Страница 12 из 17
Мне досталось и доской, и тарелками.
– Полина всё запишет и опубликует! Мама! Папа! Перестаньте! – со слезами выкрикивал Христофор, наивно полагая, что мой дневник – прививка от человеческой глупости.
Когда супругов наконец удалось разнять, оказалось, что они одинаково недовольны мною. И Тюка, и Лев Арнольдович искренне надеялись, что я приму чью-то сторону.
– Вы мешаете мне укладывать детей! – я впервые повысила на них голос. – Сейчас же закройте рты и прекратите мутузить друг друга!
От моего окрика миротворец и правозащитница разбежались по разным углам.
Февральским днем, когда за окнами бушевала метель, в квартиру Тюки заглянул полный мужчина средних лет. Он был одет в зеленый шерстяной свитер, теплые синие штаны на лямках и вязаную малиновую шапку с белым пушистым помпоном, что даже для российской столицы выглядело весьма смело. Мужчина отряхнулся в прихожей, насыпав снегу с пуховика и калош, снял с себя громоздкие валенки, в один из которых тут же забрался Чубайс, и деловито представился поэтом и другом Марфы Кондратьевны.
– Павел Рябчиков – доктор наук! – с гордостью произнесла Марфа Кондратьевна, выйдя из кабинета.
– Доктор Пук! – передразнил мать Христофор, прыгая в трусах по прихожей.
Лев Арнольдович сухо поздоровался с гостем, взял Аксинью, две старые пластмассовые канистры для воды, упругую хворостину и отбыл в лес к роднику.
Я подала хозяйке и гостю чаю с баранками и, пока прислуживала у стола, выяснила, что Павел Рябчиков сочиняет поэму о вечной любви.
– Птицы принесут нам на крыльях весну, – самозабвенно декламировал гость. – Деревья затрясут зелеными кронами, как лошади гривой, просыпаясь от вязкой стужи, а душа человеческая затребует страсти!
– Лучше поведай, Павлуша, как двигаются правозащитные дела. – Тюка хрустела баранкой и зевала: она не спала всю ночь, наблюдая за политическими баталиями в интернете. – Ты ведь придешь на митинг?
– Верхние соседи пошли в атаку, – как бы невзначай ответил на это доктор наук. – Они нас, диссидентов, ненавидят! Сживают со свету!
– Понятное дело! – Марфа Кондратьевна вскочила, отгоняя Мату Хари от плиты полотенцем, и охнула, схватившись за бока: сказались мужнины удары гладильной доской.
– Соседи дырочки у себя в полу просверлили, и теперь потолок над нами открывается. Неожиданно всё происходит! Соседи из бластеров стреляют в меня и в маму известкой с ядохимикатами! – доверительно сообщил гость, сощурив левый глаз. – А мамка моя старая, она изза болотного яда долго не протянет!
Надо сказать, что в этот момент я застыла с чайником в руке, а Марфа Кондратьевна невозмутимо поддержала собеседника:
– Как вы правы, милый друг. Нас соседи тоже не жалуют! Постоянно норовят обозвать матерно или требуют убрать за кошками.
– Словами ругать – одно, а ядохимикатами прыскать – другое, особенно добытыми с подмосковных болот, – возразил Павел Рябчиков, отхлебывая чай.
– Фольга помогает, – со знанием дела сказала Марфа Кондратьевна. – Обклей, Павлуша, дома весь потолок фольгой. Не пожалей копеечки. Стоит рулон в супермаркете сущий пустяк, а защита какая – не пробить десятерым врагам! Истинный крест, никакая радиация сквозь фольгу не пройдет. Фольга от всяких вредных лучей защитит. Диссидентов как только не травят – и лучами, и известкой, и болотными ядами!
– А некоторые идиоты до сих пор верят, что Земля круглая! – довольно продолжил Павел Рябчиков.
– Никаких доказательств, что Земля круглая, нет. Раскрутили эту версию, вот и всё. Может, Земля плоская, как блин! – тут же согласилась Марфа Кондратьевна. – Нашей планете всего шесть тысяч лет, а ученые врут, что прожиты миллионы и что здесь жили динозавры! Ложь на лжи! Верно только по Библии!
– Правильно! По расчетам библейским, только шесть тысяч лет Земле, плюс-минус пара веков, – закивал гость. – А иное утверждать – ересь!
Он покосился на меня, но я не была готова спорить, боясь спугнуть удачу, и превратилась в молчаливого истукана.
Далее выяснилось, что Павел несколько лет провел в закрытой психбольнице, где, собственно, они с Тюкой и познакомились. А сейчас он получил степень доктора наук в загадочном учреждении, которое именовалось «Академия Плоской Земли», но вот беда, пожаловался гость, диплом этого института никто в мире не признает. При мне Марфа Кондратьевна Павла всячески нахваливала, а затем высказала мнение, что я и ее гость должны пожениться. За этим, собственно, Павел и пришел. Он сразу оживился и восторженно сообщил, что у него в спальне большая и холодная кровать.
– Только потолок иногда открывается… – предупредил он.
– Мне пора к детям! – сказала я, решив спастись бегством.
– Погодите, фольгой обклею потолок и приглашу вас к себе!
В коридоре громыхал канистрами и клял судьбу Лев Арнольдович, он привез воду на Аксинье. Больная крутила головой и тихонько жаловалась, опасливо поглядывая на сломанную хворостину в руках отца:
– У-у-у …
Закрыв за собой дверь гостиной, я принялась играть с детьми в морской бой. Увлекшись, мы и вовсе позабыли про странного гостя, а когда я вновь пришла на кухню, его уже не было, а раздосадованная Марфа Кондратьевна сунула мне счет, который принес почтальон.
Счет на пять тысяч рублей был за телефонные переговоры между Москвой и Бутылино. Марфа Кондратьевна несколько раз громко назвала сумму и окончательно окосела от злости.
– Пять тысяч рублей ты натрещала по телефону! – взвизгнула она.
Это была чистая правда.
– Замечательно, – спокойно ответила я, глядя в глаза Марфе Кондратьевне. – Будем считать, что вы заплатили мне за месяц работы с детьми!
Тюка поперхнулась, закашлялась и не нашлась что ответить. Я достала с полки ручку, бумагу и прямо на месте произвела расчет.
– Вы видите? – спросила я Марфу Кондратьевну. – Вот сумма, которую вы мне еще остались должны! Это если считать по минимальной московской зарплате няни с вычетом еды и проживания!
Тюка продолжала задыхаться от негодования, ее уши стали красными.
Я взяла счет за телефон, сложила его вчетверо и аккуратно засунула ей в карман длинной вязаной кофты.
– Теперь она точно отключит междугородку, – предупредил меня Лев Арнольдович, когда багровая от злости супруга скрылась в кабинете.
Лев Арнольдович периодически отвоевывал у супруги часть детского пособия и покупал продукты. Когда это происходило, я и дети наедались сразу за несколько дней, до этого мы голодали.
Тюка старалась питаться в правозащитных организациях, куда забегала после митингов. Судя по ее рассказам, московские правозащитники любили веселые застолья.
Дома между супругами не прекращались скандалы. Они не обращали внимания ни на детей, ни на гостей. Ругань гремела на весь дом, и дети в такие моменты прижимались ко мне и закрывали уши руками.
Дважды я ездила в дальние районы Москвы к потенциальным работодателям, но смена там начиналась в семь утра, а на дорогу нужно было потратить полтора часа. Нянчить ребенка с проживанием не предлагали.
В агентствах по трудоустройству у приезжих выманивали паспорта, шантажировали и вымогали деньги. Выслушав несколько историй от нянечек, я решила, что буду искать работу без посредников. Я с детства не любила шестерок, лебезящих перед боссами и наживающихся на тех, кто слабее.
Предоставив публикации из журналов Северного Кавказа, я получила в Союзе журналистов карточку международного уровня и договорилась в газете о правах человека, что буду передавать им материалы по Чечне. Платить гонорары мне, разумеется, не могли, да я и не просила.
Я ломала голову, что делать дальше.
Чтобы войти в интернет, приходилось ждать милости от хозяйки. Невозможность писать, искать работу угнетала. Спасалась я беседами со Львом Арнольдовичем, который не только любил выпить, но и читал хорошие книги. Он шутил о Хайдеггере и цитировал Ницше. Наслушавшись моих рассказов о селе Бутылино, где проживала мама, Лев Арнольдович предложил название для произведения о жизни в русской глубинке – «Тени стучатся в окна».