Салават-батыр

«Когда ваши люди попадают к нам, мы их не убиваем, а отпускаем обратно невредимыми. А когда наш человек попадает к вам, то вы его держите в заключении, а иных… убиваете. Если бы у нас был такой злой умысел, коли того пожелает бог, мы можем больше вашего поймать и значительно больше убивать. Но мы не трогаем ваших, ибо не питаем к вам зла…».

Помня о расправе над башкиром, который был еще в июне направлен Юлаем на Катав-Ивановский завод для ведения переговоров с приказчиками, отец и сын, не желая больше рисковать своими людьми, решили использовать для доставки сочиненного ими письма кого-нибудь из заводских. И вскоре люди из отряда Азналина такого человека изловили, доставив его тут же в ставку.

Обезумевший от страха, порожденного всевозможными россказнями о свирепстве башкир, он, как затравленный зверь, предстал перед Салаватом и Юлаем. Но, вопреки ожиданиям пленника, те повели себя с ним миролюбиво.

— Ну, сказывай, как тебя величать, — подбоченясь, обратился к крестьянину Салават.

— Кузьма, — не сразу откликнулся растерявшийся от неожиданного вопроса мужик.

— А по батюшке?

— Пет-ро-вич… — нараспев ответил он, все еще недоумевая.

— Давно ли был на заводе, Питрауищ? — спросил Юлай.

— Не боле трех ден, как оттудова.

— Много ли там народу?

— Да боле двух тыщ, пожалуй, будет.

— Как так?

— Так ведь хозяева с других заводов людей нагнали — с тех, что погорели.

— Как думаешь, Кузьма Петрович, Катау-Иван долго простоит? — поинтересовался Салават.

— Долго, — махнув рукой, простодушно признался тот. — Стены у нас дюже крепкие.

Отец и сын переглянулись.

— А харчи-то есть? — спросил Юлай.

— Харчей, мил человек, не то чтобы вдоволь, но покудова, слава Богу, хватат, — окончательно расслабившись, перекрестился крестьянин.

— Значит, не бедствуете… — задумчиво произнес Салават. — Ну а порох? Порох-то, поди, весь вышел? — продолжал допытываться он.

— Порох тоже есть. Да и пушек немало будет.

— Сколько пушек, знаем. Видали, — пробурчал Юлай.

Мужик вытаращил на него глаза и, не зная, что на это сказать, только беспомощно развел руками.

Салават с Юлаем снова переглянулись и заговорили между собой по-башкирски.

«Ну все, концы…» — обмер ни слова не разобравший из их разговора крестьянин, позабыв с перепугу положить на себя крест. Съежившись, он стал ждать их приговора.

Однако опасения его не оправдались и на этот раз. Переговорив с отцом, Салават вытащил из стоявшего поблизости берестяного туеска свернутый трубочкой лист бумаги и с озабоченным видом повернулся к пленнику.

— Вот что, Кузьма. Ступай домой, в свой Катау-Иван. Бери с собой это письмо, отдай вашему начальнику и скажи: башкорт устал ждать. Башкорт возьмет солому, бросит под стену и зажжет. Большой пожар будет.

— Все понял, Питрауищ? — строго спросил Юлай.

— Все, все, родимые, как не понять… Не сумлевайтесь, в точности все так и передам, — дрожащим голосом заверил мужик, тряся рыжей бороденкой. Избежав смерти, он не помнил себя от радости и, когда его отпустили, со всех ног бросился прочь.

Поручение Салавата и Юлая крестьянин выполнил. В заводской канцелярии, куда он доставил их обращение, его допросили. Но ответа на то письмо не последовало.

Оповещенные загодя о возможном поджоге, жители Катав-Ивановска были настороже. Однако Салават и Юлай, не желая брать грех на душу, щадили ни в чем неповинное мирное население. Так и не посмев привести угрозу в исполнение, они, в надежде на то, что управляющие образумятся, продолжали держать завод в осаде.

Как всегда, Салават недолго пробыл со своим отцом. Держа под неусыпным контролем огромную территорию, он постоянно находился в разъездах, поддерживая тесную связь с повстанческими отрядами и стараясь, по возможности, координировать их действия. Возникая то тут, то там, батыр в нужный момент организовывал срочную помощь тем, кто в ней нуждался, а иногда и сам обращался к кому-либо из соратников за подмогой.

Несмотря на юный возраст, Салават Юлаев сознавал, что спасти башкирский народ от полного порабощения и вернуть принадлежавшие ему с незапамятных времен земли можно лишь в самом тесном единстве, путем решительной совместной борьбы, за счет слаженных действий, взаимной выручки и поддержки. Сам он ради этой цели готов был пойти на любые жертвы и поэтому открыто презирал тех, кто в такой ответственный момент предпочитал оставаться в стороне от происходящих событий, кто был сам по себе. Равнодушие к судьбе своего народа он воспринимал как измену и, как заклятых врагов, люто ненавидел вольных и невольных пособников карателей, жестоко расправлявшихся с его соплеменниками.

С такой же страстью и отвагой, не щадя собственной жизни, бились с врагом и другие батыры: на Ногайской дороге — Каскын Хамаров и Кутлугильде Абдрахманов, на Осинской — Батыркай Иткинин, Илсегул Иткулов, Сайфулла Сайдашев. Сибирских башкир возмущал вернувшийся от Пугачева с тысячным отрядом Юламан Кушаев. В Исетской провинции продолжали борьбу Бадаргул Юнаев, Сара Абдуллин, Баязит Максютов, Махмут Калмаев. В течение лета ими было уничтожено несколько заводов.

После сражений с отрядом Рылеева у сел Тимошкино и Нуркино Салават Юлаев отступил к Елдякской крепости, откуда вернулся на Сибирскую дорогу и, как обычно, наведался к отцу.

Юлай был мрачен, и Салават сразу понял, что тот приготовил для него недобрую весть.

— Случилось что, атай? — со страхом спросил он.

— Да, улым, — тяжело вздохнул отец. — Уж и не знаю, как сказать…

— Не томи, — еще больше разволновался Салават.

— Эх, была не была… — махнул рукой Юлай и насилу выдавил из себя: — Бугасай-батша…

— Что с Бугасаем?

— Ой, харап, харап наш Бугасай, улым.

Салавата словно оглушили. Он был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова.

— Схватили Бугасая, — покачав головой, сказал отец. — Судить будут.

— Где схватили? Когда схватили? Кто?

— Сказывают, будто бы свои выдали, палкауники… Связали и в Яик свезли.

— Свои?! — чуть не задохнулся от возмущения Салават и стал перебирать в памяти лица пугачевских любимцев, пытаясь угадать, кто из них был способен на предательство, и тут же сказал себе: «Кто угодно, но только не Кинья-агай».

Отец словно прочел его мысли.

— Был бы хоть Кинья-дус рядом. Разве кто посмел бы…

— А куда подевался Кинья-агай? Он ведь с Бугасаем остался.

— Пропал наш Кинья, улым. Никто не знает, где он. Дело нечистое. Видать, убрали его, чтоб не мешал…

Салават недолго приходил в себя. Едва успев опомниться, он тут же придумал, что будет делать.

— Так куда, говоришь, увезли Бугасая, в Яик? — резко вскинул он голову.

— Вроде так… — растерянно произнес Юлай. — Уж не надумал ли туда ехать, улым? — догадался он.

— Поеду, атай. Надо вызволять Бугасая из беды…

— Доброе дело ты задумал, улым. Да вот только боюсь, опоздал ты. Уж дней десять, если не больше, прошло, как взяли его. Сам подумай, кто же станет Бугасая так долго в крепости держать. Он, должно быть, уже в Ырымбуре или Мэскэу… Перед тем как ехать, разузнай, что и как. Путь-то ведь неблизкий, да и каратели кругом. Неровен час, нарвешься на кого. Опасно.

— Что верно, то верно, атай. Сам знаю, что опасно. Но кто ж еще поможет Бугасаю, как не я… — так и рвался с места Салават.

Юлай лихорадочно соображал, как удержать горячего сына от обреченного на провал рискованного поступка.

— Я скажу, а ты послушай, улым, — осторожно начал он. — Думаю, тут такое дело, что уже ничем не поможешь. Ты командир бывалый, вот и соображай, что к чему. Бугасая схватили. Война с турками кончилась…

— Хочешь сказать, атай, что теперь каратели за нас примутся?

— Еще как ополчатся. Помяни мое слово…

V

Генерал-поручик Суворов прибыл в Яицкий городок уже после того, как туда был доставлен Пугачев.