Пораженец

После короткого разговора Крыжановский убыл, а мы вернулись к теме о войне.

За прошедшие годы я свою “презентацию” отшлифовал, подобрал неубиваемые доказательства, подкрепленные статистикой, данными Собко и так далее, добавь проектор и плакаты — и не стыдно на конференции выступить. Вот это все я и вывалил на Столыпина и, надеюсь, смог произвести нужное впечатление.

Он помолчал, опять потянулся к брови и опять отдернул руку, задумчиво посмотрел за окно, где садовыми фигурами стояли гренадеры с примкнутыми штыками (очень, очень нужная мера, ага) и повернулся ко мне:

— Кстати, давно хотел спросить, мне докладывали, что вы повлияли на фракцию трудовиков в части вопроса о сооружении Амурской дороги. Какими соображениями вы при этом руководствовались?

— В первую очередь тем, что стратегическая дорога не должна проходить по чужой территории.

— Да, через семьдесят пять лет Китайская дорога переходит к Китаю по арендному договору, а через тридцать один год Китай вправе ее выкупить и наверное выкупит.

— Если будет существовать, как единое государство.

— Поясните, — потребовал Столыпин.

— Циньский порядок прогнил, но крупной, общенациональной силы заместить его пока нет, поэтому, скорее всего, страна распадется на ряд областей во главе с местными военными начальниками.

— И вы предполагаете, что Россия должна будет участвовать в китайских делах?

— Ни в коем случае, этот кусок не по зубам, нам и Корея колом в горле встала. А вот укрепить наше влияние в Маньчжурии будет более чем уместно. Две железных дороги, у нас лес, у маньчжур зерно, может выйти крепкая связка.

Потом мы перешли опять к военным делам и я попытался изложить свои соображения о радио, автомобилях и прочем, но был остановлен словами:

— Устройство армии и флота — прерогатива Государя Императора.

Видимо, пришла пора закругляться. Что ж, и на том спасибо, что выслушал.

Я поднялся, простился и доковылял до телохранителей, только что отпущенных следователем.

— Спасибо, братцы, выручили.

— Авжеж так, Михал Митрич, алэ ж воны диты якись, меньшой ажно револьвер сронил, — прогудел первый на чем-то похожем на суржик, — от конячку насправди жаль.

— Вы откуда родом-то?

— С Кубани, с Линии, здесь по ентой, как ее, ротации! — второй говорил чище, видимо, жил в Питере дольше, чем первый.

Глава 5

Осень 1910

А еще я строил. Много.

Как начал в конторе Бари, так все больше и больше с каждым годом. Разве что во время революции стройки почти замерли, не до того было. Но зато как мы развернулись после, сколько дел у Строительного общества за последнюю пару лет! Пожалуй, это были лучшие проекты в моей жизни.

Одних гиперболоидов инженера Шухова полсотни, от водокачек до маяков. Прямо сейчас натасканные на прежних конструкциях бригады возводили на выставочном поле напротив Петровского парка радиобашню высотой в сто пятьдесят метров. Хотели-то мы триста пятьдесят и вполне могли переплюнуть Густава Эйфеля, но… деньги, деньги! Дали только на уменьшенный вариант, пришлось четыре яруса срезать. Опять же, рядом летное поле, сто пятьдесят еще туда-сюда, а вдвое выше уже сильно небезопасно.

А с каким кайфом мы считали стальной каркас восьмиэтажного ЦУМа, пардон, магазина “Мюр и Мерилиз”, вставшего между Большим и Малым театрами! Поперло, поперло, городская дума перестала кривить морду при виде семи и более этажей! В Марьиной роще нам поначалу и девять не разрешили, а сейчас совсем рядом с Тверской Эрик Нирнзее строил почти что небоскреб — целых двенадцать! Обскакал, чертов немец, обскакал.

Впрочем, и мы не в накладе — в Хамовниках вдоль Москвы-реки дома подняли восьмиэтажные. И там впервые вместо замкнутых дворов применили строчную застройку, так знакомую мне по советскому массовому жилью. Двадцать пять длинных корпусов встали с севера на юг, чтобы солнце освещало квартиры утром и вечером. Пространство между расположенными в шахматном порядке кооперативами заняли клубы-столовые, детские сады, мини-парки, отличный район получился. Как достроили — началось целое паломничество европейских архитекторов, недели не проходило без гостей. Круче всех прислало делегацию берлинское бюро Петера Беренса — он сам и трое его практикантов, принимал их Кузнецов, я по стройкам разъезжал, а как потом имена узнал, все локти себе искусал, что такую возможность упустил. А так бы висела у меня в кабинете фотография — Беренс, Гропиус, ван дер Роэ, Жаннере и Скамов. Чисто “Гомер, Мильтон и Паниковский”.

Привычку иметь запертый въезд во двор-колодец мы побороли, создали общую ограду на квартал и посадили на ворота наших сторожей в знакомой всей Москве униформе. Ладно, пока так, а в прекрасной социалистической России будущего закрытые территории изведем. А то как вспомню покинутый в XXI веке город, так вздрогну — заборы, шлагбаумы, заборы, шлагбаумы… и видеокамеры на каждом углу. Решительно никакой возможности сбрасывать хвост в проходных дворах.

А мосты! Ярославский, Муромский, Финляндский в Питере (наконец-то!), Мокринский виадук — везде руку приложил. После расчетов по Кичкасскому мосту сам Белелюбский приглашал поработать с ним над проектом железнодорожного перехода через Волгу в Симбирске. Чуть не заплакал, до того хотелось, еще немного и спихнул бы подполье на Савинкова и Краснова, а сам в инженерные дела с головой, но нельзя, нельзя.

Всего ведь не охватишь, опять же, сколько наших после первой революции в тину забилось, а я эту кашу сам заваривал, сам и расхлебывать должен.

Так что лез я не во все проекты, промку Саша Кузнецов ставил почти без меня — да и то, там мы все стандартизировали, сиди себе, собирай из готовых деталей подходящий объем. А цехов и даже заводов строилось много, очень много.

Ну и дом. Свой, по собственным чертежам, на вырост, в Сокольниках, вот уж где я оторвался по полной и, так сказать, “опередил свое время” лет на сорок-пятьдесят, такое даже Баухаузу в голову не придет. Или как раз теперь и придет — не утерпит ведь эта троица практикантов Беренса, приедет смотреть.

Суровый рационализм, никаких украшательских финтифлюшек, гладкие светлые поверхности, крутые односкатные крыши, бетонный козырек наискосок над входом… Для громадных, от пола до потолка, окон и дверей на крытую террасу второго этажа дорабатывали обычные рамы — мало того, что их ставили парами, так еще каждая имела по два стекла, изнутри и снаружи, эдакий “четверной стеклопакет” вышел. Вообще, я очень тщательно отработал теплоизоляцию, насколько это на нынешних “войлочно-каучуковых” технологиях возможно.

Главный дом, гостевой флигель, хозблок и гараж стояли стена к стене буквой “П”. В солидном цоколе разместили нефтяной котел отопления и подключили к нему генератор и насос, а скважину пробурили прямо на участке. Туда же, в полуподвал, уехали чуланы, тренажеры и домашняя прачечная, для которой по моим эскизам построили стиральную машину. Под этим громким названием я разумел оцинкованную бочку с верхней мешалкой, с приводом от электромотора или просто от ручки. Ну и пара валков для отжима, ничего особенного, но почему-то поначалу именно стиралка стала самой большой достопримечательностью дома, даже большей, чем пылесос.

Да-да, но не этот кошмар с компрессором без малого на гусеничном ходу, которое я видел в Лондоне. Сидел я себе в гостинице, а тут приехал фургон, от него протянули в окна шланги метров по тридцать, прицепили к ним сопла, включили, адская машина взревела так, что стекла зазвенели… Сильно меня эта техника удивила, полез я тогда разбираться, а как разобрался — сразу запатентовал вполне привычную конструкцию с вентилятором, мешком и щеткой на шланге.

Аглаю от этих новшеств прямо-таки распирало от гордости, еще бы, у нее (у горничной! Только подумайте!) трижды брали интервью газетчики — про стиралку, пылесос и электрополотер. Ну, с полотером-то все проще простого было, моторчик крутит три щетки, всего-то делов. Были у меня мысли насчет электрофена, но не рискнул — влажные волосы, электричество, с изоляцией не все еще отработано, ну его нафиг, патент застолбил, а делают пусть другие.