Лихой гимназист

— Доброе утро, Алексей, — поздоровался он. — Такая рань, а вы уже, смотрю, куда-то торопитесь.

— Дела, — ответил я. — А вы решили навестить меня?

— Да вот, жду от вас обещанного письма, а оно никак не приходит. Ну я и подумал, вдруг что стряслось?

Действительно. Давыдов взял с меня обещание ответить до конца июля, согласен ли я на перевод в первую гимназию. Разумеется, я об этом не забыл, и сегодня или завтра намеревался черкануть пару строк, отказавшись от протекции. Однако его превосходительство дожидаться не стал.

— Собирался написать на днях, — сказал я. — Ваше предложение весьма заманчиво…

— Вы должны кое-что увидеть, прежде чем дадите окончательный ответ, — перебил меня Давыдов. — Хочу, чтобы вы знали, с чем имеет дело священная стража. Прокатимся? Или вы торопитесь?

— Можно и прокатиться, — подумав, согласился я. — Если только недолго.

— Боюсь, путешествие может затянуться. Придётся ехать в сторону Петергофа.

— Значит, дела отложим. Что именно хотите показать?

— Увидите, — Давыдов дёрнул за шнурок, и карета тронулась с места.

Как и сказал его превосходительство, двинулись мы на юг по Петергофскому тракту. Карета мчала на всех парах, разгоняя попутный транспорт громогласными гудками, и нам, словно правительственному кортежу, все уступали дорогу. До Автово долетели минут за сорок. А вскоре позади остались рабочие кварталы и пригороды — мы покинули Петербург.

— Кстати, Алексей, — заговорил Давыдов, когда мы проезжали поворот к моему семейному особняку, — а вам уже известно о загадочном исчезновении вашего батюшки?

— Об исчезновении? — сделал я удивлённое лицо. — Боюсь, что нет. Мы же с ним не общаемся. Да и из дома мне не писали. А что случилось?

— Да вот… Уехал в санаторий на позапрошлой неделе, а в прошлую среду исчез, не вернулся в номер. До сих пор никто не может найти. Вещи остались на месте, а самого его и след простыл. Удивительное дело.

— Да уж, удивительно, — кивнул я с озадаченным видом. — Как такое могло случиться?

— Кто знает… Вам сообщат, если появятся вести.

— Может, у отца… сознание помутилось? — предположил я. — И он ушёл куда-нибудь в лес. Во время последней нашей встречи батюшка вёл себя весьма странно. Да и эта нелепая дуэль с дядей… Он был явно не в себе.

— Как знать, как знать, — произнёс Давыдов, глядя в окно. — Человеческий разум — загадка, а пути Господни неисповедимы.

Свернув за городом на узкую гравийную дорогу, карета двинулась через лес, и вскоре путь нам преградили высокие кованые ворота. Однако стоило шофёру подать звуковой сигнал, как прибежал мужчина в зелёном мундире и фуражке и открыл их. Территория, на которую мы въехали, была огорожена глухим кирпичным забором с колючей проволокой. Я с беспокойством смотрел в окно, рассматривая абсолютно голую равнину без единого деревца или кустарника.

Карета остановилась возле трёхэтажного жёлтого здания, которое одинокой скалой возвышалось посреди поля. Фасад украшали полуколонны с резными капиталями и прочие декоративные элементы, но от самого сооружения веяло чем-то зловещим — то ли из-за обшарпанных стен, то ли из-за решёток на окнах. Оно напоминало тюрьму или психбольницу.

Перед зданием находилась полукруглая мощёная площадка, на которой стояли четыре экипажа. Один из них был паровым грузовиком с чёрной будкой для перевозки заключённых.

— Невесело тут, — заметил я, когда мы вышли из экипажа.

— Да, веселиться тут не приходится, — сухо ответил Давыдов.

Мы прошли через высокую арку. Главное крыльцо находилось во дворе. На входе нас встретили ещё два охранника в зелёном мундире. Они выбежали навстречу и поклонились Давыдову. Он тут явно был своим.

Холл напоминал залу какого-нибудь дворца. Потолок украшала роспись на религиозную тему: люди с нимбами и ангелы покровительственно взирали на нас сверху. Пол был выложен мозаикой, а на стенах висели картины.

Но стоило нам углубиться в недра заведения, как интерьер кардинально изменился. Ещё один мордоворот в зелёном мундире открыл стальную решётчатую дверь, и мы оказались в длинном пустом коридоре с высоким потолком и жёлтыми стенами, меж которых эхом разносился звук наших шагов.

Навстречу прошли люди в белых халатах. Очевидно, здесь находилось лечебное заведение, но довольно специфической направленности, судя по решёткам на окнах.

Затем мы с Давыдовым спустились в подвал, и тут я уже забеспокоился. Низкие сводчатые потолки давили каменной безысходностью, а пронзительный вой, доносящийся из глубин подземелий, холодил душу. Впрочем, медальона на мне сегодня снова не было, поэтому я надеялся, что если случится какая-то неприятность, отбиться или сбежать труда не составит.

Путь преградила тяжёлая стальная дверь, но и её перед нами охрана тоже отворила без вопросов. Дальше был коридор с такими же стальными дверями, в каждой из которых имелось окошко.

Мы остановились возле первой.

— Иди и смотри, Алексей, — подозвал меня Давыдов и попросил охранника открыть окошко.

Я заглянул туда, и в нос ударил запах испражнений. В сумрачной пустой комнате, похожей на тюремную камеру, в которой не было даже кровати, в углу, обхватив колени руками и уткнувшись в них носом, сидел лысый человек, облачённый в лохмотья.

— Кто это? — спросил я.

— Княгиня Орлова, — ответил Давыдов.

Он приказал опереть дверь, и охранник послушался. Дверь издала страдальческий стон, открывая нам путь в мрачную зловонную дыру. Давыдов вошёл первым, я — следом, охранник остался снаружи.

Сидящая в углу женщина подняла лицо. По её тощей высушенной физиономии было невозможно определить ни пол, ни возраст. Бледная кожа чернела прожилками, а глаза горели диким безумием. Длинные костлявые пальцы походили на звериные когти.

Пациентка издала душераздирающий вопль и, вскочив, ринулась на нас. Такого я никак не ожидала. Это жуткое человекоподобное существо оказалось совсем близко, бешеные глаза заглянули мне в душу, ещё секунда и…

Давыдов выкинул вперёд ладонь, и чёрная дымка сбила пациентку с ног. Та завыла, словно волк на луну, и уползла в угол. По спине моей побежали мурашки. Женщина эта даже на человека не была похожа — скорее на взбесившегося мертвеца.

— Пойдём дальше, — произнёс Давыдов таким будничным тоном, будто мы ходили по музею, рассматривая экспонаты. — Она уже три года здесь. Боюсь, безнадёжна.

— Что вы с ней сделали? — спросил я, когда мы вышли в коридор и охранник запер дверь.

— Не мы, — ответил Давыдов. — Бесы.

Мне не очень хотелось заходить в остальные камеры, но этого и не потребовалось. Давыдов просто открывал окошки, показывая пациентов и называя фамилии. Почти все узники оказались представителями крупных дворянских родов. Некоторые смирно сидели в углу, другие бродили по камере а, увидев нас, бросались с жутким оскалом к двери, третьи валялись на полу в собственных фекалиях. Один стоял, уткнувшись носом в угол, и завывал, наполняя подвал заунывной музыкой безумия, от которой можно было самому свихнуться. Я с сочувствием посмотрел на охранника. Не повезло бедолаге с работой.

Когда мы, наконец, закончили экскурсию и вышли на улицу, я вздохнул с облегчением. Ещё никогда мне не доводилось присутствовать в подобных местах, ещё никогда я не испытывал такого омерзения.

— Все они — представители уважаемых семейств, — объяснил Давыдов. — Здесь их содержат родственники. Дело это, понятно, не дешёвое. Тех, кто не может оплатить лечение, приходится просто уничтожать.

— Гуманнее было бы и эти перебить, — заметил я, поморщившись, поскольку жуткие оскаленные лица до сих пор стояли перед глазами.

— Здесь у них есть шанс. Я показал вам только самые тяжёлые и безнадёжные случаи. Если не ошибаюсь, у нас на данный момент тридцать четыре пациента с острой формой одержимости. В ряде случаев лечение помогает, и пациент может пойти на поправку. Но бывает и так, что когда бес уходит, от человека остаётся лишь пустая оболочка, которая способна ещё существовать, но к которой уже никогда не вернутся мыслительные функции.