Евангелие от Агасфера

На балу она отнюдь не босоногая: шикарное бальное платье, великолепная укладка волос и макияж, жемчужное ожерелье и браслет с изумрудами на руке. Рядом с ней – осанистый господин лет эдак пятидесяти с аристократическим профилем лица. Дядя Фёдор невольно отмечает, что изысканный наряд не увеличил, но и не уменьшил степень её удивительной притягательности – она желанна любая. Смотрит на него неотрывно и, кажется, не слышит речь своего спутника. Федя инстинктивно порывается сделать шаг в её сторону, тоже совершенно позабыв о пожилой даме, интересующейся физикой и приборостроением. Заметив его порыв, Анна-Мария быстро отворачивается, затем вновь, на несколько секунд обернувшись, скользит по Фёдору отстранённым, не узнающим и, даже, слегка презрительным взором. Этот знак удерживает нашего героя от дальнейших движений в её сторону, на какое-то время он даже решает, что это и не Анна-Мария вовсе, а просто очень похожая женщина, да и как могла босоногая оборванка обернуться Золушкой на балу? Тем более так быстро – даже если её кто-то подвёз сюда на машине, всё равно за те пятнадцать – двадцать минут, пока Фёдор Михалыч и Жорж бегом добирались до этого места – невозможно было тщательно помыться, переодеться и сделать укладку волос и макияж.

Фёдор возвращается к увлечённой старушке, деликатно извиняется за минутное отвлечение внимания от разговора и, попросив повторить вопрос, заданный ей о коэффициенте расходимости безрезонаторного лазера на полупроводниках, вновь погружается в научную беседу. Хотя, надобно отметить, краем глаза продолжает следить за незнакомкой, так похожей на предмет его мечты. Минут через десять, пожилая дама, видимо, насытив своё интерес, раскланивается, осыпав своего информатора множеством благодарностей. Сей ритуал на некоторое время отвлекает нашего героя от наблюдений. Однако отыскать взором женщину – копию роковой возлюбленной, после обмена любезностями со старушкой, решительно не удаётся. Более того, на ее месте, подле её кавалера – Жорж. Судя по выражениям лиц и жестикуляции, они обмениваются остротами. Впрочем, старый лис достаточно быстро ловит на себе Федин взгляд, и, опять же, ежели судить по жестам, извиняется перед собеседником и, прервав беседу, направляется прямёхонько к пылкому влюблённому:

– Друг мой, вы не ошиблись, это она – Анна-Мария. Вернее будет сказать, что здесь она Анна, а в прежней обстановке – Мария.

Фёдор порывается спросить о несовпадении во времени, однако Жорж не даёт ему и слова вымолвить:

– Она – воплощение Души, да-да, той самой Anima Mundi (сноска). У неё множество граней. Вы влюблены и воспламенены, и это прекрасно. Хвала богам, что ваше посвящение случится именно с Анной. Анна отличается от Марии даже в большей степени, чем Персефона разнится с Корой (сноска). Её явление для вас предшествует совершенно новому этапу в судьбе. И мечтать о самоубийстве уже не нужно будет. Ступайте. Вы найдёте ее в последней комнате влево по коридору.

– Но…, – пытается возразить Федя. Магистр вновь прерывает его:

– Ни слова против! Вы, голубчик, нынче уже совершенно иной, чем давешним вечером. При всём том, сия трансформация не завершена. Так не дайте процессу вернуться вспять, сейчас нужен обжиг и кристаллизация. Ступайте!

Глава 6

«Круча над кручею, чаща дремучая

С пнями, корягами, мхами, оврагами.

Воды – живители пустынножителей.

Львы к ним у пропасти ластятся с кротостью,

Чтя сокровенное место священное.

Pafcer exstaticus – Отец восторженный

Жар сверхъестественный муки божественной,

Сердце пронзи мое, страстью палимое,

Копьями, стрелами, тучами целыми.

Корка под палицей треснет, развалится,

Мусор отвеется, сущность зардеется,

Льющая свет всегда вечной любви звезда».

И. В. Гёте, «Фауст»

Весьма просторное помещение, в котором он оказался, не было похоже ни на залу, ни на гримёрки. Возможно, оно являлось кладовой для крупных театральных декораций. Здесь находились ширмы, несколько различных столов, стулья – старинные и современные, ковры, вешалки, огромный шкаф, зеркала… Однако, все эти предметы не стояли беспорядочно – Фёдор узрел какую-то странную гармонию в их взаиморасположении. К тому же, между ними был и некий простор. В левом дальнем углу располагалась настоящая жемчужина – не каждый театр мог себе позволить такую декорацию – огромная кровать…, нет, пожалуй, просто кроватью нельзя называть это воистину королевское ложе, обтянутое атласным покрывалом под роскошным балдахином на четырёх изящных столбах резного дерева.

Женщина, еще более пленительная и манящая в этой обстановке, уловила Федин взгляд, брошенный на ложе, хотя, естественно, брошенный туда ненадолго, ибо с первой же секунды внимание его было приковано к ней – той, что превратилась за этот вечер в единовластную хозяйку его сердца, да и всего его существа. Она, всё так же нарядная, сидела, как могло показаться, с выражением решительно не характерным для её прежнего облика скромности и смирения, на элегантном кресле, поджав ноги под себя. Дорогие бальные туфли стояли по правую руку от кресла:

– Да, действительно – не простая декорация, а царская опочивальня, доставшаяся театру от потомков литовского монарха Ладислава. Лишь Король и Королева имели право возлежать и соединяться на этом ложе.

О, боги! Тот же, сводящий с остатков ума, чарующий голос, но сейчас он излучал совершенно иную атмосферу: манил и отталкивал, раскрывал неведомые глубины и ставил, казалось, непреодолимые барьеры, возбуждал и остужал, призывал к действию и, одновременно, настраивал на долгую паузу. Фёдор не мог взять в толк, как ему вести себя – на чердаке всё было предельно ясно, хотя и требовалось справиться со смущением и робостью, здесь же он уже не робел, его удерживало нечто иное. Положим, он знал, что ни что уже не помешает, и этой ночью Анна станет его возлюбленной в полной мере, и, в то же время, их разделяло нечто, что необходимо было преодолеть, и не просто преодолеть, но еще и заслужить. Вот только чем? Какими поступками?

Будто бы услыхав его мысли, Королева души его тихо произнесла:

– Состояние… необходимо состояние. Настройся на меня, просто посиди рядом, – она указала на низкий табурет в полуметре от себя. Удивительно, но выглядела эта роскошная женщина абсолютно трезвой, хотя горячительного этим вечером было выпито немало. Да еще и шампанское на балу… Опустившемуся на табурет Феде нужно было немного задрать голову, чтобы видеть желанные очи, излучавшие тихую нежность и глубокий покой. А вот заботился наш герой быстротечными противоречивыми порывами, то ему чудилось, что надобно действовать настырно, и, не взирая, на её игру в эдакую скромницу, идти напропалую в атаку, то, вдруг, его одолевала тревога, что с ним пошутили, и его чувства будут отринуты. И всё это – на фоне того же острейшего возбуждения и жгучего желания, что он испытал на чердаке за минуту до рокового случая, прервавшего священнодействие, которое почти состоялось.

Всё же, спустя несколько времени, Федя с удивлением отметил, как смелые и дерзкие образы, а равно и картины постыдного поражения начали таять, а затем и вовсе прекратили роиться перед его внутренним взором. В груди вновь взрывался фейерверк невыразимого блаженства. На чердаке он взрывал героя-любовника, раскидывая, как чудилось тому, не только флюиды чувств, но всю его плоть во все стороны, сейчас тот же фейерверк был невероятно мягким и столь нежным, что автор даже решается употребить для описания снизошедшего на мужчину чувственного потока, оборот, взятый из, пожалуй, самого древнего библейского текста – «Книги Иова»: «истаивает сердце». Да, именно так: истаивало сердце, да что там сердце – всё существо Фёдора. В сей миг он предельно ясно понял, что ничего большего уже даже и не нужно, он готов годы сидеть подле Анны, если будет нужно – находиться вдали от неё, свершая те деяния, кои уготовит ему один лишь только взор возлюбленной.