Грязная жизнь (ЛП)

Моего белого мраморного надгробия.

Эта женщина — моё всё.

Следующий снимок был сделан в тот же день. Лекси прислонилась к белому мрамору, прижалась к нему щекой, на её прекрасном лице застыло выражение явной тоски. Маргаритка теперь лежала на том месте, которое должно было стать моим вечным местом отдыха.

В опасной близости к тому, чтобы пустить слезу, я дошёл до следующей фотографии и прикусил внутреннюю часть щеки, когда увидел моего мрачного сына, кладущего горсть шоколадных пуговиц на вершину этого надгробия.

И вот так я сломался.

Первая слеза упала, моё дыхание прервалось, эхом отражаясь в тишине холодной, стерильной спальни. Место, где сердце должно безудержно болеть. Моя грудь вздымалась, я попытался сделать глубокий вдох, сжимая фотографию обеими руками так сильно, что она помялась, снова и снова целуя изображение моего сына.

Мне нужно вернуться к нему домой.

К ним.

Моя цель обновилась, я напомнил себе, что всё, что делаю, я делаю для людей, которых люблю.

Я не могу провалиться.

Спустя две недели и три дня…

Финикс жарче, чем в моей памяти, даже ночью.

Чёрный военный конвой подпрыгивает, тряся всех пассажиров машины, пока мы едем по ухабистой дороге в пустыне.

Эта облава будет легче других, потому что сегодня утром был арестован Богдан Михаилович. Это не обязательно значит, что он останется без работы. Я думаю, что теперь, когда Михаилович в тюрьме, его дерьмо будет под контролем. Под утроенной охраной. Но только если его команда еще не сменила локацию.

Разведка быстро узнала его привычки и определила, что он каждое утро ходит в одно и то же кафе в своём родном городе Чикаго, в штате Иллинойс. Прежде чем он успел заказать завтрак, парни Блэка схватили его. Он был взят под стражу чуть ли не по собственному желанию, и теперь я молча молюсь, чтобы убежище было там, где я помню.

Солдаты как всегда молчат, единственное отличие состоит в том, что Блэк качает ногой вверх-вниз в заметной тревоге.

Многое зависит от моих воспоминаний.

К счастью для меня, я всё еще в твердом уме и здравой памяти.

Водитель едет по указаниям, которые я ему даю, и, прежде чем мы добираемся до места, у меня пересыхает во рту, и я с трудом сглатываю. Мой лоб мокрый от влажности, я с трепетом закрываю глаза, но мне пора бы уже привыкнуть к этому.

Через час и сорок пять минут пути по пустыне напарник водителя открывает люк, отделяющий навигаторов от груза, и объявляет:

— Сэр, мы приближаемся к какому-то бункеру.

Я долго и медленно выдыхаю, и выдох приносит полное облегчение

Блэк смотрит на меня и кивает с уважением. Я в ответ наклоняю голову.

Это здесь.

Но в этот раз я не страдаю хернёй.

В тишине кабины я объявляю:

— Мне нужен пистолет.

Все солдаты движутся одновременно, и моя оборона растёт. Я смотрю вокруг и вижу каждую из их вытянутых рук, без вопросов предлагающие пистолеты.

Если бы я не знал лучше, я бы сказал, что эти люди выказывают мне некоторый знак уважения.

Я моргаю, глядя на Блэка, заставляя его что-то сказать, и протягиваю руку, чтобы взять пистолет у парня, сидящего рядом со мной. Я бормочу:

— Спасибо.

Солдатик отвечает:

— Нет проблем.

Я киваю, поджав губы и тихонько зарычав:

— Давайте наведём шороху.

Глава 39

АЛЕХАНДРА

Обстоятельства жизни могут лишить вас эмоций. Особенно трудные моменты настолько утончают их, что ты больше ничего не чувствуешь. Ты просто существуешь. Проживая жизнь на автомате и ничего больше. Но в таком состоянии оцепенения эти напряжённые эмоции, какими бы слабыми они ни были, всё ещё очень сильны. Да, они есть. Мой разум ощущает их, как струны арфы, когда дёргает те, которые отмечены страданием, печалью и горем, играя неназванную пьесу, которую я скоро назову местью.

Мои глаза стали настолько сухими, что даже моргание даётся с тяжким трудом. Но я не смею плакать, проливать ни единой слезинки, как бы ни жаждала их освобождения.

Моё сердце велит мне обуздать боль, которую я чувствую, обуздать и использовать её.

Что я и планирую.

Юлий входит в спальню. Я знаю это, потому что до сих пор слышу его твёрдые шаги, когда он доходит до кровати. Мои глаза закрываются, когда я наклоняюсь над раковиной, крепко держась за края, пока мои пальцы не побелеют. Я глубоко дышу, пытаясь понять, что мне делать дальше.

Вито Гамбино хочет, чтобы я умерла. Джио хочет ребёнка, которого я никогда не носила.

Джио хладнокровно убил Мигеля и, на мой взгляд, око за око было выплачено. Мне больше не нужно было умирать. Мой брат занял моё место. Его жизнь была намного дороже моей.

Юлий встал у открытой двери ванной. Я чувствую его взгляд на себе, но отказываюсь смотреть на него. Если я это сделаю, то моя скорбь выльется из моих глаз, польётся по щекам, а вместе с ней и моя ярость.

— Малышка, — говорит Юлий этим мягким, хриплым, экспрессивным голосом, и мой желудок неистово бурлит.

— Они сломали меня. Он убил моего брата и теперь ему нужна моя сестра, Юлий, — холодно бормочу я, — Ей тринадцать лет.

Мои глаза открываются, но вместо того, чтобы смотреть на него снизу-вверх, я гляжу на собственное отражение.

— Тринадцать. — Я медленно качаю головой. — Он не получит её. Я не позволю ему забрать её.

— Хорошо, — заявляет он.

— Она всего лишь маленькая девочка.

— Да, — признаёт он.

— Он хочет сломать её. Сделать ей больно. Украсть её невинность. Погрузить её в такую же тьму, как и меня.

Юлий выпрямляется.

— Этого не случится.

Меня охватывает разочарование, когда я признаю:

— Мне нужно что-нибудь сделать. Я не знаю, как дальше быть. Я даже не могу придумать, что делать, с чего начать.

Мой голос слабеет, когда я бормочу:

— Я хочу убить его, но как… — Я сбиваюсь.

Когда собираюсь с мыслями, говорю решительно:

— Как вы планируете убийство?

Спустя долгие минуты тишины, Юлий тихо произносит:

— Пойдём со мной.

Это не вопрос, потому что он знает, что спрашивать не нужно. Конечно, я пойду с ним. Я буду слепо следовать за Юлием куда угодно.

— Куда?

— Недалеко.

Сунув руку в карман, он вытаскивает ключи от машины, крепко сжимая их в ладони.

Мне нужно подумать, но я слишком взвинчена. Какое-то скучное, неинтересное дело, например поездка, может очистить мне голову.

— А когда мы вернёмся, ты мне поможешь? Составим план?

Он смотрит на меня, не двигаясь, прежде чем сказать:

— Ты и я, малышка.

И это те слова, которые мне необходимо было услышать. Эти слова — обещание. Юлий поможет мне, поможет избавить мою жизнь от паразитов из семейства Гамбино.

Мы сделаем это вместе. Грядёт буря.

В жизни мало истин.

Солнце всегда встаёт на рассвете и садится вечером.

Мы рождаемся ни с чем и умираем также.

И, наконец, мы все истекаем кровью.

Это прописные истины, но у меня есть оговорки. Я до смерти хочу перерезать горло Джио Гамбино, чтобы увидеть, какого цвета кровь у зла.

В этот самый момент, хотя я держу свои беспорядочные эмоции при себе, моё разбитое сердце нуждается в Юлие больше, чем он когда-либо мог знать. Так что мы прокатимся, просто чтобы я могла быть рядом с ним, и там, где мне больше всего комфортно.

На его стороне.

Мы подходим к безупречно белому зданию, и хотя сейчас ранний утренний час, свет включён, и я вижу, как люди ходят сквозь освещённые окна.

Я смотрю на Юлия, который паркуется на улице.

— Что это за место?

Он долго моргает, прежде чем заговорить, и когда начинает отвечать, у меня замирает сердце:

— Получил сообщение от Фалько, когда мы были у Тони.

Проведя кончиком пальца по кожаному рулю, он признаётся с неохотой: