Злые игры

Глава 2

Карпыч сидел на том же месте, где я его оставил, бросал камушки в воду и задумчиво смотрел на круги, которые те оставляли на месте падения.

— Ты, парень, наверное, сейчас думаешь обо мне не сильно добро, — произнес водяной, когда я подошел поближе. — За душегуба держишь, верно? Мол, захотел бессовестный старый хрыч красивую девку себе в свиту прибрать, потому глазом не моргнув ее под воду потащил.

— Не прямо этими словами, но что-то такое в голове вертится, — признался я, пристраиваясь напротив него.

— Что до совести — ее и впрямь у меня нет, — заверил меня Карпыч. — Я нелюдь, мне она не положена в принципе. Вам, человекам, она с рождения выдается, так же как стыд или алчность непомерная. Мы подобных роскошеств лишены, у нас все проще.

— Я в Европе пару раз с вурдалаками пересекался, так что насчет алчности вы погорячились. Жаднее их вряд ли кого сыщешь в Ночи.

— Вурдалаки нежить, а не нелюдь, ты не путай. Да и потом, нет в них никакой алчности, не наговаривай на это племя. Деньги им нужны постоянно, верно, но чтобы злато-серебро копить? Брось! Копеечка к копеечке — это только ваше, людское. А они все, что добыли, сразу же спускают до нитки, не считая. Очень до радостей жизни жадны становятся после того, как с ней навеки распрощаются. Как же это слово-то… Компенсируют они одно другим, вот!

— Ну, может, и так, — согласился я.

— А девку я хотел из-за тебя утопить, — монотонно проговорил водяной и бросил в реку еще один камушек. — Чтобы она, грешным делом, тебя же с панталыку и не сбила. Не скажу, что ты, парень, мне очень уж дорог, но мы с Ермолаем рассудили, что другого ведьмака нам здесь, под боком, пожалуй, что не нужно. Мало ли кто на твое место придет, верно? Нынче люди сильно разные попадаются, не то что прежде. Я с одним утопленником беседу на той неделе имел, он с моста навернулся и сразу камнем на дно пошел, так это же кошмар. Вроде бы вы с ним почти ровесники, а я половину сказанного этим никчемой вообще не понял. Он как иноземец какой-то, даром что вроде наш. «Ты, дед, — говорит, — не флекси. Я не утонул». Объясняю: «Нет, милок, утонул. Уж будь уверен». А этот снова: «Это пранк, не мог я рипнуться. И вообще ты, дед, токсичный какой-то». Говорю тебе: вроде он и по-нашему изъясняется, но ничего же не понять. Куда такое годится?

Не повезло Карпычу, нарвался он на прожженного миллениала, который в реку наверняка сверзился потому, что хотел селфи покруче сделать, а плавать при этом не умел. Я таких еще по старым временам помню, они за хороший кадр для ленты в инсте и сотню-другую лайков к нему душу дьяволу продадут. У них инстинкт самосохранения напрочь отключен, причем вместе с той частью мозга, которая за него отвечает.

Правда, не совсем ясно, кой черт этого клоуна в наши края занес, так далеко от фрешей, воркаутов и устойчивого сигнала вайфая.

— И что ты с ним сделал?

— Уморил до конца да под корягу запихнул. Мне он не нужен, потому станет рыбе кормом, — равнодушно ответил водяной. — Хоть какой-то прок.

Нет, не Карпычу не повезло, а миллениалу. Впрочем, и черт с ним. Забыли.

— Но я-то тут при чем? И моя знакомая?

— Погубит она тебя, Александр, — пояснил водяной. — Не сейчас, так потом, но обязательно. А нам с Ермолаем того не надо. Говорю же: ты нам живой полезней, чем мертвый.

— Да с чего ей меня губить? — немного раздраженно уточнил я. — Между нами вражды нет и не предвидится. Даже наоборот… Ну, отчасти.

— Только вот с твоей стороны это «наоборот» есть, а с ее нет, — отметил Карпыч. — Верно же?

— Большей частью да, — кивнул я. — Иногда мне кажется… Да, блин, это уже слишком личное!

— Может, и не кажется, — бросил в реку еще один камушек водяной. — Только все равно ничего у вас не выйдет, парень. Поверь ты мне. Ну что ты глазами лупаешь? Проклятие на ней лежит. Вернее, на роде ее. Причем не теперешнее, которое развеять ничего не стоит. Нет, тут кто-то из старых и сильных постарался, руническую вязь ни с чем не спутаешь. Какая-то из ее прапрапра- и так далее бабок перешла дорогу одной из веды знающих, причем из тех, первых. Или кому-то из ближниц этих самых первых, что вероятнее. Может, молодца доброго увела, может, еще что натворила, поди теперь узнай. Вот с тех пор и тянется за родом девки этой проклятие, и нет ему переводу. Чудно, кстати, то, что он, род-то, до сих пор не прервался. По-хорошему, еще поколений десять назад должон был зачахнуть, как деревце без воды. Хотя, может, это часть начального умысла, первые ведуньи на подобные штуки были мастерицы. Мол, из века в век будете жить и мучиться, осознавая, что цепочка бед ваших никогда не прервется.

— Что за проклятие? — уточнил я. — Хотелось бы конкретики. В чем оно выражается?

— Поглупел ты на чужбине, — печально вздохнул Карпыч. — Раньше на лету мысль ловил, как лещ муху, а теперь совсем остолопом стал. Любить ей никого нельзя. Как кто ее сердце растеребенькает, так и все, считай, пропал мужичок. За ним Смерть мигом охоту начнет, а она промахов не допускает, всегда свое забирает. И, сдается мне, девка о чем-то таком догадывается, потому тебя к себе особо не подпускает, да и остальных, надо полагать, тоже.

— Сам же говорил, что, дескать, из века в век, из поколения в поколение… Как же она может не знать?

— Да запросто, — отмахнулся водяной. — Я с таким уже сталкивался. Глянь на Марьяну. Да нет, не эта. Вон та, у которой титьки торчком вечно. Видишь? Ага, верно. Она тоже из проклятой семьи, только сама о том не знала. И мать про то не ведала, и бабка. Догадываться догадывались, а наверняка не знали. Только тут, в моей реке, ей все и открылось, потому как за гранью жизни тайн для человека не остается, все явным становится. Так что и горемыка эта тоже может ничего не знать. Так, одни догадки, не более. Только женское сердце не мужское, оно шерстью покрыться не может, потому, ежели ты не угомонишься, она раньше или позже может слабину дать, и после того, как это случится, добра не жди. Ну а нам с Ермолаем…

— Да-да, я помню, — прервал его я. — Другой ведьмак не нужен, вас и я устраиваю.