Страница 3 из 8
«Наседка» Вова и бомбист
В изоляторе менты затолкнули мэра в камеру и захлопнули за ним железную дверь.
Кутузка, кажется, пустовала. Хотя нет. Навстречу мэру откуда-то снизу с деревянной лавки, словно с насеста в курятнике, поднялся крепкий на вид мужичок лет 55. Он был по пояс гол, а на плечах его синели блеклые татуировки. Что изображено на теле сокамерника, Несмышляев толком не разобрал, пока не надел очки.
Иван Петрович всегда носил их с собой по давней привычке, хотя в студенческие годы предпочитал линзы. Очки здорово пригодились Несмышляеву в камере. Но даже «переобув» глаза, мэр не разгадал значение рисунков на спине сокамерника. Настолько они были размытыми. То ли нарисованный Дракон, как факир шпагу, поглощал свой хвост, то ли Русалка делала Дракону минет, то ли это Серый волк уносил вдаль Русалку с Драконом. К тому же вся эта неясная телесная картина была набита кольщиком на мутном фоне церковных куполов.
Хозяин татуировок назвал себя Вовой и попытался влезть в душу Ивану:
– И за что же тебя взяли, добрый человек? Кто же не узнает мэра? По телевизору видел. Ежу понятно, что не по своей вине ты в этот аквариум занырнул…
Искупав Несмышляева в потоках примитивной лести и слезного сострадания, Вова начал разворачивать оглобли разговора: «За что же упекли хорошего человека в каталажку?»
И потом как-то плавненько Вова начал повторять вопросы следователя Чеботарева: «Куда делась новая трансформаторная будка; хватит ли мэру денег на безбедную старость; и где их безопасней хранить?»
– Безопасней хранить в сейфе майора Чеботарева. А вы сами в каком звании будете? – ответил мэр, догадавшись, что имеет дело с подсадной уткой.
Вова в синих драконах или русалках тут же сник и замолчал. Еще через полчаса Вову увели конвойные, только подтвердив предположение мэра о том, что сокамерник был стукачом. Сегодня кент, а завтра – мент.
О «подсадных утках» или «наседках» Несмышляев читал в мемуарах старых большевиков, когда учился на истфаке в университете. Большевики с брезгливостью вспоминали, какими мерзкими способами служители царского режима пытались вызнать у заключенных нужные сведения.
«А ведь, пожалуй, ровным счетом, ничего не изменилось за сто последних лет», – подумал мэр, размышляя о неразрывной связи стукачей и следователей.
В камере было прохладно и обстановка тут не менялась со времен Александра II Освободителя: деревянная лавка, железная раковина, вместо унитаза – дырка в полу. Свободного места в кутузке – два-три метра.
Одиночество не давило на Ивана. Скорее наоборот. Отсутствие сокамерников дарило Несмышляеву возможность спокойно подумать о том, что привело его в камеру изолятора временного содержания и что с ним будет дальше.
«Господи, за что мне такие испытания, и что я тут делаю?» – диапазон богатых дневных размышлений мэра ночью сузился до двух простых вопросов.
«Может, правда, стоило написать заявление об отставке, как требовал губернатор Секиров, и ночевал бы сегодня у мамы, а не в тюремной камере. И мама, конечно, сегодня не уснет. Как же она переживает за меня дурака…» – терзал себя грустными мыслями заключенный.
Всю ночь мэр не сомкнул глаз. Только под утро его сморило.
В камере Ивану Несмышляеву поначалу снился прекрасный сон.
Лето. Солнце. Чайки парят над круглым озером. Во сне Ване лет двенадцать, он идет вдоль берега босиком, чтобы в зарослях камыша отыскать удобный выход к воде и занырнуть в озерцо поглубже. Вдруг с криком «Ложись!» с неба падает на землю здоровенная чайка. Раздается взрыв, как в кино про войну, Ваня от страха обхватывает голову руками, а когда открывает глаза, то оказывается в тюремной камере. Сон продолжается.
– А, вот вы уже и встали. Пора-пора, Иван Петрович, – обращается к Ивану во сне молодой человек в арестантской робе. – Разрешите представиться. Я – Желябов. Андрей Иванович, сын крепостного крестьянина. Может, слышали?
– Как же не слышал. Вы один из лидеров «Народной воли», бомбист, цареубийца. Я же диплом писал в университете про вашу террористическую организацию. Только вас повесили после смертоубийства царя, а, значит, вы не существуете, – уверенно, как у доски на уроке, ответил Иван.
– Это еще как посмотреть, дорогой мой Иван Петрович. Наши идеи-то живы! Они никогда не умрут. Потому как борьба за Свободу, Равенство и Братство народов – святая обязанность всех передовых людей каждого поколения, – гордо ответил дух цареубийцы Желябова. – Скажите честно, ведь вы же с нами заодно, Иван Петрович? Хоть вы и сын сатрапа, конечно, но ничего нет плохого в вашем происхождении. Вон, Софочка Перовская – настоящая дочь губернатора, а руководила наблюдательным отрядом при покушении на окаянного душителя свобод Александра II.
– Да вы с ума сошли, господин Желябов. Несете какой-то бред. Отца у меня нет, и террористом я никогда не буду, – обиженно сказал Иван. – И я не сын раба, в отличие от вас, я мэр города Л.
– Тогда вас посадят как коррупционера, – покачал головой бомбист Желябов. – Потому что вы дурак, а теперь еще и лишены власти. Полный stultus! Кажется, так на латыни называли вас ваши товарищи в университете…
На том дурацкий сон Несмышляева кончился. В камере изолятора и не такое приснится.
Спал Иван недолго, а поднявшись с деревянного лежбища, удивился тому, что совершенно не хочет есть. Аппетит пропал, хотя не ел он больше суток.
«А вот от кофе я бы сейчас не отказался», – подумал Иван Петрович после умывания в камере холодной водой.
Несмышляев мог провести в изоляторе и 48 часов, но нет. Мэра повезли в Горсуд через пару часов после его первой побудки в камере.
В зале, где проходило судебное заседание, страдающий с похмелья следователь Чеботарев зачитал ходатайство о применении меры пресечения в виде заключения под стражу гражданина Несмышляева.
Худой, как восклицательный знак, старый прокурор с засаленными жиденькими волосами Кирилл Святославович Дозоров ходатайство поддержал. Далее слово дали подозреваемому.
– Все обвинения против меня – надуманные. Прошу отпустить меня домой, чтобы я мог приступить к исполнению своих обязанностей в администрации города Л., – дрожащим голосом произнес мэр.
Однако судья Степанида Аркадьевна Басманова, своими размерами похожая на гигантскую тыкву, не проявила снисхождения к подозреваемому, и мэр города Л. получил бесплатный пропуск на три месяца в камеру следственного изолятора.
Проще сказать, в СИЗО.
ГЛАВА III
Мэр в хату
В СИЗО первоход Несмышляев даже не обратил внимания на номер камеры. Хотя он был нарисован большими цифрами на железной двери со стороны тюремного коридора.
Таких железных дверей цвета болотной жижи в длинном коридоре на четвертом этаже серого здания было не меньше двадцати. На камере, куда конвоир препроводил мэра, значилась цифра 85. Отсюда и позывные – «восемь пять» – для переклички ее обитателей с заключенными из других хат. Об этом нехитром шифре Несмышляев узнает позже.
Мэр сделал шаг в неведанный для него мир в обнимку со скрученным казенным матрасом и чуть не задохнулся от вони. Чтобы получить этот незабываемый аромат, французские парфюмеры должны были бы смешать запахи потных мужских тел, мочи и фекалий и не забыть добавить туда чуточку спермы. Кому только нужен такой дурман-запах на воле? А черт его знает, какие запахи сводят женщин с ума.
В камере изолятора всю полноту гаммы этой вони мэр не ощутил, а вот в хате «восемь-пять» она его совершенно шокировала.
«Мир в хату!»
Конечно, нет. Поприветствуй так первоход сокамерников, у арестантов возникли бы вопросы: почему этот чудак в дорогом лепне и при гавриле, то есть в пиджаке и галстуке, базарит не по- масти – использует лексикон бывалых сидельцев.
Мэр сказал просто: «Здравствуйте», – не думая о том, что любое слово, сказанное во время прописки первоходом, может трактоваться сокамерниками на свой лад.
Ну, здравствуйте и здравствуйте. При желании можно ведь придраться и к лучу солнца, изредка бьющему прямо в глаз арестанту сквозь железную решетку в окне. Да и, собственно, не в камеру матерых уголовников попал Несмышляев, а в «цветную» – ментовскую, и ее обитатели вполне лояльно отнеслись к такому приветствию.