Десять

— Я должен извиниться, — без обиняков сказал Юрий Борисович.

— За что? — Юля терялась в словах, собственных чувствах, меняющихся столь стремительно, что кружилась голова. Не хотела говорить, думать, анализировать. Желала тепла тела Юрия Борисовича, его губ на своих губах…

— Я не должен был целовать тебя.

— Это я… — вздохнув, пролепетала Юля.

— Помню, что ты, но не списывай мое участие, хорошо?

— Хорошо…

Она не списывала, не приписывала, не удивлялась тону. Тонула в спокойном, уверенном взгляде, безотчетно желая одного — стать ближе хотя бы на долю мгновения.

— Юль, — выдохнул Юрий Борисович, будто с болью.

Юля прильнула ближе, ощутила сильные ладони на пояснице, дыхание у виска. Окунулась в щедро предоставленные объятья, руки, которые оберегали ее спину от холода стены, одновременно притягивали к мужскому телу — делали именно то, что ей было необходимо в те мгновения.

— Ты понимаешь, что делаешь, пупс? — спросил Юрий Борисович тихо, обреченно, и это вывело Юлю из гипноза, под который она попала благодаря его присутствию. — Похоже, не понимаешь… — Ему удавалось удержать её взгляд, несмотря на то, что. kt хотелось лишь одного: спрятать не только глаза, но и лицо. На его груди. Сейчас. Здесь. Немедленно.

— Будь на твоем месте любая другая женщина, я бы сказал, что она феерично включает идиотку, но не ты… не та хрустальная девочка, которую я знаю. Пупс, послушай меня, то, что происходит между тобой и мной — это очень сильно, с этим сложно бороться.

— С тобой? — Юля честно пыталась вслушаться, понять, о чем говорил Юрий Борисович, однако мысли разбредались, оставляя после себя шлейф из колких мурашек по всему телу.

— Ты не видишь? Не понимаешь? Да, со мной тоже. Это влечение, Юля, сильное влечение, самое сильное, что я испытывал в жизни. Скорей всего — самое сильное из того, с чем ты сталкивалась. Но мы не животные, поэтому просто не пойдем у него на поводу, хорошо?

— Влечение? — Она не понимала, что он говорил, видела только губы, двигающиеся и сухие. Гипнотический яд затопил тело, сознание, душу, проникал в самое сердце, заставляя ухать глухо, ритмично, быстро.

— Господи! Влечение. Я хочу тебя. Сильно! Мне ничего не стоит взять тебя прямо сейчас, ты согласишься, — отчеканил Юрий Борисович. — Что будет потом, Юля? У тебя получится с этим жить? Подумай! — Он легонько встряхнул Юлю. — Подумай, ты сможешь прийти сегодня вечером домой, смотреть в глаза Симону, улыбаться сыну? Это чертовски сложно, пупс, не начинай эту игру. Она не стоит свеч. Банальное влечение, которое должно пройти. Сейчас я отпущу тебя, повернусь, уйду, а ты постоишь немного, и отправишься домой, к мужу… Может быть, даже пофантазируешь немножко… — Он нагло подмигнул, глядя прямо во вспыхнувшее лицо Юли. — Все пройдет, закончится так же неожиданно, как началось.

— А ты? — для чего-то спросила Юля.

— Я взрослый мальчик, справлюсь. — Он окинул Юлю убийственно спокойным взглядом. На мгновение притянул к себе, она вцепилась в белый халат у него на пояснице, отказываясь отпускать, уткнулась в шею, вспоминая далекие, словно сон ощущения и запахи. — Тише… — прошептал он. — Всё, пупс, всё.

Расцепил Юлины руки, развернулся и ушел вдоль длинного, пустынного коридора.

Если они встречались — его взгляд был спокойным, дружелюбным, внушал доверие раз и навсегда. Юрий Борисович не избегал встречи, не проходил, торопясь, мимо, если коллеги что-то оживленно обсуждали, и в их числе была Юля. Мог спокойно сесть рядом в столовой за один стол с ней, вписаться в общий разговор.

Только случайно, вдруг, оставшись вдвоём, она явственно ощущала и его напряжение тоже. Вдруг видела, что мышцы его шеи напряжены, словно он невероятным усилием сдерживает себя, то ли от постыдного, красноречивого бегства, то ли от того, чтобы последовать Юлиному желанию — окунуться в тепло объятий.

Юле казалось, она не может больше сдерживаться. Стоя в лифте, за спинами людей, у задней стены, она притронулась к его руке — невесомо, почти неслышно, обжигающе горячо. Ощутила такое же прикосновение в ответ. Подушечки пальцев к подушечкам, дыхание в разные стороны, взгляд в спины — и только легкое касание. Вот, пожалуй, и всё её общение с Юрием Борисовичем за эти месяцы.

Погода стремительно портилась. Заволокло серыми, дождевыми тучами ярко-синее, высокое небо. Резкий, ледяной ветер усиливался, начал накрапывать дождь. От студеных капель спасла новая автобусная остановка напротив областной больницы, вот от ветра и пронизывающего холода — ничего. Юля не единожды пожалела, что не послушала мужа, не взяла свитер. Погода весной, действительно, очень изменчива.

Остановившаяся рядом с остановкой серая иномарка заставила отойти внутрь остановки. Юля понимала, что это весьма слабая защита, и действовала скорее рефлекторно. Высокая, красивая блондинка привлекала внимание определенного контингента мужчин, поэтому Симон редко позволял ей пользоваться общественным транспортом. Знал, как переживала Юля, если какой-нибудь нахал, предварительно облапав взглядом, начинал скабрезно шутить, предлагать продолжить знакомство в непринужденной обстановке.

Дверь автомобиля открылась, Юля услышала знакомый до боли голос:

— Пупс? Садись!

Замерла, словно ее пригвоздило к асфальту под ногами, не в силах дышать, соображать, сойти с места.

— У тебя губы посинели, хочешь простыть? Давай-ка быстро в машину! — Тон Юрия Борисовича был шутливым, вот взгляд серьезным, как никогда.

Юля устроилась на правом, переднем сиденье. Поправила подол, поняв, что ноги слишком оголились под взглядом серых глаз, который пробежался от модельной обуви в цвет платья до края выреза на груди, задержался там, потом, наконец, устремился на лицо, остановился у рта.

Во взгляде Юрия Борисовича не было и намека на привычное спокойствие, граничащее с высокомерием. Не читалось ничего, что могло бы вселить уверенность, успокоить, как часто бывало.

— Куда тебе? — слегка прокашлявшись, хрипловато уточнил Юрий Борисович.

— До любого метро, спасибо. — Юля изо всех сил постаралась сохранить видимость спокойствия.

— Не за что пока.

Машина проехала мимо одной станцию метро, потом второй, третьей… Юля внимательно смотрела в любое стекло, капли дождя сбивались в причудливые этнические рисунки, пока их безжалостно не стирал «дворник», предоставляя новую площадку для танцев капель.

Молчание затягивалось, как и сама поездка. Вовсе не дождь, наверняка холодный, держал Юлю в машине, а едва слышное дыхание, иногда собственный вздох, излишне судорожный.

Неожиданно она почувствовала, что Юрий Борисович взял ее за руку, провел по каждому пальцу, погладил холмик Венеры, обхватил теплой ладонью холодную кисть. Машина остановилась.

— Я спрошу единственный раз: ты поедешь со мной сейчас? Ко мне домой?

— Зачем? — Юля задала абсолютно лишний вопрос. Рука, перебирающая её пальцы, красноречиво ответила на него до того, как озвучил голос.

— Я больше не могу, не хочу бороться или ждать, когда рассосется. Я хочу сделать это, пупс. Тебя отпустит, меня отпустит. Всё это дерьмо собачье должно как-то закончиться в конце концов, поэтому спрашиваю тебя: ты пойдешь сейчас со мной, ко мне домой, с вполне определённой целью?

— А ваша жена?

Стало невыносимо стыдно за соблазнительную мысль, допускающую, что визит возможен. Слова Юрия Борисовича должны были вызвать протест у Юли. Она обязана встать и уйти, а вместо этого покорно уточняет, где его жена. Неужели Юля согласится отправиться в семейный дом?

Юрий Борисович прав, и это просто дерьмо собачье. Необходимо заканчивать. Выйти под дождь, вдохнуть охлаждающий мысли и тело воздух, прочистить голову от дурных помыслов. Перестать раз и навсегда тянуться безотчетно, отчаянно к постороннему мужчине, словно не было никакого выбора. Только выбор есть всегда, из любой ситуации есть выход — это Юля знала наверняка. Ее выход — на улицу, под пронизывающий дождь и шквальный ветер.