Хозяйка игрушечной фабрики

– Сейчас же поставь назад в вазу, и не лапай цветы! Не про твою морду куплены, и тут стоят!– Сердито покосилась на невестку свекровь.

– Но вы прекрасно знаете, что это мои цветы! Мне их ведь Саша подарил! – Робко попыталась возразить Мила.

– Запомни, что нету тут твоего ничего! Нет! – Ожесточено, с какой-то звериной ненавистью сверкнула глазами, похожими на крохотные бусинки, старуха. И тут невестка не выдержала, и выкрикнула в ответ:

– Да сколько вы будете мною уже помыкать? Да, пускай будет по-вашему, что нет моего тут ничего! А при чем тут цветы? Раз они не мои, так пускай же ни мне, ни вам, никому не достанутся! Ни вам, ни мне! – С этими словами женщина резко переломила тонкие стебельки. И со всего размаху швырнула их на пол. А потом принялась топтать, тоненько всхлипывая, как сильно обиженный ребенок.

– Дура, дура, да что ты делаешь! – Попыталась остановить ее свекровь. Но, увидев злой, решительный взгляд, остановилась, как словно споткнулась. А потемневший от гнева взгляд женщины задержался на широком кожаном диване, покрытым простым одеялом, сшитом из крохотных лоскутков. Это одеяло она, сидя долгими зимними вечерами, сшила, как прекрасный луговой ковер. Мила подошла, и решительным жестом сдернула его с кожаного дивана. «Вот и все! Очевидно, мое счастье были слишком большим, что кому-то помешало!». А свекровь злобно закричала:

– Покрывало чего хватаешь? А ну, быстро положь его на место, где взяла! Невестка резко оглянулась. И, сузив глаза, злобно процедила сквозь зубы:

– Даже и не подумаю положить! Это мой тяжелый труд. И я его смастерила за зиму. И вам не оставлю ничего, чего касалась моя рука! – С этими словами она завернула в покрывало малышку. Та давно проснулась. Во всем ее облике было что-то необычайно милое, доверительное. Тонкие белокурые волосы цвета переспевшей ржи вились крохотными колечками. Большие, синие глаза с любопытством посматривали по сторонам из-под пушистых, длинных ресниц. Кроха доверчиво прижалась к матери. А свекровь кричала, брызгая слюной:

– Чего стала, шалава? Сейчас же уходи! В дверном проеме показался седоватый, крепко сбитый, ладный мужичок. И с удивлением взглянул на пушистый ковер, весь усыпанный белыми лепестками хризантем. А потом перевел ошеломленный взгляд на свою сестру, и невестку.

– Что это за спор и крик у вас, Люся? Что вы еще там не поделили? – И она нахмурил свои седоватые, густые брови.

– Да пускай эта шалава убирается отсюда, и побыстрее! Ленька, да она утро шаталась, неизвестно где! – Едко, в сердцах, выкрикнула старуха. Мужик почесал задумчиво затылок. А потом глуховато, отрывисто кашлянул в кулак. И пробасил:

– Люська, да ты в своем уме? Саньке было сегодня девять дней. Я сам подвозил на подводе Милку с дитем до кладбища, когда ехал за сеном. Да куда ж ты их гонишь, Люська? Да еще и на ночь глядя? Или у тебя сердца нет?

– Да нету, нету сердца у меня! Эта сука его совсем выела! – Истерически взвизгнула бабенка. – Давно уже у меня нет сердца! Там пустое место! Леонид так и не нашелся, что бы ответить своей сестре. А только ограничился одной суховатой репликой:

– Люська, Люська, да совести у тебя совсем нет! Ни на ломанный – и покачал с укоризной головой.

– Да чего ты прилепился ко мне, что тот банный лист к мягкому месту? Совести во мне ровно столько, сколько полагается. – Суховато проговорила старуха, высмаркиваясь в подол замызганного фартука.

– А, понятно. То есть самая малость? Это что, только для божбы? «Ох уж эти старухи! С ними иной раз лучше и не связываться! Сразу слезы, вопли, одним словом, одни неприятности!». – Сердито подумала женщина. Воинский пыл, вспыхнувший было от несправедливой обиды, малость угас. И она в душ пожалела, что связалась со свекровкой. Однако отступать было поздно. И что там далее было, и чем закончился спор между ними, Мила не стала дожидаться. А неслышно направилась к двери. Никто их не остановил, и не окликнул. Они исчезли в сероватых сумерках наступающего вечера запоздалой весны. «Ах, ведь недаром мама говорила мне не раз, и не два: никогда не демонстрируй людям своего счастья, не отравляй им этим их жизнь! Вот так и я. Видно, слишком была счастлива, что кому-то завидно стало. А теперь что махать кулаками после драки? Мужа больше не вернуть!». – Она всхлипнула. И еще больше ускорила шаги. С тяжким всхлипом хлопнула за спиной железная калитка. «Все! В этот холодный, неприветливый дом и двор, где я когда-то жила, и была девочкой на побегушках, уже больше не вернусь! Никогда, никогда в жизни!»– Подумала женщина, поплотнее укутывая в покрывальце дочку. И нежно прижимая ее к груди. Она шла к деревенской околице, где на фоне посеревшего неба все еще чернел сгоревший сруб.

Глава третья.

Однако и на этом, как со стороны казалось, забытом людьми, пепелище, трепетное биение жизни настойчиво заявляла смерти, что она все равно сильнее! И на обугленной земле начинала пробиваться нежная поросль молодой травки. Женщина остановилась у самого обгоревшего остова. И тяжелый вздох, полный невысказанной, просто нечеловеческой горечи, вырвался из ее груди. «Эх, нет у меня теперь своего дома! Все сгорело, выгорело за те несколько часов, пока я в город ездила! И Мамы тоже не стало. И папы тоже. Да и хоронили их в закрытых гробах. Как мне просто неслыханно в тот день повезло, что именно тогда ездили всем классом в город, на экскурсию. Да и по магазинам прошвырнуться. А, вообще – то, если трезво судить, повезло ли? Да кто его знает, повезло, или не очень!». И она неторопливо прошлась по заросшему весенней травкой дворику. «Моя милая мамочка, как ты так любила цветы! И притом всякие. У тебя были и розы, и гвоздики, и простые ромашки! Да только сейчас, кроме сорной травы, нет в твоем садике. Все твои любимые цветы, как и тебя, убил смертельный жар!». Она вздрогнула от шума, и оглянулась. Неподалеку с шумом упала прогнившая балка, напугав сидевших на засохшей, почерневшей от смерти, березе, стаю черных ворон. Они поднялись над пепелищем. И закружили, надрывно каркая. А женщина вздохнула еще печальнее. «Вот и все! Ничего меня больше здесь не держит! И ничего меня больше не привязывает к этой деревне! И я могу спокойно отсюда уходить. Только один вопрос – куда? А, мир большой. Где-то да найдется для меня и моей доченьки крохотный уголок». В этот момент проснулась дочка. Она с удивлением хлопала ресничками, и смотрела на мать. А потом слабым голосом попросила:

– Мамка, есть хочу! Женщина засуетилась, ласково приговаривая:

– Сейчас, сейчас, моя маленькая! Сейчас тебе что-то найду! – И полезла в карман. А оттуда достала пару печеньиц. Малышка схватила их, и принялась грызть. Как орешек маленький бельчонок. А Мила обвела тоскливым взглядом заросший прошлогодними сорняками двор. И сгоревший дом. И тяжело, печально вздохнула. «Прощайте, мама и папа! Прощайте, мой любимый дворик! Мой сгоревший дом! Больше я сюда, наверное, никогда не вернусь! За ее спиной послышалось старческое покашливание. Мила оглянулась, и увидела старушку, горбатую и косоглазую. Она опиралась на костыль. И подозрительно рассматривала, щурясь подслеповатыми глазами, пришелицу. А потом прошамкала беззубым ртом:

– Здоров, девка! Чего это ты тут делаешь на чужом пожарище? Мила узнала эту старуху, бывшую соседку. Она эту бабку недолюбливала за ее склочный, скандальный характер. И большую страсть к сплетням и всяческого рода слухам. На деревне ее прозвали информбюро, потому что она все и про всех знала. Однако привитое с младых ногтей воспитание взяло верх над природной брезгливостью к всякого рода склочницам и сплетницам. И она как можно вежливее проговорила:

– Баба Женя, да вы что, меня совсем не признали? Это ж я, Мила, ваша соседка бывшая! – С удивлением смерила сердитым взглядом она старуху. И поправила сумку. Бабка полезла в карман измятого пиджачишки, и, достав оттуда сломанные, на одной дужке, очки, надела их. Внимательно вглядевшись в лицо собеседницы, удивленно ахнула: