Страница 22 из 25
– Хм.
– Ася, прости. Я это сделал непреднамеренно. Просто к слову как-то пришлось. Не думай, пожалуйста, что я с помощью Саида заставил показать мне танец.
– Я же сказала, что не сержусь. Ну, танец и танец. Ничего особенного.
– Ты умопомрачительно танцевала! Я не мог отвести глаз. И Саид, кстати, тоже.
– Саид… хм… У Саида иная культура, он смотрит на женщин совершенно другими глазами.
Федор молчал.
– Я бы для тебя и просто так станцевала, – сказала Анастасия чуть погодя. – Только подходящего момента не было. – Она посмотрела на собеседника. – К сожалению, теперь уже вряд ли получится, так что, ты хотя бы увидел то, что так хотел.
– Ася…, – уловив с какой грустью она это сказала, Федор осторожно взял ее за руку, – иди ко мне… пожалуйста…
Анастасия поколебалась минуту, делая нависшую в салоне тишину невыносимой, но потом одним движением развернулась и оказалась сидящей у Леснова на коленях.
– Анастасия…, – прошептал он, легко касаясь губами ее раскрасневшихся от вина пахнущих шербетом губ и ощущая, как тяжело начала вздыматься грудь, туго зажатая в корсете топа. Руки судорожно стали пробираться сквозь многочисленные ярусы шелка и органзы.
В тот последний вечер Анастасия ощутила, что это было своего рода прощание с их свиданиями. И то, похоже, потому, что им обоим не хватило выдержки просто разойтись, зная, что это может быть их последний шанс побыть вдвоем.
Пытаясь пересмотреть свое отношение к Федору Леснову, она пришла к выводу, что, наверное, не может охарактеризовать это как любовь. Хотя, кто его знает, какой должна быть эта самая любовь. Описанная в романах, воспетая в стихах и сводившая с ума все человечество. Наверное, она просто ее никогда не испытывала, коль не знает, каково это должно быть. Результатом самокопания стала мысль, что никто не помешает ей съездить к Федору, не привлекая постороннего внимания, тем более, что поводов для их встреч будет предостаточно. Так, сведя баланс к нулю, к исходной точке, Ася решила сосредоточиться на встрече с Александром Воронцов.
Глава 3. От ненависти до любви и обратно
Алекс стоял в гостиной напротив камина и рассматривал их семейные фото. Он выглядел уставшим, подавленным и хмурым. С отцом возникало много разногласий, как бывает у всех детей с родителями, но с самого детства тот был эталоном для своего мальчика. Именно таким, в тайне, Александр Воронцов мечтал стать: похожим на своего отца, Виктора Семеновича.
На самом деле Алекс ничем не походил на сдержанного графа. Он был более эмоционален. Виктор Семенович держал все в себе и никогда не говорил ничего лишнего, тогда как сын часто говорил, а после думал. Лишь с возрастом Воронцов-младший стал сдержаннее, да и то ему иногда хотелось подурачиться со всей детской непосредственностью и глупостью, до смеха со слезами вперемешку.
Поездка на кладбище далась нелегко. Алекс старался из последних сил сдержать эмоции. Когда мама позвонила месяц назад, казалось, горю не было предела. После приходила мысль, что, чем больше времени пройдет, тем легче будет перенести потерю. Пока его от нее отделяют тысячи километров, невозможно остро прочувствовать всю боль. Позже она должна притупиться. Обязана. Но легче не стало. При одной мысли о том, что, пересекая порог дома, он больше не услышит отцовского голоса где-то в глубине комнат, не почувствует его крепких объятий, заставляла терять самообладание. Ноги почему-то становились ватными, и было тяжело дышать. А ведь он у матери остался единственной опорой в этом мире.
О пении придется забыть. Забыть навсегда. На его плечи ложится управление семейной компанией. От него зависит теперешнее благополучие семьи и всех тех людей, кто на них работает многие годы. Раньше, при отце даже мысли не возникало, что в семье что-то может пойти не так. И теперь Алекс почувствовал себя мальчишкой, стоящим на лыжах перед спуском, как тогда, в детстве, когда отец пытался уговорить его съехать с холма. А он боялся до слез, и папа нашел слова, которые вселили в него уверенность. Сейчас Александр Воронцов так и не мог вспомнить, что же тогда сказал отец. Только одно он помнил точно: после этого склон показался не таким уж крутым, комок в горле растаял и там, внизу, его ждала победа.
Невеселые мысли прервал оживленный спор их повара Жака и друга Алекса, Глеба, который приехал вместе с ним поддержать и погостить в их семейном особняке. По счастливой случайности приятный улыбчивый паренек, с которым Александр познакомился несколько лет назад в чужой стране, оказался родом из его же города. С тех пор они стали не разлей вода. Александр всегда восхищался дружбой отца и Григория Филипповича Вересковского. Они напоминали английских джентльменов или лордов из фильмов про старую Англию, потому эта дружба, казалась, будто прописанной в книге. Совершенно нереальной, эталонной. Раньше Алекс даже не задумывался, что в жизни без такой поддержки, каковую составляли друг другу Воронцов и Вересковский, просто нельзя. До тех пор, пока не встретил Глеба. Простой мальчуган, совершенно далекий по статусу и положению, имеющий совершенно иные интересы, стал практически братом, и молодой Воронцов искренне полюбил этого болтливого беззаботного и веселого паренька.
– О! Мадонна! Нет! Моветон, месье!
– Та якой я вам «месье»! Вот елки-палки! Глеб я, господин… Паганель!
– Мсье Воронцов, Александр Викторович! Если Вам не нравится мое произведение искусства, я ухожу, я не достоин – мне здесь не место.
– Та погоди ты, Паганель! Шо случилось, объясни толком?
– Уберите от меня этого неразумного человека!
Александр, увидев более, чем комичную картину, где повар-француз, именитый шеф в десятом колене, в истерике срывает передник, спасаясь от Глеба, который пытался что-то ему доказать на ходу, от души рассмеялся. Тогда как еще пять минут назад, он даже представить себе этого не мог. Алекс сразу догадался, что коль месье Жак в таком состоянии, значит, его утонченная натура не выдержала простоватого натиска Глеба, касающегося его стряпни.
– Жак! Жак! Успокойся! Никто не посягает на твои шедевры. Ведь, правда, Глеб?
– Ну, я… это…
– О, Мадонна! Как можно? Как можно?
– Что случилось, брат?
– Я пошел на кухню, ты ж знаешь, это мое любимое место. Кстати, теперь я знаю, как должна выглядеть кухня моей мечты, – Глеб расплылся в блаженной улыбке и поднял глаза на потолок, судя по всему визуализируя свою мечту.
– Это МОЯ кухня! – отчеканил француз.
– Погоди, Жак! Глеб имеет виду, что у тебя роскошная кухня – мечта любого повара. И себе, дома, он хочет точно такую же. – Француз слегка расслабился.
– Я пошел просто посмотреть. Увидел, как он там готовит какую-то абракадабру и сказал, шо борщика бы, можно с галушками, та котлет. Тем более, у нас принято по таким грустным поводам подавать именно борщ. А он мудрует.
– Ну, знаете ли, месье! Это не абракрабадра, а… Это… это… Я – творец, я – гурман, а этот…, – повар закрыл глаза ладонью и запрокинул голову.
Алекс снова расхохотался.
– Жак! Я обещаю, что месье Глеб больше не будет так бесцеремонно говорить о твоих кулинарных шедеврах. Кухня – твоя и ты там господин. Так что, ступай и продолжай колдовать над обедом, а я поговорю с другом!
Кинув вражеский взгляд на Глеба, Жак удалился. А молодые люди, едва дождавшись, пока он скроется за дверями хозблока, прыснули со смеху.
– Де ты раздобыл такое чудо? Та его только по телеку в шоу показывать! Я ж ниче такого не имел в виду. А он закатил истерику!
– О, друг мой! Ты посягнул на святая святых – кухню. Единственное железное правило в этом доме для всех гостей в обход «чувствуйте себя как дома» – это забыть, что тут есть кухня.
– Как это? Как это забыть?
– Не кипятись. Я думаю после некоторых переговоров, месье Жак сжалится и позволит тебе наблюдать за тем, как он творит. Дай ему к тебе привыкнуть. Все творческие люди немного сумасшедшие. И он вполне заслуживает всех своих трехэтажных званий, а потому не терпит конкуренции себе. Здесь на кухне, он – Бог и царь. Уж извини, даже я не в силах бороться с такой монополией.