Салават-батыр

Пугачеву было известно, каким огромным влиянием и уважением пользовался среди башкир Зауралья Бадаргул Юнаев — депутат Уложенной комиссии от Исетской провинции. Поэтому появление старшины Мякатинской волости в ставке стало для него большим событием. Он был польщен.

Несмотря на это, Пугачев отнесся к Бадаргул у поначалу с некоторой настороженностью, встретив его прямым вопросом:

— Зачем пожаловали?

Бадаргул Юнаев отлично знал себе цену и вел себя с достоинством, без какого-либо заискивания.

— Как депутат, я подавал в Уложенную комиссию наказ зауральских башкортов. Но все без толку. Правители с нами не считаются. Вот я и пришел к вам, Ваше величество, в надежде, что вы нам поможете. Я решил поддержать вас.

— Ага, вот значит как, Уложенная комиссия на ваш наказ наплевала… И в чем суть оного? — деловито осведомился Пугачев.

Довольный проявленным с его стороны вниманием старшина Юнаев приступил к изложению содержания наказа.

— Вначале мы напомнили, что башкорты вошли в Рясяй по своей воле. С тех пор наши люди исправно служили, геройски защищали ее от врагов, ходили с русской армией в походы на Азов, в Ригу и Пруссию. Полгода прослужили наши люди на военной линии Оренбурга, и каждый — со своим оружием, парой лошадей и харчем. В том наказе мы просили улучшить положение служилых и жаловались на то, что пришлые люди вотчинные земли у башкир отнимают. А чтобы заводчики, помещики, дворяне и чиновники больше земли наши не трогали, чтобы узаконить то, что у нас осталось, мы потребовали выдать нам бумагу. Еще мы просили подати на воду и ручные мельницы отменить, поскольку они мешают нам земледелием заниматься. И торговать хотим без пошлин… Сами видите, требования наши серьезные, жизненные…

— Да, что там говорить, наказ важный, — заметил Кинья.

Пугачев тоже одобрил.

— Наказ ваш — не блажь. Надобно записывать то, что нам Юнаев рассказывает, — сказал он и протянул Арысланову лист бумаги. — То, что здесь будет написано, войдет в следующий мой императорский указ. Понятно?

— Понятно, — с готовностью откликнулся тот.

— Вот и ладно! — кивнул Пугачев и снова обратился к Бадаргулу: — Ну, господин Юнаев, продолжайте, я вас слушаю.

— В указе нужно отметить, что власти должны учитывать наши обычаи, — Юнаев задумался, собираясь с мыслями. — В четырнадцатом пункте наказа зауральских башкир сказано об управлении Башкирией. Отменить требование испрашивать разрешение волостного старшины или губернатора на посещение родителей или родственников, что в соседних аулах проживают. Требуем, чтобы выдали паспорта, чтобы писарями к башкирским старшинам из числа самих башкортов ставили, а не инородцев, потому как те придумывают невесть что, небылицы всякие.

— А много среди башкирцев пригодных для такого дела? — поинтересовался Пугачев.

— Да полным-полно, Ваше величество! — всплеснул руками Юнаев. — Мы так и написали в своем наказе, что ученых людей в команде у каждого старшины сыскать можно. Это все царские чиновники, это они не хотят наших людей писарями в башкирские волости назначать. Они ведь знают, кто им нужен, и посылают к старшинам всяких соглядатаев. А те обо всем оренбургским начальникам докладывают, о каждом нашем шаге. Мало того, на содержание чужих писарей с самих же башкортов деньги взимают. Вот тебе и справедливость!

— Скажите-ка мне еще вот что, — спросил внимательно слушавший его Пугачев, — какая разница между исетскими башкирцами и теми, что в Уфимской провинции проживают?

— Разница? — удивился Бадаргул. — Мы — один народ. И двадцать второй пункт наказа обсуждали вместе. Это только сказать легко, а я целых пять раз выступал с этим наказом в Уложенной комиссии и подробно разъяснял каждое наше требование. Но нас не слушают. Еще бы, мы ведь против чиновников выступаем, которые на землях наших разбойничают. А цари их покрывают…

— Я ведь не зря про Уфимскую провинцию спросил. Узнать хотел, как вы к старшине Тайнинской волости относитесь, к Ишбулатову Токтамышу. Он вроде тоже депутат. Вы с ним заодно али как?

Юнаев не торопился с ответом, так как испытывал к Ишбулатову двойственное чувство. С одной стороны, он был доволен, что тот поддержал некоторые выдвинутые ими в наказе требования, особенно те, что касались торговли, но с другой стороны, он не мог простить ему участия в подавлении восстания Батырши.

— Даже не знаю, что сказать, — пожал плечами Бадаргул. — Не сразу поймешь, что у Токтамыша на уме. Непростой он человек, рудой промышляет, вроде русских заводчиков. Широко развернулся. Куда уж ему за бедных заступаться?! Правительству продался, в свое время помог карателям с Батыршой расправиться, бунт подавить. Да и сейчас против восставших башкортов выступает.

— А когда вы с им в последний раз виделись?

— Я был у него не так давно, упрашивал Вашему величеству помочь. Так он отказался и меня отговаривал.

— Ну а вы, стало быть, советов их не послушались, верно? — весело рассмеялся Пугачев и крепко пожал Юнаеву Руку.

— Не послушался, потому как вся наша надежда на вас. Я думаю, что вы нас, башкортов, не обидите, когда трон себе вернете, — сказал тот. — Вы уж не забудьте про наш наказ, Ваше величество.

— Не сумлевайтесь, не забуду и постараюсь все в точности исполнить, — заверил его Пугачев. — Дайте токмо срок. Как прогоню эту изменщицу, греховодницу Катерину, зашлю ее в монастырь, так и обустрою все по-своему. Назначу вас головой Уложенной комиссии, и да будет все по-вашему.

— Благодарствую, Ваше величество, — с чувством воскликнул тронутый до слез Юнаев.

Увлекшись, Пугачев продолжал в том же духе:

— Вы, господин Юнаев, достойны всяких похвал и высокого звания. Такому большому человеку в чине фельдмаршала быть подобает! — С этими словами он повернулся к писарю Почиталину: — Слыхал, Иван? Записывай немедля. А то мало ли чего, кабы не упустить чего опосля…

— Записано, царь-батюшка. В точности, как вы сказали!

— Большой рахмат, Ваше величество, — еще раз поблагодарил Юнаев, приложив руку к груди и с почтением склонив голову.

Емельян Пугачев испытывал немалое удовлетворение от того, что ему удалось привлечь на свою сторону столь авторитетную и знатную личность, как депутат Бадаргул Юнаев.

— Господин фельдмаршал, — обратился он к нему, — как мы с вами тады порешим? Вы у меня в ставке остаетесь али сами по себе воевать изволите?

— По мне лучше в своей волости народ поднимать, — ответил ему Юнаев. — А вы как, Ваше величество? Дозволяете?

— Добро, господин фельдмаршал, добро! Вертайте назад в свою вотчину и громите вражину.

— Слушаюсь, Ваше величество. Есть громить!

Проводив Юнаева, Пугачев послал за Хлопушей, вернувшимся в слободу с пушками, отлитыми на Авзянском заводе.

— Ну, каков настрой, Тимофеич?

— Отлично, Ваше величество!

— Тады вот что я тебе скажу, братец. Зарубина я на Уфу бросил, а тебе генерала Кара поручаю, что ноне со своим войском возле Каргалы ошивается.

— Будет исполнено, государь!..

После отъезда Хлопуши Пугачев еще раз попытался взять штурмом Оренбург. А поскольку и эта попытка не удалась, предпочел бросить все силы против генерала Кара.

VIII

Салават Юлаев успел забыть, как совсем еще недавно ломал голову над вопросом о происхождении Пугачева. Теперь уже неважно, кто он — настоящий император Петр Третий или беглый Донской казак. Главное для него заключалось в том, что человек, ставший предводителем разраставшегося народного движения, обещал башкирам вернуть волю и отнятые у них земли-воды. Поэтому Салават всячески доказывал ему свою преданность, поднимая народ на борьбу против враждебных правительственных войск. Вместе с тем росла и слава батыра. Она опережала его самого. И где бы Салават ни появлялся, его повсюду встречали как народного героя.

— Ай-хай, Салауат-батыр! — приветствовали его соплеменники.

— Сам Салауат-батыр к нам пожаловал!

Слухи о его дерзости, отваге и героических подвигах облетели уже все башкирские жительства. Башкиры стали почитать его как своего вождя. Салават же, как мог, старался оправдать доверие народа. Чем дальше, тем больше крепла в нем уверенность в том, что под его началом башкирам удастся объединиться и отвоевать у чужаков исконные свои земли.