Всеволод Бобров

Интерес был потерян. Вновь он возник, когда компания отправилась в Сокольники. Когда они шли через парк, молодая особа заметила, что на них оглядываются. И в самом деле, шествуют два генерала-красавца, рядом две девицы в соку. Но, прислушавшись, Елена поняла, что дело вовсе не в них. Разобрала шёпот: «Бобёр, Бобёр...»

В скором времени она со старшей сестрой вновь приехала в Москву. Остановились в маленькой гостинице при украинском постпредстве. И здесь нежданно появился тот самый Бобров, да ещё с огромным букетом цветов. Вместе с ним был статный брюнет — Юрий Нырков. На «Волге» редкой расцветки — цвета слоновой кости верх и бордовая нижняя часть — Бобров повёз их в шашлычную на Ленинградском проспекте, прозванную народом «антисоветская», поскольку напротив находилась гостиница «Советская». Там компанию уже ждали. Представляя директору дам, Бобров вновь позволил себе вольность: «Пал Соломоныч, это моя невеста!»

А затем состоялась встреча уже в Киеве, куда Бобров явился якобы по делам спортивным, но истинная цель была иной — предложить молодой киевлянке руку и сердце и убедить её сменить место жительства. Получилось.

Прожили пять лет, не расписываясь, пока не родился сын Миша. Долгожданный продолжатель рода у Всеволода Михайловича появился на свет в 1969-м.

Увидев Всеволода Михайловича во дворе дома с грудным ребёнком на руках, случайные прохожие заулыбались: «Смотри, Бобёр уже дедушка!» Тот с гордым видом объявил: «Отец я!»

Жизнь распорядилась так, что породнились две хоккейные семьи. Приёмная дочь Всеволода Боброва Светлана вышла замуж за сына Вениамина Александрова Игоря. Прожили они лет десять, а потом Светлана Александровна с маленьким сыном Стасом и новым избранником уехала в Америку (потом они перебрались в канадский Торонто).

Станислав Александров стал хоккеистом, пробовал себя на серьёзном уровне, но рано завершил карьеру из-за травмы. Он вернулся в Россию и ныне работает в хоккейном клубе ЦСКА.

А другой внук Боброва — Всеволод — семейной традиции изменил: всерьёз спортом не занимался. Но трудился младший Всеволод Михайлович Бобров, будучи студентом МГУ, также в сфере спорта — в Российском футбольном союзе.

Оба внука очень привязаны к бабушке, Елене Николаевне. Видят в ней близкого человека, корень рода, лучшего советчика. И она в парнях души не чает. Отдаёт своё душевное тепло им в равной мере, хотя Сева вырос на глазах, а Стас — на дальних берегах.

Всё было бы хорошо, вот только, увы, нет на свете сына Всеволода Михайловича Михаила Боброва. Трагически погиб в 28 лет...

Елена Николаевна Боброва рассказывала: «Случилось это в пяти километрах от дачи. Решил он съездить в хозяйственный магазин. В этот день его “мерседес” должны были пригнать из ремонта, а дурацкий мотоцикл забрать. Этот японский мотоцикл не его был, чужой.

В область плотный поток, суббота. Какой-то парень, три месяца как за рулём, пошёл на обгон — а Миша навстречу. Тому уже деваться некуда. Миша хотел уйти, но не смог, его зацепило...

Отрубило кусок голени. Не вышел из болевого шока...

Помчалась туда. Только увидела, как его забирают, сын был без сознания. Успела его поцеловать...

Не знаю, что за сила во мне проснулась. У Мишки остался ребёнок, два годика, ничего не понимает. Тот самый Бобров, о котором мы все мечтали. Когда Миша родился, обсуждали: “Вот сейчас будет Михаил, потом Сева, новый Всеволод Михайлович...” Понимала — этого ребёнка подниму только я».

Дача под Новым Иерусалимом, возле Истринского водохранилища, появилась у Боброва в 1976 году. Получить участок поспособствовал заместитель председателя Мособлисполкома Николай Кузьмич Корольков, который знал Боброва с тех пор, когда занимал пост председателя Федерации хоккея СССР, а налаживал мосты Анатолий Сеглин — «заклятый друг» спортивных лет.

Военные помогли — за три месяца дом выстроили. Но многое там было сделано руками Всеволода Михайловича. Гордостью его была баня.

Елена Боброва вспоминала: «Любил работать на даче — мастерил, занимался огородом. Когда сеял петрушку или укроп, непременно облачался в белый халат».

О предпочтениях и привязанностях Всеволода Михайловича жена рассказывала: «Не помню такого, чтобы дома у нас не было цветов. Нет, это не те букеты, что приносят с собой друзья и поклонники. Сева обожал цветы и очень любил их дарить. Не скажу, что он досконально знал язык цветов, но когда и какие подарить, угадывал всегда. Весной дом благоухал от сирени, ландышей.

Чего не принимал, так это помпезных букетов. Сейчас, когда прохожу по аллее в ЦСКА, где установлены бюсты выдающимся спортсменам, в том числе и Боброву, всякий раз испытываю какую-то неловкость. Лежат у подножий букеты искусственных красных гвоздик, отдающие унылой официальностью. Точно знаю, он бы этого не одобрил. Цветы для него были радостью, а не проформой.

Может быть, поэтому Сева не испытывал никакой тяги к садоводству. Как, скажем, Анатолий Владимирович Тарасов. Тот аж из Голландии луковицы тюльпанов привозил. Всеволод Михайлович ценил не процесс, а результат. А вот домашнюю работу обожал. Уж сколько лет прошло, как его не стало, а в нашей квартире многое до сих пор помнит его руки. Знаете, есть дома, где всё есть, простите за невольный каламбур. А люди туда не тянутся. Холодом каким-то веет от этого выставленного напоказ изобилия.

Мы с Севой жили не бедно. Но он никогда не пытался насытить дом ультрасовременной техникой, прочим барахлом. Помню, как в 1972-м впервые привёз из поездки маленький приёмник “Sony”. Вот и вся аппаратура. Телевизор — и тот появился случайно. Сева лежал в больнице, и тогда как раз шёл чемпионат мира. Чтобы ему было полегче, я и купила телевизор, привезла его в палату, а уж потом он “переехал” домой.

Это я к тому, что уют в нашем доме присутствовал не благодаря каким-то дивной красы гарнитурам и всякой технике, а потому что Сева в каждый уголок старался вложить душу. Ну и я вслед за ним. Это превратилось в потребность следить за тем, чтоб ему дома нравилось. Наверное, нам удавалось превращать квартиру в некий домашний клуб. Иначе не собирались бы здесь постоянно люди. Друзья могли прийти в любое время, а заскочив на минутку, оставались на часы.

Кроме дома, были у Всеволода Михайловича ещё два страстных увлечения: автомобили и голуби.

Не стань он профессионалом в спорте, без дела бы не остался. Не знаю уж, кто в нём перевешивал: гонщик или механик. Он самозабвенно готов был заниматься машиной, будь те “Победа”, БМВ или “Волга”. Номер у “Волги” был МОЩ 11-11, подряд два номера, под которым любил играть.

А водил так, что дух захватывало. Эту страсть передал и сыну. Миша впервые сел за руль, когда его сверстники только-только осваивают велосипед. Сева подкладывал ему кучу всяких подушечек, чтоб мальчик мог дотянуться до педалей.

Голубей Всеволод Михайлович держал у старшего брата в подмосковном тогда Косине. Голубятня была одна из лучших в Москве. Один бог знает, сколько денег, валюты в том числе, потрачено было им на птиц. Однажды с огромным трудом достал два мешка дефицитного корма для своих питомцев. Неделя идёт, другая, и вдруг голуби стали гибнуть.

Сева никак не мог взять в толк — почему? Случайно выяснилось, что весь этот долларовый корм брат Владимир скармливал потихоньку... курам, которых разводил на продажу. Трагедия! Сева рассердился: “Всё, закончил я с голубями!”

Были птицы и дома — кенары, щеглы, попугай большой был. Умная птица. Любимой его темой было выяснение вопроса “Где Сева?”. А Сева то на сборах, то на играх в других городах и странах...»

По свидетельству Елены Бобровой, Всеволод Михайлович нередко повторял: «У меня нет врагов, есть только завистники». А в адрес своих обидчиков мог иногда разве что отпустить пару крепких слов.

Никита Симонян в своей книге, вспоминая Боброва, писал: «Человеком был необычайно широким и добрым. Его доброту нередко эксплуатировали — с какими только просьбами не обращались друзья, знакомые, полузнакомые, а он неизменно откликался. Да и без просьб всегда готов был прийти на помощь. На моих глазах случалось, стоит кому-то пожаловаться на неприятности, неурядицы, как Бобров тотчас вскакивает: “Слушай, это же всё можно решить, уладить, я помогу! Садимся в машину, едем! Зачем откладывать? Сделаем всё сейчас!”