним махом бросили оземь и растоптали. Ярый гнев всколыхнулся в глубине ее существа, дотла опаляя нутро. В один миг все эти злые, слабые, недалекие люди стали Хейте до смерти ненавистны.
– Нет! Не изгоняйте ее!
Голос матери резко ударил по ушам. Хейта вздрогнула, очнулась и ищуще огляделась. Лахта стояла перед старейшиной на коленях, содрогаясь от рыданий.
– Фархард, родимый, не изгоняй мою дочку!
Скорее ветра Хейта бросилась к ней, подхватила под руки, подымая с земли.
– Мама, прошу! Не надо, мама! – краска залила девичье лицо. – Не перед ними.
– Но ведь ты… ведь тебя, – сбивчиво проговорила Лахта.
– Ничего не изменить, – тихо, но твердо молвила девушка. – Сказанного не воротишь. Все решено.
– Доченька, – сипло прошептала Лахта, размазывая по лицу слезы, грязной от земли рукой.
Хейта прижалась губами к материнскому лбу, сжала суховатую ладошку Тэша и шагнула вперед. Люди в страхе отпрянули. Отовсюду на девушку и маленького пастыря глядели холодные, перекошенные от ненависти лица. Дядька не смел поднять глаз. Потешники сурово скрестили заскорузлые руки. Но Хейте помстилось вдруг, что суровость эта предназначалась не им двоим.
Тисх стоял, отвернувшись, и нервно теребил ворот широкой рубахи. Подле него высилась крепкая седовласая Фальхта. Она стояла чуть впереди, точно пыталась загородить Тисха от чужих глаз, и сверлила Хейту жгучим, давящим взглядом.
Девушка медленно подошла. Тисх нехотя поднял вздрагивавшие глаза. Хейта подивилась тому, как они переменились. Как они могли показаться ей безмятежными, светло-голубыми? Водянистые были глаза, холодные, как у рыбы, и плавал по самой кромке колючий лед.
Хейта криво усмехнулась.
– Что, уже не по нраву?
– Он с ней! – пронеслось над толпой. – Тисх с ней любовался!
– А что я! – затравленно огляделся тот. – Больная девка. Ворожея к тому же. А я не терплю ворожей.
– Не знался он с ней и не собирался! – громыхнула Фальхта, уперев руки в бока.
Вокруг загоготали.
– За мамкиной юбкой! – бросил кто-то из парней, и хохот стал громче.
– Пошли отсюда, сынок, – ласково приказала Фальхта, подхватив его под руку.
Но лицо Тисха вдруг побледнело и исказилось от злобы. Он вырвался с криком:
– Это ты во всем виновата! Все уши прожужжала: «Она славная, кроткая, работящая. Да к тому ж ворожея. Чего еще надо? Ты к ней подойди. Ты шкатулку забери!»
От неожиданности Фальхта выпучила глаза. Видать, не привыкла, чтобы тихоня сын с ней так разговаривал. А Хейту как кипятком обдало! Вот зачем им понадобилась шкатулка. Вот почему ее Тисх по имени называл. Мать наказала. Невесту на свой вкус хотела подыскать. Девушка усмехнулась. Просчиталась Фальхта. Ой как просчиталась! За него, видно, и так не горели замуж идти, а теперь и вовсе нос воротить станут. С ворожеей-лесовичкой миловался, с изгнанницей.
Хейта медленно сняла с головы небесно-чистый незабудковый венок. Тот самый, что для праздника плела. Плела, думая о нем. Без сожаления бросила под ноги.
– Вот тебе и дивные глаза, – обронила она и, отвернувшись, двинулась прочь.