Страница 34 из 72
Мнения участников совещания разделились. Голоса тех немногих, кто считал недостойным отсиживаться в крепости и выступал за начало боевых действий имеющимися в наличии резервами, не нашли поддержки противоположной стороны. Большинство было напугано успехами противника и, выражая сомнение в благонадежности гарнизонных солдат и казаков, высказалось против выведения их из Оренбурга.
Рейнсдорп послушался последних, но когда пугачевцы напали на Меновой двор, вынужден был выслать против них отряд, которому удалось отразить их атаку. Через несколько дней войско вновь выступило из города, чтобы сразиться с повстанцами, но было встречено массированной пушечной пальбой. Не выдержав натиска, оренбургские казаки отступили.
Не желая рисковать своими людьми понапрасну, Пугачев, подошедший вплотную к стенам города, на штурм не решился.
— Спешить не станем. Попробуем их измором взять. Тогда и зачнем, — сказал он и, приказав взять город в кольцо окружения, отправился со своими приближенными в находящуюся неподалеку Бердскую слободу[67].
В просторном доме казака Константина Ситникова для него были приготовлены «царские покои» среди обитых сусальным золотом стен и с соответствующей пышной обстановкой: дорогой мебелью, коврами, зеркалами и всевозможной утварью, доставленными из летних усадеб губернатора и прочей оренбургской знати. При «его императорском величестве» состояла «гвардия» из двадцати пяти яицких казаков.
Проснувшись как-то поутру, Пугачев почти целый час провел в молитвах, беспрестанно крестясь на образ в переднем углу. Потом он долго простоял перед портретом цесаревича Павла Петровича, рядом с которым красовалось «государево» знамя.
— Как тебе живется-можется, сынок, наследничек мой единственный? — жалобно вопрошал он. — Кабы не мать твоя окаянная, немка Катерина, разве б скитался я так, разве б мучился! Однако ж обещаю тебе, отрада моя, все равно мы с тобой когда-нибудь вместе сойдемся. Жди меня, кровинка моя! Как возверну себе престол великого деда мово Петра Первого, так заживем мы с тобой, Павлуша, припеваючи, не ведая ни печали, ни забот!..
Казаки, наблюдавшие издали эту сцену, прослезились.
— До чего ж царь-батюшка по сыну своему стосковался!
— Токмо об нем, сердешный, и думает, — перешептывались они.
Делая вид, будто он ничего вокруг себя не замечает, Пугачев приник к портрету и запечатлел на изображении Павла долгий поцелуй. Потом он прошел к поджидавшим его в соседней комнате помощникам, и они вместе вышли из дому.
Снаружи было сыро, холодно и ветрено. Шел мокрый снег.
В каждую избу понабилось казаков. Кому места в домах не хватило, приспосабливали под жилье бани, сараи да амбары. Остальные, в том числе и башкиры, рыли в спешном порядке землянки.
— Каково ж им будет в таких логовищах зиму зимовать! — сочувственно заметил Пугачев. Шагавший рядом с ним Зарубин-Чика кивнул головой.
— И вправду, Ваше величество, трудновато придется! Один у нас выход — поскорее Ренбург взять.
— Не пори горячку, — сказал ему атаман Овчинников. — Надобно сперва подмоги дождаться. Вон, Кинзя Арсланов обещался людей с собой привесть.
— А может ему не с руки показалось столь народу собрать? — засомневался Зарубин-Чика.
— Кинзей не из тех, кто слова на ветер бросает, — уверенно произнес Пугачев. — Он меня уж который раз выручал! Окромя писаря Идерки, Кинзей со своим сродственником Кутлукильдой, почитай, с самого начала у меня на службе. Они первые на мои указы откликнулись да сами же манифесты мои развозили.
— Так-то оно так, токмо примечаю я, как наше бездействие казаков губит, — вздохнул Зарубин-Чика.
И тогда Овчинников, разделявший его тревогу, предложил:
— А мы сделаем так, чтобы им недосуг было дурака валять. Пускай покамест постреливают время от времени… Что скажете, Ваше величество?
— Я согласный, — махнул рукой Пугачев и отдал приказ начать стрельбу.
Осаждаемые тут же ответили мятежникам встречным огнем…
Тем временем Пугачев собрал тысячу с лишним стрелков и, тайно проведя их берегом к городским стенам, велел палить из всех орудий. Стоявшие начеку егеря стали тут же отстреливаться и постепенно перешли в наступление. Не ожидавшие этого пугачевцы пошли на попятный, отступив к церкви.
Наутро, несмотря на промозглую погоду, казаки занялись перетаскиванием пушек на новые позиции. Одну установили на церковной паперти, другую втащили на колокольню, остальные разместили на пригорке, примерно за версту от города. После этого перестрелка возобновилась.
К вечеру подул студеный, пробирающий до самых костей ветер. Началась метель. Не выдержав, мятежники вынуждены были прекратить огонь и вернуться в слободу.
Генерал Рейнсдорп незамедлительно воспользовался наступившей передышкой и приступил к починке поврежденных сооружений. Определив наиболее важные в стратегическом плане точки, он занялся расстановкой вверенного ему военного гарнизона.
За всю ночь генерал ни разу не сомкнул глаз. Только он было собрался прилечь, как к нему явился с каким-то срочным донесением секретарь канцелярии.
— Ваше превосходительство, у нас есть сведения, что число людей в лагере самозванца не только не снизилось, а напротив, удвоилось.
Прикорнувший прямо в верхней одежде на диване губернатор быстро вскочил и тут же плюхнулся обратно.
— Как прикажете понимать? Почему удвоилось? — растерянно моргая, спросил он.
— Кинзя Арсланов собрал башкирцев и привел их в стан мятежников.
— Сколько же всего народу в слободе, вы знаете?
— По последним донесениям наших лазутчиков, в настоящий момент там находятся восемь тысяч триста душ, пять тысяч из них — башкирцы.[68]
— А что старшины? Где гонцы, коих мы к ним посылали?
— Гонцы наши до башкирских волостей не добрались. Мятежники их перехватили и поубивали.
Генерал Рейнсдорп закрыл лицо руками и медленно покачал головой.
— Urn Gottes willen… Час от часу не легче. Стало быть, связи с башкирскими старшинами мы тоже лишились. Положение у нас, как я вижу, становится безнадежным. Что же с нами теперь будет? Если осада надолго затянется, продовольствия нам может не хватить. А начнется голод, народ в городе уже не удержишь…
— Я всецело разделяю ваши опасения, Ваше превосходительство, — сказал Чучалов. — Что может быть страшнее голода…
— Есть ли связь с Каргалами?
— Увы… — мрачно произнес секретарь, разводя руками. — Если верить перебежчику Юсупу Ибрагимову, с полтысячи каргалинских татар тоже собираются присягнуть Пугачеву. Остальные жители добровольно отправили в лагерь на продажу сено, муку, пшеницу и прочий провиант, причем по весьма сходной цене.[69] То же самое говорил, кстати, и захваченный нашими людьми казак Анисим Трофимов…
После того как Чучалов вышел, губернатор разом обмяк и так и просидел какое-то время, не шелохнувшись. Когда он поднял голову, то заметил застывшего в дверном проеме адъютанта.
— Чего ждем-с?
— Распоряжений, Ваше превосходительство, — вытянувшись в струнку, сказал тот. В его голосе генерал различил не только заискивающие нотки, но и сочувствие.
Скользя рассеянным взглядом сверху вниз, Рейнсдорп оглядел адъютанта с головы до самых каблуков лаковых ботфорт и, зацепившись взглядом за шпоры, уставился на них так, словно видел такое в первый раз.
— Пожалуй, я немного передохну, — задумчиво произнес губернатор, не отрывая глаз от торчащих шпор. — Ежели что, немедленно разбудить!
— Слушаюсь, Ваше превосходительство.
Как только дверь за адъютантом затворилась, генерал вновь, не раздеваясь, развалился на диване и тут же захрапел.
А вот секретарю канцелярии поспать так и не удалось. Переделав несколько срочных дел, он вышел в коридор. У входной двери Чучалов неожиданно столкнулся с начальником правления Оренбургских соляных дел Рычковым и очень этому удивился.
67
Слобода Берда, где проживали свободные от крепостничества русские крестьяне, находилась в шести-семи километрах от Оренбурга на реке Сакмара.
68
Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники. — Спб., 1884, Т. 2, стр.46–47.
69
ЦГАДА. Ф. 349, оп.1, ч. 2. Д. 7208, л. 15.