Десять

— Юль, — обратился к ней присевший рядом Витя — однокурсник, аккуратно причесанный, в ладно сидящем свитере, начищенных ботинках. — Юль, потерпи. Давай я тебе помогу.

Он помог Юле встать, бережно приобнял за талию, позволил на себя опереться.

Витя был невысокого роста, ненамного, но ощутимо. Когда-нибудь наберет мышечную массу, потом жирок, станет степенным, возможно, лысым, а пока рядом с Юлей он смотрелся мелкокостным. Та была болезненно худой, однако из-за роста и очевидной красоты худоба не бросалась в глаза.

Яркая красота, вот что бросалось в глаза. Умелый макияж подчеркивал изящные черты лица, волосы мягко спадали по плечам, даже слегка размазанная тушь лишь подчеркивала глубину взгляда, в котором мелькала странная для подобной внешности неуверенность в себе — щенячья.

— Давай, поеду с тобой, — предложил сердобольный Витя.

Витя уже одной ногой стоял в карете скорой помощи, когда фельдшер отодвинул его со словами:

— Только родственники. — Фельдшер раздраженно отдернул Витю, усадил Юлю на маленький стульчик рядом с носилками с ободранным кожзаменителем. — Поехали, Николай! — крикнул он водителю.

Юля отвернулась к окну. Фельдшер задержал взгляд на тонком профиле, пробежался от губ к шее, и, словно удивившись чему-то, усмехнулся про себя.

Карета скорой помощи больше напоминала тыкву, отчаянно скрипела на кочках, разбитая подвеска издавала громыхающие звуки. Юлю затошнило, она потянулась к окну в надежде вдохнуть свежего воздуха — оказалось, створка не открывается.

— Приляг, — сказал белобрысый фельдшер. — Давай, давай, прямо в куртке можно. — В его голосе послышалось сочувствие.

Юля благодарно посмотрела на своего спасителя и, повернув голову вправо, постаралась дышать ровно. Ей казалось, как только она переступит порог областной больницы, все проблемы решатся: уйдёт боль, странный фельдшер начнёт улыбаться, помада, оброненная в лекционном зале, вернётся в сумочку.

Ошиблась. Фельдшер быстро отдал сопроводительные документы, бросив еще разок на прощание, перед тем, как практически убежать:

— Точно нет паспорта?

— Нет, — буркнула Юля.

Металлический стул был неудобным. Неудобно было всё — сидеть, стоять, лежать.

Юле хотелось обратить на себя внимание, но, глядя на людей, — мужчин и женщин, бледных, с полиэтиленовыми пакетами, наскоро собранными родственниками перед отправкой в больницу, она поняла, что может и подождать. Пройдёт в порядке очереди. На общих основаниях.

— Юля? — услышала она от смутно знакомого мужчины в белом халате. — Что ты здесь делаешь?

— У меня живот болит, — скривившись, прошептала Юля.

— Живот? И почему ты сидишь в приемном покое?

— А где?

— Подняться надо было. Иди-ка за мной, идти можешь? — спохватился доктор.

Идти Юля могла, в положении, когда не нужно сгибаться, её организм хоть как — то функционировал, а не заставлял корчиться и поскуливать от невозможной боли.

Двадцать минут, проведённые в смотровой, показались вечностью. Голубой кафель со светлыми разводами делал холодное помещение более студеным, будто опасным.

Идея вызвать скорую помощь уже не казалась такой уж умной. Юле не оказывалась вообще никакая помощь в общей сложности уже два часа — и это со времени, когда фельдшер приподнял бровь и спросил: «Вы уверены, девушка?».

Тогда она была уверена, сейчас уверенность стремительно уменьшалась. С сожалением вспоминался собственный отказ на предложение фельдшера отвезти в восьмую клиническую больницу.

В смотровую зашло несколько врачей в хирургических костюмах, доктора приветливо улыбнулись неожиданной пациентке.

— Ну-с, Юленька, на что жалуемся? — спросил один из зашедших.

— Живот… — Юля с трудом сдержала слёзы.

— Посмотрим, — приободрил врач.

После дежурных вопросов, ответов, пальпации, смешков, подмигиваний и даже шутливых заигрываний, которые были предназначены для отвлечения Юли, — эдакий проверенный способ «заговорить» нервного пациента, — она раздраженно выяснила, что «нужно подождать ещё совсем чуть-чуть».

В смотровой остался доктор постарше. Юля вспомнила, что знакома с ним. Он расспрашивал о здоровье мамы, бабушки. Интересовался, определилась ли она со специальностью, именами её профессуры, планами на будущее. Чуть позже зашёл следующий врач, на взгляд Юли слишком молодой и очень усталый. Он смотрел словно бы поверх и самой Юли, и своих коллег.

— Юрий Борисович, приветствую. — Привстал доктор постарше, который расспрашивал Юлю. — Похоже, ваше. Это Юлечка, дочка Владимира Викторовича, прошу любить и жаловать.

— Что ж, полюбим, пожалуем, — улыбнулся Юрий Борисович, подошёл к раковине вымыть руки. — Животик покажи? — обратился он к Юле, уже стоя у кушетки. Та покорно потянула свитер с футболкой вверх. — Здесь больно? Здесь? А так? Хм.

Это «хм» не предвещало ничего хорошего. Юле стало нехорошо от этого «хм», ещё больше, чем было утром или за три дня до этого, или за неделю.

Обменявшись с коллегами репликами, косыми взглядами, побарабанив пальцами по столу, Юрий Борисович устало вздохнул, словно его терзали сомнения. Старший товарищ одобрил его дальнейшие действия.

Диалог обычному пациенту непонятный, если тот — не дочь заведующего гинекологическим отделением областной больницы, куда ее привезла карета скорой помощи, которую пришлось вызвать в медицинский институт, где Юля только-только начала учиться.

Последовали типовые вопросы, с такими же типовыми ответами, по сто пятому кругу. Кафель давил, действие обезболивающего, которое Юля себе вколола, начало заканчиваться, а вопросы — откровенно раздражать. Неужели настолько сложно оказать необходимую помощь?!

— Половой жизнью с какого возраста живете, Юлия Владимировна? — спросил Юрий Борисович, глядя не на пациентку, а в уже изрядно исписанную историю болезни.

— Я… я не живу.

— Юля, тебе же известно, что такое врачебная тайна?

— Конечно.

— Тогда ты должна понимать, что я не скажу твоему папе, если ты опасаешься его реакции.

— Я. Не. Живу! — вспыхнула Юля, аж уши покраснели.

— Хорошо, — спокойно отреагировал Юрий Борисович. — Сейчас мы сделаем УЗИ, потом поднимемся в палату.

— Что со мной? — Юля нетерпеливо перебила врача. — Что?

— Ничего такого, чего мы не сможем решить. Встать можешь? — Юле показалось, что голос звучит еще более устало, чем в начале осмотра.

Вдруг стало стыдно. Кому, как не ей знать, что врач гинекологического отделения, приходя домой, вытягивает ноги на ближайший стул и, закрыв глаза, слушает тишину. Синяки под глазами порой не проходят даже после двух дней выходных, а дежурства затягиваются на неопределенное время. Скорее всего, Юрий Борисович не спал уже сутки и до утра ему вряд ли удастся сомкнуть глаза.

Кабинет УЗИ был затемнен, врач приветливо шутила, улыбалась пациентке и Юрию Борисовичу, который хмуро смотрел на монитор и иногда бросал взгляд на Юлю. От этого взгляда становилось откровенно не по себе.

— Ну что ж… Пойдём в палату, Юлия Владимировна, — излишне бодро произнёс Юрий Борисович, приглашающе указывая рукой на дверь.

— Ей нет восемнадцати, — ответила за Юлю УЗИ-специалист. — Отцу дозвонились?

— Нет ещё. Придумаем что-нибудь, — одобрительно улыбнулся Юрий Борисович, глядя на перепуганную Юлю.

— Её нужно в педиатрию, срочно! — УЗИ-специалист повысила голос, заставив Юлю вздрогнуть.

— Не нужно, — спокойно ответил Юрий Борисович, взял коллегу под руку, отвел в сторону, напоследок бросив широкую улыбку Юле, мол, всё под контролем.

— С ума сошёл? — Женщина-доктор старалась говорить тихо, только большой и пустынный кабинет УЗИ отлично создавал эффект эха, поэтому Юля слышала весь диалог.

— Сегодня Семёнов дежурит. Ты бы отправила свою дочь к этому коновалу, а? — с раздражением прошипел Юрий Борисович. — Я знаю, что ей нет восемнадцати. Беру ответственность на себя.

— Ненормальный, — вздохнула женщина.

На этих словах Юле стало ещё хуже. Боль пронзила живот от правого бока до спины острым, раскаленным, жгучим клинком. Юля тихо всхлипнула, готовая расплакаться от отчаяния, боли, жалости к себе.