Амнезия "Спес"

Но вскоре про Благодетельницу я как-то подзабыл — трибуны начали заполняться, а среди прибывающего народа, видны и живые женщины.

Да так много их было, что я даже растерялся! Нам-то всегда говорили, что их мало, что увидеть-то кого-то из них, уже большая честь, а уж что б в жены кого-то получить, трудиться надо не покладая рук, потому, как только дослужившись до члена младшего командного состава, можно будет желать о таком.

Нет, мы-то пока не особо понимали, в чем тут суть. Женщина, конечно, это что-то интересное… наверное, ценное — точно, но вот зачем рваться ради того, чтоб заиметь себе свою собственную, мы с парнями пока сообразить не могли.

Но поглазеть-то на них, да в таком количестве разом, мы были не прочь, это да!

Некоторые из них заходили в зал даже парами, но чаще все-таки со своими мужчинами… это-то мы понимали. У них здесь, в рубке, как раз семьями-то и живут. Это когда у кого-то та сама, своя женщина, как раз и имеется. Мужчины, что при них были, правда назывались по-разному — кто мужем, кто отцом, кто братом или сыном.

Парни мои, в чем там разница, совсем не разбирались — так, нахватались всякого из подслушанных разговоров воспитателей и учителей.

А вот я знал… да объяснить никому не мог. Тайными были эти знания, да и не моими личными, а моей семьи… которой для всех не существовало.

Когда расселись те, кто жил в рубке, в зал запустили членов экипажа с нижней палубы — тех, что за какие-то заслуги смогли получить пропуск на мероприятие. А стоило трибунам заполниться, на арену вышли музыканты и знаменосцы, выстраиваясь в ряд. Барабанщики чередовались с трубачами, а те, что держали флаги, встали по бокам.

После пронзительного звука горна, призывающего к вниманию, барабанщики принялись выдавать тихий равномерный ритм и под него, ступая с достоинством, к своим местам прошли члены Совета.

От такой торжественности у нас, мальчишек из интерната, дух захватывало! И чувство это только усиливалось от понимания, что все приготовления — из-за нас, а все эти люди, живущие в рубке, и даже высший командный состав Корабля, пришли глядеть, как мы справимся со своим экзаменом!

Я сам испытывал, как от восторга перехватывает дыхание, а сердце чуть не выскакивает из груди. И видел, что с приятелями творится то де самое — они, как и я, в возбуждении переминаются с ноги на ногу, тянут шеи и озираются ошалевшими глазами, стараясь увидеть все сразу, что происходит в зале.

Но стоило ритму барабанного боя стать более напряженным, все в зале поднялись, и нам тоже было велено выровнять строй и замереть. А под пронзительный звук труб на выгороженную часть трибуны, что до сих пор оставалась пустой, стали выходить Матери.

А вот на них открыто таращиться было запрещено. Матери, они ведь пока исполняют свой долг, считай, служат самой Хранительнице Спес!

Впрочем, даже желай, кто на них поглазеть, все равно бы толком ничего не увидел — эти женщины берегли себя от посторонних взглядов и укрывались в покрывала с ног до головы. Даже лица их были прикрыты до самых глаз.

Знал я это, как и все, а потому тоже глаз особо от пола не поднимал. Хотя посмотреть очень хотелось! Там где-то, среди этих замотанных в ткань женщин, была моя мама! Моя…

Пока я сожалел, что даже если в нарушении всех правил и посмотрю на ту трибуну, то маму, скорее всего, все равно не определю, трубы смолкли. А значит, все женщины подошли к своим местам.

Мужчины, поняв это по заткнувшимся дуделкам, все, даже члены Совета, как один, рухнули на колено, прижали кулак правой руки к груди и склонили голову.

Мы с парнями тоже. Нас этому действу специально накануне обучали.

А вот спустя десяток ударов барабана, можно было и поднять глаза на Матерей — чтобы принять их ответный взмах ладоней, посланный всем мужчинам в благодарность за поклонение. Это был, наверное, единственный момент, когда не возбранялось смотреть на этих женщин прямо.

Я тоже посмотрел, но, конечно же, как и предполагал, понять с такого расстояния, в каком из этих разноцветных, но таких одинаковых коконах «спрятана» моя мама, я не смог.

Но долго сокрушаться не получается — мероприятие движется по давно сложившемуся плану: опять тихая дробь, опять пронзительный гудок горна и к нам выходят служительницы Спес. Старшая — почетная Матерь всея Корабля и ее помощницы.

Этих мы видим иногда — они раз в год приходят в интернат, осенять благостью от Имени Спес каюты под малышей, освободившиеся после выселения из них предыдущего выпуска.

Да и сейчас почетная Матерь здесь для того, чтоб благословить нас. Она что-то бубнит, почти неслышное из-под укрывающей ее лицо ткани, потом машет на нас цветком, который, как и Истинная Мать, держит в руке, и, собственно, на этом все благословение и заканчивается.

Женщины поднимаются на трибуну, распорядитель объявляет начало экзамена и нас уводят с арены готовиться к первому бою.

В первом раунде проводились две битвы — двадцать на двадцать. Примерно.

Как известно, каждый год Матери приводят в экипаж порядка восьмидесяти мальчиков. Опять же, чуть больше, чуть меньше… хотя меньше — это конечно лучше для экипажа, значит, в тот год родилось больше девочек.

Так что в детском отсеке нижней палубы по зиме заселяют четыре каюты на двадцать человек. Вернее, три по двадцать, а четвертая комнату — как повезет. Бывали года, когда и пятнадцать заселяли, а бывали, что и по двадцать пять.

Это я к тому, что обычно именно четвертая каюта всегда заполняется неравномерно, а вот остальные принимали лишних жильцов только в самый неблагополучный год. Почему так? Не знаю. Наверное, это тоже как-то связано с традициями Корабля, свято чтящимися экипажем.

Да, еще на этапе начальной школы, когда к нам присматриваются и выявляют способности каждого, из условной двадцатки отсеиваются по несколько человек, которых станут потом, в спецшколе, обучать по отдельной программе. Ну, там математике, физике поусиленней, или еще какому предмету, к которому предрасположенность у них выявится.

Так вот, наш год тоже был не самым хорошим, и в четвертую каюту тогда заселили двадцать три пацана. А потом еще из наших парней трое… нет, жить-то они остались и дальше с нами, но вот учиться стали отдельно. И естественно, экзамен на арене они тоже не сдавали — кто ж позволит умную голову под кулаки подставлять?

В общем, если в результате жеребьевки в первых двух командах, которым предстояло сразиться, было по восемнадцать и девятнадцать парней, то нам, в количестве семнадцати человек, досталось драться с командой в двадцать один. Вот так!

А уравнивать число участников, как объяснил мне отец, смысла не имеет — мальчишки все равно встают на сторону своих.

Ну, оно и правильно конечно, я б тоже драться по настоящему с моими пацанами не стал… вот только выходить против команды четвертой каюты было откровенно страшновато.

Но и показывать свой страх нельзя. Знаю точно, что человек пять из наших, слабые совсем. А по результату первого боя тех, кто войдет в десятку выбывших в начале, сразу припишут к аграриям.

И это будет для них — все. Так потом и останутся в обслуге гидропонных установок, а то и вовсе придется кукурузные стебли на удобрение всю жизнь в труху перетирать. Знаем, бывали там на отработке. Я такого нашим ребятам не хочу, пусть уж лучше четверочники туда отправляются, чем они!

У середнячков, что в чернорабочие к строителям, техникам или хозяйственникам попадают, есть хоть надежда добиться чего-то позже. Там-то дальнейшая судьба именно от тебя зависеть будет — как проявишь себя.

Есть вариант еще к мастеровым попасть, если кто из них в этом году учеников себе подбирать станет. И это сразу уже устроенная жизнь с первого дня!

А у аграриев — это точно все!

Так что мне, умеющему драться, предстояло не только за себя стараться, но и парней своих, если что, отбивать.

Глава 2

Пока я настраивался на бой сам и подбадривал ребят, на арене началось противостояние первой пары команд. Трубы и барабаны уже смолкли и оттуда теперь доносились только возгласы толпы с трибун и резкие крики распорядителя, комментирующего происходящее.