Это был я, Арти!

Но всё это было позже. Намного позже. А началось всё…

Я не помню, как всё началось. Наверное, это нормально. Мало кто помнит своё рождение. И раннее детство тоже мало кто помнит. Я не помню. Я помню только, что я точно был маленьким. Настолько маленьким, что Мишка казался мне большим. Как только я появился в семье, он сразу схватил меня и поднял на руки. Поэтому он и показался мне большим и сильным. Только потом я понял, что он тоже щенок, только человеческий. Это у людей называется ребёнок. Но это даже хорошо, что он оказался щенком. Мне было с кем играть. Мишка очень любил со мной играть, а я любил играть с Мишкой. А что нам ещё оставалось делать? Он был один, и я был один. У него не было ни братьев, ни сестёр. У меня их тоже не было. Вернее, они были, но где именно, я не знал.

Мишка мне рассказывал, что нас родилось пятеро. Четыре мальчика и одна девочка. Мишка сказал, что тот, в чьём доме мы родились, очень любил книги про приключения. Особенно ему нравилось про мушкетёров. Я не особо понял, кто такие мушкетёры, но Мишке про них тоже нравилось. Меня назвали в честь одного из них. Как сказал Мишка, у породистых собак принято называть щенков одного помета с одной буквы. Например, все имена (мне не нравится слово «кличка») на букву «А»: Ада, Аксель, Альфа. Или на «Б», или… На любую букву, но чтобы все непременно на одну. Или называют всех в честь чего-нибудь одного, хотя бы какого-нибудь ветра: Бриз, Пассат, Тайфун, Буран. Тогда буквы не важны, главное, чтобы каждый был ветром. А мы стали мушкетёрами. Не все. Наша сестра была единственной девочкой. Когда девочка одна – она должна чувствовать себя королевой. Её так сначала и хотели назвать – Анной. Но сестричка наша оказалась своенравной и задиристой, всё время кусалась и первой лезла к еде, пихая и расталкивая нас, мушкетёров. Поэтому тот, в чьём доме мы родились, передумал и назвал её не Анна, а Миледи. Мои братья стали Атосом, Портосом и Арамисом. А я был самым мелким, и меня назвали в честь самого молодого из той отважной четвёрки. Но Д’Артаньян для овчарки – имя не самое подходящее. Тогда тот, в чьём доме мы родились, где-то вычитал, что во французском языке первая Д – это не часть имени. Это всего лишь указание на место рождения или на то, что «носитель имени является не имеющим титула младшим ребёнком мелкого гасконского дворянина, в нашем случае Артаньяна». Так он сказал Хозяину, а Хозяин – Мишке. Мишка рассказал мне. Я мало что понял. Мишка, похоже, тоже. Когда он мне это рассказывал, он забавно сопел, вспоминая каждое слово, услышанное от отца. Он вряд ли понимал смысл половины из них, но хотел казаться таким же серьёзным и умным, как Хозяин. Мне было смешно. Я не пытался ничего понять. Мне было достаточно того, что длинное и неудобное имя самого любимого Мишкой мушкетёра сделали таким простым и удобным. Первую Д убрали совсем, а оставшееся Артаньян сократили до самого лучшего на земле собачьего имени – Арти. Моего имени!

А как звали мою маму, я даже и не знаю. Может быть, и знал когда-то, но не помню. Я вообще сначала думал, что Мишина Мама – это и моя мама тоже. Она меня часто ласкала и именно она кормила меня молоком из блюдца. Потом, конечно, я понял, что Мама Миши не может быть мамой овчарки, потому что она же не овчарка. Но про себя я всё равно продолжал называть ее Мамой. Тем более, что настоящей Мамы я не помнил.

Мама в нашей семье была любовью. Она нас всех любила. И Хозяина, и Мишку, и меня. И её все любили. Поэтому Мама – это любовь. Она обо всех нас заботилась, всех кормила. Хозяин меня тоже иногда кормил, но он очень часто бывал занят, часто куда-то уходил. А Мама почти всегда дома. Она постоянно что-то варила или жарила на кухне. По мне так зря. Сырое мясо намного вкуснее. Мясо первый раз дала мне попробовать тоже она. Мясо – лучшее, что есть в этом мире. После Мишки, конечно. После Мишки, Мамы и Хозяина. Они лучше мяса. Они – люди, и они – моя семья!

Главным в нашей семье всегда был Хозяин. Он самый сильный, самый решительный, самый умный. Я так думаю. Его все в доме слушались. Мишка называл его папой. Когда он вырастет, он тоже станет таким же, как Хозяин. Я в этом уверен. Странно, но я никогда не думал, что Хозяин – это и мой папа тоже. Про Маму так думал, а про Хозяина нет. Дело даже не в том, что он меня не любил. Конечно любил. Ещё как! Он мог потеребить меня за ухом или почесать живот, он мог поговорить со мной, он… Он был таким… Был таким, что любому, даже самому неразумному щенку сразу становилось ясно, что он другой, он несравнимо выше любой овчарки, любого другого животного или зверя на этой земле. Нет, конечно, он не мог быть моим папой. Но от этого я любил его ещё сильнее. Ведь он, несмотря на всю свою невообразимую высоту, так запросто и так искренне относился к простой собаке, которая ещё ничего и не сделала в своей коротенькой жизни, чтобы заслужить эту любовь.

И я сразу решил, что непременно должен буду её заслужить, эту любовь, подаренную мне заранее, без причины, просто так. Я не знал ещё как, но твердо решил, что заслужу. И я старался служить.

А вообще, мне повезло, что у меня был Хозяин. «Хозяин должен быть у каждой собаки», – так мне сказал Буран. Мы подружились с ним после того случая с лопатами. Буран после этого всегда мне улыбался, даже если видел издали, и всегда приветственно лаял. Я лаял в ответ. Мне было приятно. Когда Буран первым здоровался со мной, на меня восхищенно смотрели все остальные щенки. Даже Лика. Я заметил однажды, как она украдкой посматривала на меня. Ещё бы! Со мной почтительно говорил сам Буран – живая легенда нашего клуба.

Лика… Тогда она была ещё жива. И Буран был жив. И Аксель с Графом, и Несси с Вулканом, и Бой, и Гамлет, и… Все были живы – и те, чьих имён я не помню, и те, кого по имени я тогда не знал, а теперь уже никогда и не узнаю. Никого из них больше нет. Никого из них не осталось. Они были породистыми служебными собаками, очень ценными, как говорили люди. Осенью, когда стало ясно, что город в кольце, всех собак нашего клуба решили спасти. Их собрали вместе и отправили по Ладоге на Большую землю. Озеро они так и не переплыли. Был налёт, бомбёжка… Инструктор плакал, когда рассказывал, как всё случилось. Это было странно и тяжело – видеть, как инструктор плакал. Он был большой и сильный человек. Он тоже должен был плыть вместе с собаками, но он повредил ногу и не смог. А теперь плакал и говорил, что должен был. А меня не пустил Мишка. Он вцепился в мою шею и не хотел меня отпускать. Он кричал, что не отдаст меня никому. Тогда он уже знал, что такое эвакуация и как страшно там бывает. Он тоже плакал. Но ему можно, он ещё щенок. Мама пожалела нас обоих и оставила меня с Мишкой. Получается, что спасла. А тех, что завистливо смотрели на меня, когда со мной первым здоровался Буран, не спасли. И самого Бурана не спасли.

А ведь Буран был легендой. Он был на настоящей войне – и в Испании, и в Финляндии. Он умел искать мины. Мы, молодые неопытные щенки, раскрыв рты, смотрели, как безошибочно отыскивает Буран все спрятанные накануне закладки. Двигаясь по полигону четко, как автомат, он время от времени останавливался, принюхивался, садился и замирал, ожидая хозяина. Это была сигнальная поза, и хозяин раз за разом отыскивал в указанном Бураном месте закопанную мину. Хозяина своего, кстати, как поговаривают, Буран однажды вытащил раненным с минного поля. Я верю, Буран запросто мог.

А в тот день я не видел, как работал на полигоне Буран. Мы пришли позже. Буран сидел у ног хозяина, виновато понурив голову.

– Ну что, и на старуху бывает проруха, – сочувственно поглядывая на Бурана, выговаривал инструктор его хозяину. – Пустышку твой Буран отыскал. Ложная закладка оказалась.

– Эх, Буран, Буран, – потрепал за ухом своего пса хозяин. – Видать стареть ты, брат, стал. Теряешь хватку.

Буран жалобно заскулил. Он чувствовал свою вину и потому опустил глаза вниз. Он не мог смотреть в глаза своему хозяину. Увидав меня, он немного смутился, но потом решил выговориться незнакомому желторотому щенку.