Дымная река

– Бахнход! Мадарход!

– Годить, мистер Барри, годить. – Чимей взяла его за руку и краем ткани отерла ему лицо. – Мистер Барри горевать? Печаль душа?

У него перехватило горло, но он сумел выговорить:

– Да. Сильно печаль. Сестра умереть.

Чимей сидела рядом, и он ткнулся лицом в ее плечо. Как ни странно, она его не оттолкнула, но стала поглаживать по спине.

Еще никогда чужое прикосновение так не утешало; он преисполнился чистой благодарностью без всяких мыслей о плотских утехах.

Чимей, похоже, приняла какое-то решение: она прошептала, что скоро пришлет весточку, а сейчас ему пора уходить, потому как вот-вот вернутся ее мать и дочка.

– Прислать мальчишка, мой родич. Имя звать Давай.

Прошло два дня. Кто-то дернул его за подол чоги, и он, обернувшись, увидел мальчонку, под носом которого жемчужиной зависла мутная капля. Одетый в грязную рубаху и рваные штаны, паренек ничем не отличался от беспризорников, что слонялись по Городу чужаков, выпрашивая деньги и предлагая исполнить поручение.

– Имя звать Давай?

Мальчишка кивнул и зашагал к берегу. Шел он странно: ноги его так заплетались, словно он вот-вот грохнется ничком. В сгустившихся сумерках столь приметная походка позволяла не терять его из виду. У воды паренек знаком велел забраться в лодку с погашенной лампой. В темной каморке сидела Чимей. Она приложила палец к губам, и оба не проронили ни звука; Давай отвязал лодку и погреб вверх по течению в сторону озера Белый Лебедь. Лишь тогда Чимей расстелила циновку.

– Приди, мистер Барри.

Весь его плотский опыт исчерпывался супружеской постелью, и оттого в делах любовных он был настолько же робок и зажат, насколько уверен в себе и раскрепощен в торговых сделках. Обычно процесс раздевания происходил в суровой тишине, а тут вот Чимей беспрестанно хихикала, помогая ему размотать чалму, скинуть чогу и распустить вязки штанов. Но когда она схватилась за его кошти, он прошептал:

– Талисман. Ни-ни снимать.

– Ха! Тоже талисман иметь?

– Иметь, иметь.

– Белоголовый Бес одежда шибко большой.

– Зато и кое-что другое шибко большой.

Теснота, качка, жесткое лодочное днище, пропахшее сушеной рыбой, вдруг породили в нем безумное желание. Соитие с Ширинбай всегда напоминало медицинскую процедуру, в которой тела соприкасались лишь строго необходимыми частями. Он был абсолютно не готов к жаркому липкому поту, выскальзыванию, хватанию за что угодно и неожиданному фырканью детородного органа партнерши, отрыгнувшего воздух.

Потом, изнемогшие, они умиротворенно лежали в объятьях друг друга, и вдруг снаружи раздался треск фейерверка. В деревне на берегу озера что-то праздновали, запуская шутихи в небо. Разноцветные всполохи отражались в темной глади воды, и казалось, будто лодка зависла в сияющем световом шаре.

На обратном пути он ничуть не удивился, услышав ее просьбу:

– Теперь мистер Барри давать бакшиш. Дело справить. Цыпа кушать, деньга платить. Мистер Барри хороший бакшиш давать.

Добрых полчаса они препирались, сколько с него причитается, и этот торг был слаще любого флирта. В привычной стихии сделки он мог гораздо точнее выразить свои чувства цифрами, нежели ласковыми словами. В результате он охотно отдал ей все, что у него было с собою.

Он уже вышел из лодки, когда Чимей сказала:

– Мистер Барри платить Давай тоже.

Он рассмеялся и показал пустые карманы:

– Больше нету. Давай получить бакшиш потом.

Мальчишка проводил его до квартиры и расплылся в широченной улыбке, получив свой гонорар – в порыве щедрости его вознаградили половинкой опийного кругляша, наказав тотчас ее продать, а на вырученные деньги приобрести башмаки, одежду и рис. Осчастливленный парень умчался, улыбаясь во весь рот.

С тех пор встречи с Чимей проходили регулярно, раз-два в неделю, и связным неизменно служил Давай, который, вынырнув из толпы мальчишек, носившихся по городу, посылал ему знак вскинутой бровью или подмигиванием. Вечером он шел на берег, где в лодке его ждала Чимей.

С ней он не скупился и даже был расточителен. Перед отъездом в Бомбей спросил, не нужно ли ей чего, и, узнав, что она хотела бы лодку побольше, тотчас оплатил ее покупку. В следующий раз он приехал с грудой подарков и потом в конце каждого сезона удостоверялся, что до его очередного визита Чимей, ее мать и дочка обеспечены всем необходимым. Он не допускал, что в его отсутствие Чимей принимает других мужчин, поскольку доверял ей безгранично, а она не давала ни малейшего повода сомневаться в своей верности.

В марте 1815 года, за несколько дней до его отъезда, Чимей взяла его руку и приложила к своему животу:

– Чуять, мистер Барри.

– Дитя?

– Дитя.

Радость, его охватившая, была ничуть не меньше, чем от известий о беременностях Ширинбай, и боялся он одного: лишь бы Чимей не вздумала избавиться от плода. Он устроил ее переезд из Кантона в окрестную деревню, чтоб байка о приемном ребенке выглядела достоверной.

Предстоящее отцовство так его взбудоражило, что в Бомбее он пробыл всего четыре месяца и по окончании сезона дождей вернулся в Китай. В Макао он не стал дожидаться парома, а нанял «левака», который укромными протоками доставил его в дельту Жемчужной реки.

Младенец был запеленут особым способом, позволявшим его причиндалам гордо выглядывать наружу. Он взял сына на руки, но прижал младенца к себе чересчур крепко, и крохотный херок исторг теплую струю, оросившую ему лицо и бороду.

Он рассмеялся.

– Какой имя давать?

– Линь Фатт.

– Нет. – Он покачал головой. – Имя звать Фрам-джи.

Они какое-то время спорили, но так и не сумели прийти к согласию.

Воспоминания о событиях, произошедших всего три месяца назад, были очень свежи, и Бахрам, поведав свою историю другу, опять залился счастливым смехом. Задиг ответил ему улыбкой:

– Ну и как назвали малыша?

– Она зовет его А-Фатт, а я – Фредди.

– Он твой единственный сын?

– Да.

Задиг потрепал его по плечу:

– Молодчина!

– Спасибо. А у тебя сколько детей от другой жены?

– Двое. Мальчик и девочка: Саргис и Алина. – Задиг смолк и, опершись на поручень, задумчиво опустил подбородок на сведенные кулаки. – Скажи, ты никогда не хотел оставить официальную семью, чтобы жить с Чимей и своим сыном?

Бахрам опешил.

– Нет, и в мыслях не было. Зачем? А ты о таком думаешь, что ли?

– Да, и, по правде сказать, частенько. Моя каирская семья в полном порядке, а у второй нет никого, кроме меня. С каждым годом все тяжелее быть вдали от тех, кому я действительно нужен. Прям сердце разрывается.

В голосе его звучала неподдельная печаль, и Бахраму показалось невероятным, что такой ответственный делец может всерьез помышлять о разрыве с семьей и общиной. Для него самого подобный шаг означал бы публичный позор и финансовый крах. Странно, что человек в здравом уме, муж и отец, позволяет возникнуть столь незрелой мысли.

– Вспомни поговорку, Задиг-бей: разумный человек держит своего дружка в узде, – пошутил Бахрам.

– Дело не в том.

– А в чем? Неужто здесь так называемая ишк, любовь?

– Называй это как угодно – ишк, хубб, пьяр, но оно в моем сердце. Разве у тебя не так?

Бахрам на миг задумался и помотал головой:

– Нет, для нас с Чимей это не любовь. Мы это называем «делом», и, по мне, так оно лучше. Правда, я не умею выразить свои чувства. Она тоже не умеет. И как нам знать, что между нами, если для этого нет слова?

Задиг послал ему долгий оценивающий взгляд.

– Мне тебя жаль, дружище, – сказал он. – Ведь это самое главное.

– Да ну? – Бахрам расхохотался. – Ты сошел с ума или, может, шутишь?

– Да нет, брат, не шучу.

– Что ж, коли так, тебе придется бросить первую жену, – сказал Бахрам беззаботно.

Задиг вздохнул.

– Да, когда-нибудь я это сделаю.

Бахрам ни на секунду ему не поверил, однако через некоторое время именно так и произошло. Задиг оставил изрядно денег каирской семье, а сам купил просторный дом в Коломбо, в районе Форт. Вскоре Бахрам навестил друга, познакомившись с его степенной хозяйкой голландских корней и двумя хорошо воспитанными детьми, на вид здоровыми и счастливыми.