Страница 23 из 26
ЮРИЙ СБИТНЕВ. Во-первых, обстоятельства счастливо сложились в том смысле, что у нас с Майей Анатольевной оказалось много общего не только во взглядах на мир, но и в стремлении жить на земле, ближе ко всему сущему. Хотя Майя Анатольевна -городской человек, но все-таки перед ней не стоял вопрос: хорошо ли? Смогу ли? Правильно ли? Нет. Надо было ехать в деревню. Надо!..
МАЙЯ ГАНИНА. Я, по рождению, городской человек, но не по генетике. Мой прадед — крестьянин, переехал с Украины в Сибирь. Отец из Сибири приехал в Москву. Город был тесен для меня всегда. С ранней молодости я начала ездить по стране как журналист, как писатель. У Юрия Николаевича судьба с моей в этом отношении сходная. Но неизбежно наступает время, когда ты уже не можешь скитаться в кирзовых сапогах с рюкзаком. И в городе тебе неуютно. Вот Господь и привел нас на этот пустырь, где когда-то жили русские люди, а потом их уничтожили. В те времена в Талеже обитало только пять старух. И в первую же весну, вскапывая грядку, я нашла в земле крестик XII века. Подобрала, надела и ношу, и несу до сих пор.
Ю. С. А если вспоминать, как вживались?.. Знаете, тогда коммунисты все-таки не позволяли себе того, что позволяет нынешняя власть. С ними можно было найти общий язык. Более того, они, по-своему понимая нас, предлагали более удобное устройство. Не здесь, “в глуши”, а на центральной усадьбе, например. Даже в Чехове квартиру предлагали. Но мы твердо стояли на том, что нужна земля. Ее мы получили. И сразу стали объектами повышенного внимания, своеобразного изучения. Конечно, выгоднее было бы районному начальству иметь дело с заезжими писателями, с организованными. Мы, осев на земле, увидели всю изнанку жизни, а также и “руководящих товарищей”. Мало того, что видели, но писали, печатали. Тут же возникло противодействие со стороны горкома партии. Нас стали откровенно уничтожать: “Куда вы лезете!” Спасение пришло неожиданно — меня избрали секретарем Союза писателей, того, еще влиятельного, могущественного Союза. Я как бы получил официальный статус. Конфликт перешел на более высокий уровень, и в конце концов секретаря горкома убрали.
Корр. А те самые “пять старух”, коренное население, как к вам отнеслись на первых порах?
Ю. С. Сначала они испытывали перед нами некоторой пиитет. Писатели! А потом видят: Майя Анатольевна с утра до вечера не разгибается над грядками, я тоже — за хозяина. У нас росло до ста сортов овощей. Семена привозили даже из Италии. Вместо тряпок. В общем дожили мы до тех времен, когда о нас стали говорить: “Какие они писатели?! Они такие же крестьяне”. Хотя, конечно, мы ни на минуту не переставали быть действующими русскими литераторами.
Когда началось великое брожение в конце восьмидесятых, пытались очень активно воздействовать на окружающих. Ездили мы на фермы, в сельские клубы, рассказывали, что происходит в мире…
М. Г. Привозили сюда ансамбль Дмитрия Покровского.
Ю. С. Ходили по секретарям ЦК…
М. Г. Я никогда не была членом КПСС и по убеждению, и биография не позволяла (отец был исключен из партии). В романе об этом много говорится. Но, тем не менее, я могла позвонить в ЦК Егорову, заявить о своей просьбе — и она, как правило, выполнялась. Хотя и приходилось слышать в ответ: “Майя Анатольевна, вы не умеете просить”. Ну, уж чего не умею, того не умею.
Ю. С. Тогда мы все ждали перемен. Приход Горбачева восприняли как откровение…
М. Г. Я на форуме пробилась к нему, взяла у него автограф. Ни у кого никогда в жизни не брала! А им была просто очарована. Вот, наконец, мы начнем жить по-человечески! Какая ошибка!
Ю. С. Самая большая беда у нас, славян, одной из древнейших наций на земле, состоит в том, что мы не можем найти объединительной идеи. Даже в деревне община раскалывалась. И все-таки здесь мы опять начали с того, что создали общину. Меня выбрали старостой. И я всем внушал, что самое большое наше богатство — это земля. Мы ее должны облагородить, зажить на ней, наконец-то, свободно, чисто, хорошо.
Хотели совместно купить трактор, что-то обрабатывать. Шел 1986 год… До глобального обмана было еще далеко. Мы возделывали сад, огород. Приобретали уток, индюшек, кур, поросят. Индюки у нас назывались Собчак и Попов. Потом гости спрашивали, а где Собчак с Поповым? Отвечали: “Схарчили”.
М. Г. В возделывании земли — истина. Все остальное — суета. В том числе и борьба за власть. По телевизору мы смотрим только “Вести”, никаких сериалов, конечно. Ибо это самоуничтожение… Почему люди так борются за власть? Зачем она нужна? Что в ней такого? Мы с Юрием Николаевичем счастливее всех властолюбцев, хотя у нас сейчас нет денег, чтобы перепечатать его новую повесть. Зато мы можем пойти куда угодно. Или никуда не ходить. Бывая за рубежом, мы свободно по вечерам гуляли по городам. Ни один большой политик не может себе этого позволить.
Ю. С. Были труднейшие, интереснейшие командировки. Казалось, глубже в жизнь проникнуть нельзя. Но только здесь, в деревне, открылась суть русской жизни, вся правда строя тогдашнего и теперешнего. Никакие исследования лабораторные, кабинетные не дадут такой остроты зрения, какую мы приобрели здесь.
М. Г. В деревне идет жизнь подряд, что называется — течет. В командировке ты находишься неделю, месяц. А здесь видишь, что происходит с человеком в течение двадцати лет! Наблюдаешь судьбу.
Ю. С. А эти куры, утки, индюшки, эти деревья, цветы так влияют на твою душу, что ты уже к миру относишься совсем по-другому. Сколько слышать приходилось среди писателей сотрясений воздуха: “Русский народ! Русский крестьянин!” А я двадцать лет нахожусь в положении этого самого русского крестьянина.
М. Г. Мы сами поим себя и кормим. Начиная с того, что осенью сажаем чеснок, потом пашем. С февраля у нас в комнатах уже поднимается рассада. Затем наступает весна. И так далее. Наша жизнь подчинена природному циклу, как велел Господь.
Корр. Есть ли какие-нибудь исторические аналогии вашей жизни на земле, в деревне? Народники шестидесятых прошлого века? Или мелкие помещики-однодворцы?..
Ю. С. Такой аналогии не может быть, потому что мы существуем в конкретном времени, которого Русь еще не знала. Но есть такое понятие, как послушание, послух. Может быть, здесь можно найти какие-нибудь параллели. Хотя мы не смотрим на наше положение как на послух, пускай даже со стороны некоторым так и кажется. Одна почитательница прозы Майи Анатольевны все сокрушается о нашей судьбе: “Зачем же вы обрекли себя на такие испытания!..”
М. Г. Физически, конечно, здесь жить очень трудно.
Корр. В таком случае хватает ли сил на литературу? Не в ущерб ли крестьянство творчеству?
Ю. С. Что вы!
М. Г. Наоборот!
Ю. С. Только здесь, вместе с писанием повестей, изданием книг, мне удалось провести исследование “Слова о полку Игореве”. Все открытия в тексте совершились одновременно с интенсивной работой на земле. Петербуржцы, академики, представители целой исследовательской школы читают в тексте “Слова”: “Той бы Олег”… И не подозревают, что в русском языке существовало и до сих пор существует прекраснейшее слово “тойбо”, которое означает “будто”.
М. Г. Академик Лихачев считает, что брали татары “по белке со двора”. Но это же смешно! Даже сейчас в Сибири беличьи шкурки измеряются бунтами по тысяче штук. Что же за тяжелая дань такая была — по одной белке со двора? А Юрий Николаевич знал слово “побель”. Рабыня. Жена или дочь. Таким образом, наша близость к земле оборачивается близостью к истине. Работа на земле дает правильную точку зрения на происходящее. Прошлой зимой я вынуждена была три месяца пробыть в Москве из-за болезни, что оказалось для меня сущим наказанием. Там без конца происходит нарушение твоего энергетического поля. Ты начинаешь жить суетой. И твоей рукой за писательским столом уже не Господь руководит.
Ю. С. Здесь даже само христианство открывается по-другому. Движение слов в молитве воспринимается необыкновенно естественно. Когда я стал пристально заниматься русской историей (а я могу заниматься ею только, опираясь на язык, на летописи), то меня поразило, что из громадного летописного наследия нынешние исследователи пользуются крохами, текстами, переписанными тысячу раз, можно сказать, затасканными. Все остальное просто не переведено с древнерусского языка. Я позвонил одному известному ученому и спрашиваю: “Почему же не переводятся и не издаются все русские летописи?” Он мне ответил так: “Знаете, там много лишнего”. Возмутительно! От народа скрывается духовное наследие. Вот и формируется у нас ущербное историческое сознание. Ведь за любым автором летописи стоит человек. Его духовный мир, как громаднейший временной слепок!..