Десять

— Я люблю Симона, — на чистом упрямстве сказала Юля.

Что он несет? Разводись? Разводись?! Она не собиралась разводиться, Юля была намерена прожить всю жизнь с одним мужем — и это Симон Брахими, отец ее ребенка. Если понадобится, она уедет за мужем во Францию, устроится работать массажисткой или сиделкой, научится делать маникюр и маски для лица, чтобы устроиться в заштатный салон красоты. Все что угодно… что угодно. Даже оставит свою работу, своё отделение, своих пациентов…

— Я знаю, — спокойно ответил Юра. — Ты любишь Симона.

— У меня ребёнок, — напомнила Юля.

— Я в курсе, — ещё более спокойно парировал Юра, словно комментировал не интересную передачу по телевидению. — Разводись. Мы не сможем долго жить в таком режиме, как сейчас.

— Не беспокойся, больше я себе такого не позволю, — отчеканила она.

— Конечно, ты просто будешь молча захлебываться в алкоголе, слезах, собственных страхах, комплексах, и всем сразу станет проще. Тебе. Мне. Симону. Киму!

— Почему сейчас, почему ты заговорил об этом сейчас? — Юля прищурилась, нагнула голову, пригляделась к Юре.

Действительно странно, никогда прежде он не заговаривал о подобном. Между ними все предельно просто: у каждого своя семья, жизнь. У него — Ольга. У нее — Симон.

— Ольга хочет ребёнка.

— И? — Юля не смогла скрыть удивления.

Ольга хочет ребенка — это самое лучшее время, чтобы разговаривать с любовницей о потенциальном разводе? Иллюзий Юля не питала, в том, что в семье Юры наличествует половая жизнь не сомневалась, он тоже не мог считать, что Юля купается в розовых мечтах о верности любовника.

— У неё проблемы, решаемые, но серьёзные. Если она решится, пройдёт через ЭКО, то я не оставлю ни её, ни ребёнка. Ему не придется расти без отца.

— Совет вам да любовь, молодые! — прошипела Юля. — Ты себя вообще слышишь? Ты отказываешься бросить своего не зачатого ребенка, но желаешь, чтобы я своего лишила хорошего отца, а себя — любимого мужа? Ты в своем уме, Юра?! Иди нахрен!

Они развелись с Симоном. Так ожидаемо неожиданно. Он приехал, она оказалась не готова к его словам о переезде. Не смогла бросить всё. Работу, пациентов, дом.

— Ты не понимаешь, не понимаешь, — рыдала Юля. — Не понимаешь! Я не смогу иначе!

— Что именно я не понимаю, маленький? Всё готово к переезду, мы решили все бюрократические дела, утрясли формальности, ты французский начала учить. Дом я тебе неоднократно показывал, клянусь, тебе понравится. Мы заживем, наконец-то, нормально, как нормальная семья.

— А раньше мы были ненормальной семьей?

— Раньше мы были бедные, — развел руками Симон, и его было легко понять.

Так просто, как дважды два. Он достиг невероятно многого за какой-то год. Фантастически много на взгляд простого обывателя. Имел право гордиться результатом, упоминать прошлое в уничижительной форме. Симон Брахими всегда смотрел вперед, он не смог бы достигнуть всего, чего достиг, умей он оборачиваться.

— Я была счастливой с тобой. Учась, работая, экономя, любя тебя — я была счастливой, почему ты это перечеркиваешь? — Юля не знала, что сказать.

Неужели вся их жизнь не стоила ничего, только потому, что они были «бедные»?

— Не перечеркиваю, оставляю позади, как соперников. Нас ждёт следующий шаг, следующая ступенька, — в который раз повторил Симон.

Соперник, соперник, еще соперник за спиной, следующая ступенька, снова и снова, от пьедестала к пьедесталу. Бесконечно!

— Я не могу… — пролепетала Юля.

— Можешь.

— Не могу!

— Можешь, ты можешь, ты сильная, ты всё сможешь.

— Не-е-е-ет, н-е-е-е-ет, н-е-е-е-ет, — завыла Юля, как раненое животное.

Она не могла уехать. От нее живьем отрезали кусок кожи, а все что она могла — это смотреть на окровавленную плоть. Она даже объяснить не смогла, почему.

По-че-му.

Почему она не может уехать. Отчего не может уйти с работы, передать своих пациентов другому врачу. Рассказать, что Лена Симонова давно ждет операцию в Германии, и только личная договоренность Юлии Владимировны — гарантия этой операции. Поведать, что они только-только вышли на ремиссию Максимки — трехлетнего малыша, теперь ему требуется реабилитация, и Юле нужно довести его до полного выздоровления. А с Дианой — пройти путь до самого конца. Юля обещала родителям не выписывать ребенка — в регионе попросту нет детского хосписа, отсутствует паллиативное сопровождение, мало кто соглашался брать на себя и эту роль. Юля Владимировна Брахими брала.

Все это не похоже на спорт больших достижений. Здесь нет ступенек, хотя с лихвой хватает преодоления. Здесь шаг вперед может означать шаг в никуда, за черту, в неизвестность. Здесь проигрыш можно считать победой, если последний шаг — легкий.

Юля не могла оставить работу и не могла объяснить почему. Почему человек не может существовать, если одним рывком выдрать у него позвоночник. Почему он не может дышать без легких, а жить без крови.

— Юль, посмотри на меня, — Симон прищурился, во взгляде читался вопрос, вперемешку с готовым, понятным для него ответом.

— У меня есть мужчина! — выпалила она, нашла доступные слова.

Использовала давнюю боль собственного мужа против него самого. Точно в цель. Она не уедет. Он не останется.

Эвтаназия была запрещена законом, все существо Юли противилось против этого явления, но именно в тот момент их брак с Симоном умирал на ее руках, благодаря ее смертоносному уколу.

— У меня есть мужчина, — твердо повторила она.

— Черт! Юля! Ты понимаешь, что ты говоришь?!

Симон взмахнул рукой, скинул всё, что находилось на кухонном столе. Две кружки разбились вдребезги, отлетев в кафельный фартук, тот самый, который когда-то он укладывал сам. Осколки, как в замедленной съёмке, падали на столешницу, в раковину, на пол…

— У меня мужчина… другой, — тихо повторила Юля.

— Господи, маленький, я и подумать не мог. Мне говорили, предупреждали, что нельзя оставлять, такая красавица обязательно найдет кого-нибудь, непременно загуляет, но мой маленький ведь не такой! — Голос Симона звучал выше, циничней, злобней с каждой произнесенной фразой. — Она не такая. Честная! Чистая! Настоящая! Как давно? — Он четко проговорил последнюю фразу.

Юля молчала. Смелость, с которой она выпалила горькие слова, найдя в них понятное объяснение, пропала. Испарилась.

— Я спрашиваю, как давно? — повторил Симон.

— Четвертый год.

— Охуеть! — это был последний членораздельный звук, который услышала Юля.

Симон кричал, бил посуду, скидывал собственные кубки и награды на пол, с отчаянным грохотом лупил по стене за головой Юли. Казалось вот-вот, и он сорвется, ударит Юлю, размажет по той стене, где остались следы от его кулаков.

Бесконечный погром в доме, сердце, сознании. Раскаяние, желание валяться в ногах, уехать с мужем хоть во Францию, в благоустроенную жизнь, хоть в Сенегал. Забыть всё к чертям собачьим: пациентов, родителей, Юру — этот пусть катится к жене, с которой усиленно делает ребёнка.

— Прости меня, прости, прости, — скулила Юля, просила, умоляла. Тихо-тихо, себе под нос, обхватив голову руками — так оставалась надежда, что она не взорвется, не лопнет от напряжения, — пока Симон разрушал их дом.

— Всё Юля, всё… Маленький, послушай меня, просто послушай, внимательно… — Он дернул Юлю за волосы, поднимая её лицо к своему, удерживая взгляд. — Мы уедем и всё забудем.

— Ты не забудешь, — возразила Юля.

«Алжирская кровь»…

— Я преодолею это, смогу. Ты красивая, очень красивая. Конечно, мужики ходят вокруг строем и поодиночке. Не устояла, так бывает, такое бывает… Бывает, я понимаю.

— Не понимаешь.

— Понимаю. Мы уедем, будем рядом друг с другом, ты займешься домом, Кимом, его адаптацией, своей. Всегда будем рядом, на глазах друг у друга. Мы не вернёмся в эту страну ещё долго, возможно, никогда. Ты забудешь этого мужчину. Мы сможем, преодолеем, просто херова ступенька оказалось высокой, я не был готов, маленький, — Симон уже улыбался, уверенный в победе. — Но и с этим мы справимся, победим. Ты моя, маленький. Ты — моя. Моя красивая жена. Никто там не будет знать, что ты кувыркалась ещё с кем-то. Ты будешь дома, на моих глазах и мы забудем… Это просто, простое условие.