Страница 7 из 15
Однако услышанное ни в коей мере не нанесло ущерба моему монархизму и детскому обожанию царя. 20 октября 1894 г, когда умер Александр III, я долго лил горькие слезы после того, как прочел официальный некролог, прославлявший те услуги, которые царь оказал Европе и нашей стране. Я ревностно ходил на все заупокойные службы по царю и усердно собирал в классе мелкие пожертвования на венок в память о покойном. Взрослые же не оплакивали Александра. Они были преисполнены надежд на то, что новый царь, молодой Николай II, сделает решительные шаги в сторону конституционной монархии. Однако Николай с презрением отвергал саму эту идею как «бессмысленные мечтания».
Не буду останавливаться на школьных годах в Ташкенте. Я был общительным юношей, любил светскую жизнь, ухаживал за девушками, с готовностью принимал участие в играх и танцах. Я посещал литературные и музыкальные вечера и сам выступал на них. Поскольку в Ташкенте находилось много военных, часто совершались загородные верховые прогулки. У моих сестер не было недостатка в поклонниках, и жизнь для нас открывалась с самых лучших сторон. Однако в глубине души я оставался сдержанным и замкнутым. Уже в 13-летнем возрасте я хорошо представлял себе мир, в котором жил, но по временам чувствовал необходимость побыть наедине и все тщательно обдумать. Это внутреннее одиночество никогда не покидало меня и позже, даже в зените моей политической карьеры.
В десятилетие между 1880 и 1890 гг. большинство русских детей томились в школе или ненавидели ее, но в Туркестане все обстояло совсем по-другому. Нас не душил холодный формализм школ Европейской России, и нам нравились наши учителя и занятия. Ко времени окончания школы у нас завязались прочные узы дружбы с некоторыми учителями, и те в свою очередь, общались с нами почти на равных. Знания, которыми они делились с нами, нередко выходили далеко за пределы официальной школьной программы. Мы много говорили о наших планах на будущее и вели бесконечные разговоры о достоинствах различных университетов. Я решил изучать две главные дисциплины… историю с классической филологией (они входили в один курс) и юриспруденцию. Мои детские мечты стать артистом или музыкантом отступили перед решением служить народу, России и государству, чему посвятил свою жизнь мой отец.
Ни я, ни мои одноклассники не подозревали о проблемах, будораживших молодежь нашего возраста в других областях России, а порой и приводивших к вступлению в подпольные организации еще в школьном возрасте. Сейчас я полагаю, что решающую роль в формировании моего образа мыслей сыграли конкретные социальные, политические и психологические аспекты жизни в Ташкенте, а также наша изоляция от молодежи из европейских губерний. Много лет спустя, занимаясь политической деятельностью, я встречался со многими представителями своего поколения, которые участвовали в событиях 1905 и 1917 гг., и мне становилось очевидно, что их взгляды и идеи сформировались под влиянием социально-политической догматики, усвоенной ими в школах Европейской России, и в итоге они смотрели на российскую реальность в свете устаревших и косных концепций. За редким исключением мы, воспитанники ташкентской школы, относились к жизни куда более непредубежденно. Нам никто не навязывал готовой веры, и мы обладали возможностью делать из фактов собственные выводы. Именно в таких условиях у меня постепенно изменилось мнение по поводу мнимо благодетельного правления царя.
Летом 1899 г. я заканчивал приготовления к отъезду в Петербург. Моя сестра Анна ехала со мной, чтобы поступать в Петербургскую консерваторию, и мы оба нетерпеливо предвкушали учебу в университете, хотя знали, что в столице обычным делом стали студенческие волнения. Другая моя сестра, Елена, вернувшись из Петербурга, где обучалась в новом Женском медицинском институте, рассказывала нам о студенческих бунтах весны 1898 г. Наши родители сильно встревожились, но Нюту (Анну) и меня это не волновало ни в малейшей степени. Рассказы Елены лишь усилили наше желание как можно скорее попасть в Петербург.
Следующий рассказ о моем отце взят из книги А.Н. Наумова «Уцелевшие воспоминания», т. 2, с. 26–28. Когда я был депутатом Думы, Наумов входил в кабинет министров и являлся одним из моих самых свирепых политических оппонентов.
«…Переход в новую школу оказался памятным событием. Во-первых, более чем скромное здание новой школы составляло резкий контраст с роскошными постройками моей прежней военной академии. Преподаватели ничем не напоминали тех людей, к обществу которых я привык… Вместо генерала… передо мной стоял человек средних лет в просторном синем вицмундире, высокий, широкоплечий, с огромной головой и коротко стриженными волосами. Он отличался выступающими скулами и маленькими умными глазами, смотревшими на мир из-под массивного лба. Это был Федор Михайлович Керенский… прибывший на смену прежнему директору. Последний оставил административную сторону своей работы в довольно хаотическом состоянии. Федор Михайлович благодаря своей колоссальной энергии вскоре привел дела в порядок и подтянул школу. Он оказался энергичным и вдумчивым руководителем, обладая превосходным пониманием встающих перед ним проблем и лично уделяя внимание всем вопросам. Ему были присущи образованность и интеллигентность, а кроме того, он был выдающимся педагогом.
Мне повезло учиться в двух старших классах, в которых… он преподавал литературу и латынь. Он был превосходным знатоком устного русского и любил русскую литературу. Его методы преподавания в ту пору казались невиданным новшеством. Благодаря своему врожденному таланту он превращал наши уроки литературы в захватывающие часы, во время которых ученики внимательно слушали своего учителя, отказавшегося и от формальных учебных планов, и от учебников с рутинными заданиями… Его метод преподавания пробуждал в нас живой интерес к русской литературе… и в свободное время мы читали рекомендованные им книги… Его девизом было «Non multa sed multum!». Этого он требовал от нас в устных ответах и в письменных работах, особенно строго относясь к их форме и содержанию. Таким образом он приучал своих учеников много думать, но излагать лишь суть мыслей в четкой и сжатой литературной форме.
…К сожалению, латынь он преподавал только в пятом и шестом классах. Я говорю «к сожалению», потому что в этом предмете его талант также проявлялся в полной мере. Как ни странно, мы с нетерпением ожидали даже уроков латыни, оживлявшихся его выдающейся личностью и нетрадиционным подходом к предмету… Вместо того чтобы механически заучивать правила и исключения латинской грамматики, мы усваивали их благодаря чтению текстов. Это чтение проходило под его руководством и совершенно иным образом, чем тот, что обычно практикуется в школах. У него не было обычая давать нам задания на дом; входя в класс, он брал что-нибудь из Овидия, Саллюстия, Юлия Цезаря или других и просил кого-нибудь из нас перевести латинский текст на русский, при этом помогая ученику и ободряя его; в то же время его комментарии к тексту были столь яркими и живыми, что все мы сами вызывались переводить. Латынь перестала быть занудством, превратившись в захватывающий способ ознакомиться с историей и литературой Древнего Рима… К концу шестого класса мы без труда читали римских классиков…
Федор Михайлович очень благожелательно относился ко мне лично. Он высоко оценивал мои успехи и в последних классах просил меня читать вслух вместо него, что, признаться, изрядно мне льстило».
Глава 2
Университетские годы
В годы моей юности большинство студентов Санкт-Петербургского университета обитали в скромных и убогих пансионах на Васильевском острове. В то время дортуары не были особенно популярны у студентов, потому что те опасались возможного надзора. В реальности эти подозрения были совершенно беспочвенными, так как обитатели дортуаров пользовались полной свободой.
Сперва я собирался поселиться, подобно большей части студентов, в пансионе, но передумал, когда сообразил, что жизнь в дортуаре позволит мне знакомиться с молодежью моего возраста со всей России. Я оказался прав – вскоре у меня было много хороших друзей.