Страница 9 из 16
Посмотрев Лиде в глаза и, узнав в их глубине самого себя, я сказал:
– Постараюсь помочь тебе, дорогой друг!
– Ты трезвый или где? – изумлённо взглянула она на меня исподлобья, завязывая шнурки на кроссовках.
В её руках шуршал неизвестно откуда взявшийся полиэтиленовый пакет. Мы спустились на лифте вниз, удостоверились в том, что сумка находится в багажнике, сели в машину и выехали со двора.
Не успел я притормозить у кинотеатра «Спутник», как Лида выскочила из автомобиля и побежала к стоящей у яркой афиши девушке, прижимая пакет к груди. В воздухе кружил листопад, покрывая землю жёлтым, багряным, бурым, зелёным, будто чья-то невидимая рука щедро разбрасывала с облаков разноцветное конфети. Посреди осеннего буйства красок меня уже не существовало как обособленной личности. Я стал листьями, ветром, пространством, целой вселенной, где страдали, любили, умирали, рождались, плакали, смеялись, скучали, уходили, возвращались, распадались и воссоединялись миллиарды её частиц. Происходящее казалось правильным, совершенным и безошибочным. Всё творение было хорошо, чрезвычайно хорошо.
Вскоре Лида вернулась с заплаканными глазами и без пакета. Я учуял еле слышный аромат чужого женского парфюма – видимо они с сестрой обнимались. Используя айфон как зеркало, она привела макияж глаз в порядок, поправила рукой растрепавшиеся волосы и какое-то время смотрела на убегающие за поворот машины, будто грустя об их исчезновении. Потом, не поворачивая головы в мою сторону, тихо сказала: «Отвези меня к бабушке».
Ехать снова в «Отрадное» было совсем не страшно. Я знал, что враги как таковые отсутствуют. Есть лишь единый источник, принимающий в моём сне самые разные ипостаси в зависимости от трактовки ума. Наверное, из-за того, что образы перестали задерживаться в памяти и отягощать чистое восприятие своим нагромождением, ежесекундно исчезая и освобождая пространство свежим впечатлениям, я не запомнил, как мы добрались до посёлка.
Стоящая у калитки своего дома, слегка сгорбленная фигура бабы Зины была видна издалека. Подъехав, мы вышли. Лида обняла её и полезла за сумкой в багажник. Я поздоровался так же вежливо, как и утром, но теперь был много спокойнее вопреки всему случившемуся здесь несколько часов назад. В глазах Зинаиды читалось недоумение вкупе со страхом. Дружелюбно улыбаясь, я присел на вросшую в землю скамейку у забора и заговорил:
– У вас прекрасная внучка, рад помочь ей.
– Не держите на меня зла, молодой человек. Я за Максима не в ответе.
– Ну что вы! Мы во всём сами разобрались. Кстати, как он?
– Пришёл недавно. Спит. Заболел, видимо. Ты уж не говори никому, что я его привечаю, а то и меня посадят.
– Не извольте беспокоиться, буду нем как рыба. Макс, скорее всего, хороший парень, просто запутался. С кем не бывает!
Через пару минут после того как Лида с сумкой в руке зашла во двор бледная физиономия хорошего парня высунулась из открытой калитки и уставилась на меня. Махнув весёлой рукой, я поприветствовал его:
– Выглядишь хорошо. На поправку пошёл?
– Слушай… это. Короче… как сказать, – промычал он нечленораздельно.
– Что тут говорить? Скоро вы умчитесь в новую счастливую жизнь, а я вернусь к своей обыденности.
Не понимая моего прекрасного расположения духа, он стал нелепо оправдываться:
– Попугать хотел, братан. Я же не знал, кто ты. Вдруг мент. А ты не понял?
– Конечно, конечно понял всё сразу! Как не понять! – театрально кривлялся я, получая удовольствие.
Появилась Лида, присела рядом, положив руку на плечо. Голова Максима исчезла из дверного проёма.
– Ну, всё, возвращайся домой.
Я хотел сообщить, что теперь чувствую себя как дома всюду, но вслух сказал:
– Что ж прощай. Было приятно пообщаться.
Я встал и потопал к машине, чувствуя на спине черноокий взгляд. Мне уже не особенно хотелось уезжать. Зинаида, Максим и Лида из несущих опасность незнакомцев превратились даже не в актёров, а скорее в пальчиковых кукол на руке источника.
Покатавшись из праздного любопытства по более-менее приличным дорогам в центре посёлка, я остановился у отреставрированной церкви конца девятнадцатого века. Белокаменный храм, о котором часто писали в местной прессе, пронзал золочёным куполом синь сентябрьского неба. Являясь единственной достопримечательностью в округе, он напоминал мне маяк, на свет которого многие годы ориентировались страждущие. У кованых распашных ворот одиноко стоял немолодой мужчина в поношенном коричневом костюме, сверкая стёклами роговых очков. Мне захотелось побеседовать. Я подошёл, и еле заметно склонив голову в знак уважения, заговорил:
– Здравствуйте, меня зовут Олег. Как я могу к Вам обращаться?
– Николай Васильевич, – с заметной радостью от возможности пообщаться ответил он.
– Я проездом в ваших прекрасных местах. Решил собственными глазами увидеть великолепие восстановленного храма.
– Внешний вид церкви важен, конечно, но главное, как выглядит душа человека, её посещающего.
– Вы, Николай Васильевич, насколько я понимаю, человек верующий?
– Разве можно не верить в того, кто создал этот совершенный мир, где всё так разумно устроено? – ответил он вопросом на вопрос.
– Это творение высшего разума, несомненно. Я полностью согласен с Вами, Николай Васильевич, но при одном условии.
– Каком же? – поинтересовался мой новый собеседник, слегка замешкавшись.
– Я считаю Бога, сотворившего мир, своим созданием.
Николай Васильевич уставился на меня поверх очков, пытаясь оценить мою адекватность. Наконец, видимо решив, что я условно вменяемый, выдавил из себя:
– Шутите? Не смешно.
– Я ни в коей мере не намеревался оскорблять Ваших чувств, Василий Ник… простите, Николай Васильевич, но хочу Вас заверить, что здесь есть только Бог, смотрящий нашими глазами на мир, картину которого мы создаём своими мыслями. В эту картину входит и представление о Творце.
Поначалу мне показалось, что он решил просто уйти, прервав полёт моей нелепой мысли, но я ошибся. Смотря сквозь огромные линзы в роговой оправе, Николай Васильевич криво и как-то недобро улыбнулся, сказав:
– Удобная позиция, ничего не скажешь. Грабь, насилуй, убивай, оправдывая свою мерзость тем, что всё божественно. Нет, дорогой. На то Господь и дал людям заповеди, чтобы мы, грешные, им следовали, понимая, как далеко нам до божественного идеала. Но и это человеку оказалось не под силу. Потому Христос взял грехи на себя, умерев страшной смертью. А твою индийскую лабуду я уже слышал, ничего нового. Дьявол рад соблазнять неразумных, ищущих лёгкие пути, подбрасывая им лжеучения.
Тишину над церковным двором взорвал недовольный вороний грай. Николай Васильевич повернулся в сторону возмущённого клёкота, и тут же порыв ветра сбил поседевшие волосы с макушки на лоб, сделав его образ комическим. У меня не было ни малейшего желания переубеждать или доказывать. Я твёрдо знал, что состояние растворения в божественности можно только пережить, но никак не объяснить кому-либо. Спокойно выждав паузу, я улыбнулся и примирительно сказал:
– Наверное, Вы правы. Каждый видит Бога по-своему, точнее сказать величие Бога в том, что Он бесконечно многогранен. Я не вправе поучать Вас и с глубоким уважением отношусь к традиции, которой Вы придерживаетесь. В то же время меня удивляют люди, верящие в сатанинские происки и не понимающие того, что есть только Бог, а для всего прочего просто нет места.
– Не богохульствуйте! Дьявол отнял у меня сына, пристрастив его к наркотикам! А сколько гибнет от алкоголя, болезней, в войнах! Кто порождает в людях злобу, гнев, зависть, сребролюбие, лицемерие? – он говорил с жаром, нервно взмахивая рукой. – Наших прародителей Сатана искусил ещё в райском саду! С того и начались всевозможные несчастья рода человеческого. Господь допускает это до поры, но со злом не имеет ничего общего!
– По всей видимости, моё отличие от Вас, Николай Васильевич, в том, что я не отношусь к жизни так же серьёзно.