Страница 15 из 19
Приезжали к нему и ученые гости, дивились его чудесам, разводили руками, называли его «Теслой местного разлива». Спрашивали: а может ли Никанор Аристархович, например, изготовить самодвижущийся автомобиль без бензина и подзарядки, как Никола Тесла? «Отчего же нет, можно, – отвечал тот задумчиво. – Можно и получше сделать – без всяких высокочастотных трансформаторов и резонаторов. А вам-то это зачем? Вы же все без тормозов. Станете на этих машинках носиться со скоростью звука или даже выше… Поубиваетесь, только и всего. Нет, этого вам точно никак не надобно. Катайтесь уж как есть – на бензиноидах или на допотопных аккумуляторионах. Человек, знаете ли, вообще может мгновенно перемещаться, причем в любую точку… Но вам и этого нельзя показывать. Кто-то тут же на Луну рванет и там замерзнет, а кто-то в Марианскую впадину, и его раздавит. Так что рано нам с вами тайны познавать… Не готовы пока. Не хватает нам еще третьей мировой…» И замолкал. А когда он замолкал, из него даже клещами ничего нельзя уже было вытянуть.
Выглядел он, мягко говоря, странно. Очень худой – потертый свитер с растянутым воротом и огромные штаны висели на нем, как на вешалке. Ходил он легко, не ходил, а почти летал, но как бы пошатываясь. Такое впечатление, что первый же порыв ветра унесет его, словно сухой осенний лист. На болезненном лице с провалившимися щеками выделялись огромный нос с капелькой на конце и глубоко запавшие колючие яростные глаза. А на голову с длинными русыми волосами был нахлобучен безразмерный, съехавший набок берет неопределенного цвета, почти доходивший до плеча. Шародей всегда был в задумчивости, даже когда, покачиваясь, перебежками двигался в магазин, купаться на озеро или по каким-то еще делам. Прохожие отходили в сторону, опасаясь неосторожным движением прервать полет диковинной птицы, шептали друг другу: «Смотри, смотри!..», а что «смотри» – не объясняли. Слов подходящих у них не находилось. Иной смельчак подойдет поближе, скажет приветливо: «Добрый день, Никанор Аристархович!» Шародей тормознет, остановится на мгновенье, взглянет на прохожего пронзительно – так, будто встретил что-то особенное и даже необыкновенное, пробормочет торопливо: «Не приставай, некогда!», да и посеменит дальше своим специфическим неровным зигзагом.
Дверь приоткрыта, Кент заглянул в дом. «Музицирует, наверное», – подумал он, увидев Шародея за инструментом, но в доме было тихо. На голове у Никанора Аристарховича оказалось оцинкованное ведро, закрывающее голову, лицо и шею. Он всегда его надевал, когда играл. Даже на концертах, а Шародей довольно часто исполнял свою музыку в концертных залах и даже в филармонии. Если просили снять ведро, он снимал ненадолго, объяснял, что ведро необходимо, чтобы слушатели не отвлекали его, вновь надевал ведро и продолжал играть. К слову сказать, музыкант он был отменный. Карнавалов – когда-то это имя гремело и собирало полные залы. Импровизировал самозабвенно, играл темпераментно, а его узловатые пальцы отличались такой силой, что клавиши иной раз не выдерживали и ломались во время выступлений.
И сейчас он сидел за черным деревянным ящиком, напоминающим пианино, сидел и о чем-то думал. Может, спал – из-за ведра не видно было. Обычный допотопный клавишный ряд. От задней стенки инструмента веером расходились жесткие стальные струны, на концах которых были закреплены резиновые шары, наполненные каким-то мутным газом. На шарах надписи: Солнце, Земля, Марс, Венера, Юпитер и далее планеты солнечной системы и их спутники – от самых больших, Ганимеда и Титана, до совсем маленьких, Мимаса и Нереиды. Впрочем, Кент не настолько хорошо во всем этом разбирался… Прочесть – прочел. Подумал: «Наверное, планеты и их спутники, к чему бы это?», вот и все.
Шародей словно почувствовал присутствие гостя. Снял ведро, повернулся к Кенту и, как ни странно, принял его очень радушно.
– Привет, Пантелемоныч! А я-то думаю: «Куда пропал наш Кентухи? Уехал – и ни слуху, ни духу». Ждал я тебя. Посмотри-ка, друг мой, на этот замечательный аппарат. Ты, пожалуй, сможешь заценить. Кто еще – даже и не знаю. Не подумай, это не я играю. Аппарат сам воспроизводит музыку сфер. Каждая планета излучает гравитационные волны. По счастливой случайности они находятся как раз в звуковом диапазоне. И мы вполне их можем воспроизвести и услышать своими ушками.
Шар Земля настроен на волны Земли, Венера – на волны Венеры и те-дэ. А ящик их воспроизводит. Все сразу слушать нельзя… Не выдержит человек, слаб в коленках. Порвет и душу, и барабанные перепонки заодно. Это же, блин, музыка сфер. Да-да, та самая музыка сфер. Ну вот… Все сразу нельзя. А поочередно вполне возможно-таки. Нажимаю клавишу, включаю соответствующую планету. Смотри и слушай – это наша Земля.
Шародей коснулся какой-то клавиши, шар Земля осветился изнутри, комната наполнилась глубоким реверберирующим звуком. Внутри этого звука жили какие-то дополнительные акустические зверюшки: потрескивания, щелчки, долгие гулы, а также повизгивания и причмокивания.
– Вот она, матушка Земля, для нас поет. А вот Венера – слышишь, звуки совсем другие. Возьму-ка аккорд из трех звездных нот – наши прародители: Солнце, Луна и Земля. Звездное трезвучие – величественно, правда? Трезвучие должно задавать тональность. А здесь такое не проходит – ни тебе мажора, ни минора – планетный звук плывет. Но как-то они все равно координируются друг с другом, ладно поют. Потому и музыкой звучит.
– Да что я тебе объясняю? – продолжил Шародей. – Тебе бы для начала с собой разобраться. Низменным живешь, страстями приземленными. Вот что ты приехал? Скажешь, соскучился по верному другу? Сказать-то скажешь, почему не сказать? А на самом деле? Хочешь, чтобы как у всех: вжилплощадь, схолодильник, сгаз, натопление, отстиральная машина, а еще и смарктфон последней модели – consumendarum rerum cupiditas, вещизм, махровый вещизм! О вещах мечтаешь, о резиновой кукле для секса… Ну, не о резиновой, о настоящей, – о настоящей дуре стоеросовой, вот и все – какая разница? Жилплощадь, как я понял, у тебя есть. В общем, тебе деньги нужны.
Не подумайте, что Шародей говорил с Кентом как-то сверху вниз или, скажем, особенно презирал его. Мошкаровскому отшельнику на самом деле очень нравился этот молодой нахал, которого он почему-то иногда называл «Кандидом простодушным» и которому действительно хотел помочь выкарабкаться из его незавидного положения. А говорил он всегда недовольным голосом, как бы распекал – так это был обычный имидж ворчуна, который Шародей старательно поддерживал, причем не только в беседе с Кентом.
Он долго говорил с гостем о том о сем, угостил Кента изысканным хай-тек бутербродом. Хлеб этого бутерброда был изготовлен из синтетической целлюлозы с элементами нанокрахмала, масло – натуральное, свежевыжатое из живой масляной рыбы. Такой бутерброд, масло для которого следует выжимать очень быстро и искусно – ровно так, чтобы рыба не успела испугаться и чтобы в масло не попали гормоны страха. Если неожиданно нажать двумя пальцами под грудными плавниками, рыба засмеется от щекотки и добытое таким образом масло получит самое лучшее радостное, гормональное наполнение. Масло шприцуют сверхлегкими бензоидами, а также биологическими маркерами и другими летучими хемосигналами, управляющими в частности нейроэндокринными поведенческими реакциями, дают этой смеси отстояться и намазывают на хлеб. А сверху кладут искусственно выращенную на трех зародышевых листках визигу омуля, пропитанную эфирами азотной кислоты, аммония и селитрой.
Потом пили самый обыкновенный чай, зато с драгоценным окаменевшим вареньем – далеко не каждый посетитель Шародея удостаивается такой чести – пить чай с каменным вареньем. И честь, и эффект почти терапевтический! Кусочки варенья при растворении начинают светиться, а сердце от такого напитка екает и наполняется предчувствием будущего счастья.
Кент разомлел с дороги. Долго рассказывал, как устроился на Кавалергардской и о том, что хотел бы обжиться получше. Потому что собирается жениться, хотел бы создать для будущей возлюбленной нормальные условия жизни – и душ, и кровать, и хорошая одежда чтоб была. Правда, невесты пока нет, он еще не встретил ее. Но уверен, что встретит. И не особо торопится с этим делом он только потому, что ему нужна очень хорошая девушка, чистая и наивная, и чтобы у них все было по-настоящему – вначале любовь, а уж потом близость и все остальное. Что же он, Кент, хуже всех, не заслужил он что ли этого замечательного чувства? Да, он сожалеет о своем прошлом, когда был просто секс-машиной, но теперь с этим навсегда покончено. Да и какая из него теперь секс-машина? Пшик-машина, и все дела. Он любить хочет и чтобы его любили. Хотя бы как та милфа на Целокудровой. Но чтобы это была совсем невинная девушка.