Северные амуры

— Какие слова! — восхитился Кахым. — И весь полк — поэт. И каждый батыр — поэт. Вот бы записывать эти военные песни-былины, да не до этого…

— И грамотеев в полках нет, — вздохнул Буранбай.

— И вообще пора спать, — засмеялся Кахым, — завтра в поход!

…За Одером Первый полк соединился с казаками корпуса генерала Чернышева. Начиналась битва за освобождение Берлина. Чернышев умело маневрировал конницей, бросил казаков на окраинные поселки, а засевших в каменных цитаделях, монастырях, церквах французов, саксонцев и еще сопротивлявшихся немцев громил пушками и атаками пехотинцев.

Прижав копья к седлам, подзадоривая друг друга громким «ура», доводя неутомимых лошадей пронзительным свистом буквально до безумия, джигиты напали на французские заставы так стремительно, что первый ружейный залп запоздал, а перезарядить солдаты не успели — были проколоты копьями, изрублены саблями. Саксонцы и немцы либо разбегались, прятались в подвалах, либо охотно поднимали руки и сдавались.

Джигиты промчались птицами через город и соединились с казаками Ставропольского полка из армии генерала Репнина.

Вечером бой закончился. Кахым съездил в штаб корпуса Чернышева, а вернувшись, собрал сотников, сказал, куда ехать за фуражом для лошадей, где получить мясо для людей, в каких домах остановиться на ночлег.

Все распоряжения были краткими, но совершенно точными — в петербургских военных учебных заведениях муштровали рачительно и в классах, и на маневрах в поле. В кровь впиталась офицерская выучка.

— К немцам относиться приветливо, ничего не брать, за все платить деньгами, — строго предупредил он.

— Понимаем, ваше благородие, но мы немцев-то и не видели — прячутся от нас, как от чумных! — сказал сотник Гатауллин.

— Я хотел воды попросить напиться, так хозяин-немец и калитку не открыл, кричит: «Амур, амур!..» — засмеялся Буранбай.

В Петербурге Кахым сносно наловчился говорить по-немецки. И немудрено — и булочники, и колбасники, и пивовары в столице — немцы. Как тут не научиться!..

Он спешился, перешел улицу, постучал в дверь аккуратного кирпичного двухэтажного дома. На окнах зашевелились занавески, послышались испуганные голоса, шарканье шлепанцев, туфель, но дверь не отперли. Кахым еще постучал, настойчивее. Наконец в форточке показалась лысая голова старика, видимо, хозяина.

— Я русский офицер, — произнес Кахым миролюбиво, старательно выговаривая немецкие слова, от которых уже отвык за войну.

Доброе лицо Кахыма, его мундир и, конечно, немецкий, пусть и ломаный, язык произвели, как и следовало ожидать, самое благоприятное впечатление на старика.

Он вышел на крылечко, низко кланялся, приговаривая: «Bitte… bitte»[43], — пропустил вперед Кахыма и надежно затворил дверь — громыхнул засов.

Кахым долго не выходил, и мулла Карагош забеспокоился:

— Не прикончили бы пруссаки нашего командира!

Буранбай его успокоил:

— Ты за нашего турэ не опасайся! Он себя в обиду не даст.

Через несколько минут Кахым, улыбаясь в бороду, вышел из дома, за ним шагали три жилистых парня, а хозяин стоял на крыльце и гостеприимно разводил руками, повторяя: «Bitte…»

— Значит, в этом доме на втором этаже разместимся — я, старшина Буранбай, мулла, Янтурэ с женой. Эти парни — сыновья хозяина, они помогут устроить наших джигитов в соседних домах. Лошадей можно оставить здесь, в конюшне, и у соседей. Парни все устроят, а если что — зовите меня.

Мулла Карагош набожно возвел глаза к небу и поблагодарил Аллаха за то, что он даровал им такого образованного командира полка.

Вечером у Кахыма собрались Буранбай, мулла, сотники.

— А вы знаете, почему немцы нас так боятся? — лукаво спросил Кахым.

Все переглянулись, а Буранбай сказал:

— Наверно, прозвище «амур» пугает?

— Нет, французы, чтобы укрепить в немецком гарнизоне города веру в победу, распустили слухи: дескать, идут из степей дикари, которые питаются человеческим мясом. Особенно любят поджаривать младенцев на пиках в огне костра. Ну и девиц насилуют прямо на улицах.

Все возмутились, закричали в обиде, в негодовании:

— А-ах, стыда у этих мусью нету!

— Ишь чего придумали, подлые обманщики!

— Хотят за Наполеона проливать немецкую кровь!

Мулла сказал назидательно:

— А ты, турэ, скажи, что мы хоть из степей, а верующие. Бог — один, а веры разные.

— Если бы не говорил так, нас бы не устроили здесь удобно и хлебосольно, — засмеялся Кахым. — Но вы скажите джигитам, — он строго обратился к сотникам, — за все платить, а денег нет, присылать хозяев ко мне, у меня есть казенные суммы на обеспечение полка.

Сотники заверили командира, что проследят за порядком, а Буранбай добавил, что Первый башкирский казачий полк незыблемо сохранит свою честь.

Через неделю берлинцы привыкли к джигитам, оценили их честность. И первыми, естественно, подружились с ними мальчишки — они просили у них лук и стрелы, старательно, так, что пот прошибал, целились в мишень и восторженно визжали, когда крылатая певунья впивалась в яблочко. Джигиты говорили: «Гут! Гут!..» А когда они вели лошадей на водопой, то в каждом седле горделиво восседал краснощекий паренек, вцепившись в лук, не доставая ногами до стремян, а рядом шел веселый джигит, повторял: «Гут! Гут!..» Из всех окон торчали женские головы в белоснежных накрахмаленных чепцах, и маменьки, бабушки, тетушки, старшие сестры благословляли добрых конников.

Кахым рассказывал своим джигитам:

— Берлинцы в один голос вспоминают, что французы держались с ними надменно, заверяли, что с Наполеоном они непобедимы, что Россию покорят в два месяца.

— Вот и покорили! — радовались джигиты. — Угробил всю армию Наполеон, а Россия как стояла, так и стоит.

— Да еще могущественнее стала!

— И всегда будет непобедимой.

19

Двадцать восьмого апреля 1813 года в маленьком немецком городке Бунцлау скончался Михаил Илларионович Кутузов.

Остановилось сердце великого полководца, единолично взявшего на себя в год роковых испытаний всю ответственность за независимость России. В Первом башкирском полку царило уныние. Мулла Карагош отслужил заупокойную службу.

Кахым плакал, как ребенок, рассказывал опечаленным джигитам, как по-отечески относился к нему Михаил Илларионович, да и ко всем башкирским казакам.

— Для него не было разницы — донской ли казак, башкирский или калмыцкий — лишь бы сражался храбро.

А заплаканный Буранбай всем показывал жалованную саблю с золотыми и серебряными украшениями и говорил многозначительно:

— По личному повелению Верховного! А вручил от имени Кутузова атаман Платов.

Как-то в штабе Кахым вполголоса спросил генерала Коновницына, тяжко переживавшего смерть полководца:

— Петр Петрович, а правда, что царь недолюбливал Михаила Илларионовича?

— А кого наш Александр Павлович любил, кроме самого себя? — усмехнулся Коновницын. — Ну, то дело прошедшее. Страшнее иное — некому заменить Кутузова. А война продолжается!..

Война действительно продолжалась. К Кахыму, когда он служил офицером связи в Главной квартире, некоторые генералы и старшие офицеры привыкли, а после рекомендации молодого князя Волконского и относились с доверием. От них он узнал, что царем ныне якобы вертели, как хотели, Беннигсен, Барклай-де-Толли, Витгенштейн. С ними Александр Павлович советовался, втайне мечтая без Кутузова прославиться, присвоить себе лавры победителя Наполеона.

Но французские войска еще сохранили боеспособность: беспощадно обирая немецких крестьян, солдаты отъелись, из Франции подвезли боеприпасы, и первая же схватка близ Люцена 20 апреля 1813 года закончилась для русских и примкнувших к ним прусских корпусов неудачно; потеряв свыше двадцати тысяч убитыми, ранеными и пленными, союзники отступили на Эльбу. Пришлось оставить и Дрезден. Майская битва при Бауцене тоже была проиграна, и армия Наполеона заняла Бреслав ль.

43

Пожалуйста (нем.).