Страница 8 из 10
Когда мальчики подошли к дому кузнеца, Хиреворд остановился.
– Снорки, – сказал он, – прости Агне, он сам не знает, что говорит. Прости ради нашего рода, который всегда уважал Фиилмарнена и тебя, его родича, и всех элсли. Прости, что оскорбление духу было нанесено на нашей земле и упроси Фиилмарнена не насылать на нас наказания. И возьми вот, – он стал что–то всовывать в руки Снорки.
Это были злосчастные зайцы, все мокрые.
– Спасибо, мне не нужно, – отстранился Снорки.
– Ты не возьмешь? Ты нас не простишь? – Хиреворд побледнел. – Ты не попросишь за нас?
– Я попрошу, но без них, – ответил Снорки.
Он развернулся и пошел к дому, не замечая веток, хлеставших его по лицу, разбрасывая во все стороны осевшие на листьях холодные капли дождя.
Дома готовились ужинать. В большом горшке дымилась каша с медом из корней иван–чая. Мать разрезала хлеб, принесенный кем–то в виде платы за работу, а сверху на каждый ломоть положила большой ломоть вареной свинины. На середине стола стояла глиняная чашка с солью и лежала репа, выращенная Хиллой.
Увидев Снорки, мокрого, в синяках и крови, Ойгла так и присела:
– Великие духи, что с тобой случилось?
– Уж не медведь ли с тобой поздоровался? – спросил сына Стиг.
Снорки молча прошел к очагу и сел на скамейку, сгорбившись.
– Это что–то непонятное. Сын, что случилось? – Отец выбрался из–за стола и подошел к мальчику.
– Отец, скажи, ты считаешь, что я и Хаскнет не достойны входить в твой род? – спросил Снорки.
– С чего это ты взял? Разве вы не живете в моем доме, разве я и Ойгла не любим вас как родных?
– Отец, один человек сказал, что ты взял нас с Хаскнет в свой дом не как родных детей, а как берешь собаку, потому что тайными обрядами ты не захотел уравнять нас со своей кровной дочерью.
Стиг онемел, зато Ойгла рассердилась ни на шутку.
– Так –так, а что он тебе еще сказал? – спросила она таким грозным тоном, которого Агне испугался бы побольше, чем рассерженного Хиреворда.
– Еще он сказал, что поскольку мы не входим в род, то он сомневается в покровительстве нам духа Фиилмарнена, а нас рассматривает как безродных приемышей.
Тут онемела Ойгла, а Стиг пришел в себя и закричал:
– Что – о –о? – Его крик был так силен, что эхо отозвалось в лесу. – Это кто же посмел так сказать?
– Один человек из рода Дарнер. Он, правда, говорил обо мне, но я думаю, что если он обо мне такого мнения, то и о Хаскнет тоже.
– И что же ты ему ответил? – спросил Стиг.
– Что я мог ему ответить, кроме как сбросить с бревна в ручей? А теперь я хочу слышать, что ты мне, отец, ответишь.
– Я отвечу, что не пройдет время от нынешнего новолуния до следующего, как соберутся все наши родичи для совершения тайных обрядов принятия в род. И если я не провел их раньше, то не потому, что я презираю своих детей, а потому, что не был уверен, захочет ли дух земли, великий Фиилмарнен, чтобы его дети вошли в человеческий род, ибо по своему происхождению они выше людей и не нуждаются в их обрядах.
– Отец, люди из рода Дарнер не верят в наше происхождение от Фиилмарнена. – Они говорят, что мы слишком похожи на людей, – сказал Снорки.
– Но ведь ваш отец дух земли? – спросил Стиг, с надеждой глядя на сына. – Ты ведь был старше Хаскнет, когда я вас привез, ты же помнишь?
Снорки опустил голову. Ему нужно было спасать себя и Хаскнет, но врать он не умел. К тому же, если бы он подтвердил, какие бы доказательства мог представить?
– Ты молчишь! Опять молчишь! – разочарованно воскликнул Стиг. – Сын! Я могу провести обряд принятия в род, но никто не может доказать, что ты не безроден, если ты молчишь!
Снорки в душе молил великого духа земли помочь ему, ведь столько лет дух не противился своему сомнительному отцовству, да к тому же сделал его хорошим мастером, помогал находить месторождения руды. И дух его услышал.
– Может, мальчику запрещено говорить об отце, но я знаю человека, который может дать ответ от имени великого духа земли, – сказала вдруг Ойгла.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Стиг.
– Конечно, жрицу Миунн из святилища Фиилмарнена в Голубом Гаутанде. Она год назад стала старшей жрицей, после смерти той, что приезжала к нам шесть лет назад. Дух может дать ответ через нее.
Дух земли помог Снорки, наведя Ойглу на счастливую мысль. Но как узнать, сделал это дух, чтобы спасти детей, или жрица Миунн понадобилась, чтобы разоблачить маленьких самозванцев? Ведь сегодня, Снорки с ужасом вспомнил об этом, он впервые назвал Фиилмарнена отцом. Вдруг дух решит наказать его устами жрицы за спасительную ложь?
– Ах, я болван! – закричал в это время Стиг. – И как мне не пришло в голову обратиться к Фиилмарнену через жрицу? Завтра же я отправлюсь в Голубой Гаутанд и пусть трепещут все Дарнеры вместе взятые!
Снорки совершенно сник. Понятно было одно: признаться он не мог, ибо дело зашло слишком далеко. Оставить все как есть тоже нельзя: это будет равносильно признанию в собственной безродности. Оставалось ждать приговора Миунн: она, обратившись к духу, либо признает его с Хаскнет детьми духа Земли, либо с позором прогонит их.
7 Дар Фиилмарнена
Отец уехал в святилище Фиилмарнена в Голубом Гаутанде, чтобы на этот раз узнать ответ самого духа на вопрос о том, кто же его дети, и может ли он провести над ними обряд принятия в род. Снорки остался дома за старшего, проводя все дни в кузнице, где делал всю работу за двоих. С утра до ночи доносились оттуда тяжелые удары молота, которым он словно вколачивал свое беспокойство в металл.
Даже Хаскнет притихла в ожидании приговора. Несколько раз пыталась она подластиться к брату, чтобы вытянуть из него хоть какие–нибудь подробности из их прошлого, но он оказался не более разговорчивым, чем куски руды, сваленные в углу кузницы. Снорки чувствовал себя прескверно. Он мечтал о чуде, ждал каждого дня с надеждой, и прощался с каждым днем, как с приближающим его позор. Эти темные мысли он пытался задушить в сердце с помощью работы, которой изнурял себя так, что едва доплетался до постели.
Через две недели упорного труда в кузнице кончилась руда. Идти за ней вызвалась Хилла. Снорки повел ее к новому месту, которое нашел несколько месяцев назад. Снорки рубил руду, а Хилла складывала ее в кожаные мешки. Мальчик работал как в тумане. Он был настолько подавлен, что по дороге домой сестра, дотронувшись до его руки, сказала:
– Снорки, что бы с тобой не случилось, я навсегда останусь твоей сестрой.
Несомненно, Хилла говорила из добрых побуждений, но ее слова подействовали на брата, как камень на шее утопающего.
На другой день Снорки приступил к плавке. Поминутно оглядывался он на дверь, потому что так измучился ждать, что даже весть о своем разоблачении воспринял бы с радостью. Однако вздыхать было некогда. Закончив плавку, Снорки достал из сыродутного горна странный пористый металл. Когда кусок остыл, мальчик ударил по нему молотом, чтобы проковать. Кусок даже не изменился. Он ударил еще и еще. Все было бесполезно. С ужасом Снорки смотрел на металл. Почему он не подчиняется ему? Неужели Фиилмарнен начал мстить? Мальчик заполнил горн новой порцией руды и поджег уголь. Потянулось томительное ожидание. В результате он получил снова пористый кусок металла. Снорки не выдержал и ударил по нему, еще горячему, молотом. Металл повиновался. Значит, дух не очень злится. Он лишь решил подшутить. Снорки успел выковать полосу для охотничьего ножа, как металл вновь стал непослушным и перестал поддаваться обработке.
«О, великий дух Фиилмарнен, зачем, поманив прощением, ты вновь на меня рассердился? – спросил Снорки у огня – алого глаза Фиилмарнена, еще теплившегося в печи. – Добрый дух, уговори покориться твое творение, не губи меня».
Чтобы духу было удобнее, Снорки развел в горне большой огонь, который, он знал, был очень приятен Фиилмарнену. Чтобы металл лучше слышал уговоры своего творца, он засунул полосу в печь. Пламя лизало ее и, казалось, что–то ей шептало. Через длительное время, подумав, что уже довольно, Снорки вытащил полосу и (о, чудо!) она покорилась. Полоса получила контуры ножа, прежде чем вновь начала упрямиться.