Страница 7 из 15
А спустя еще почти неделю нас с пятнистым фаталистом в вольере осталось двое. Тихо лежащую в своем углу серую кошку вынес за хвост сотрудник приюта, наконец-то явившийся наполнить миски.
«Вот и сдохла, падла», — тихо изрек он при этом. Тихо и буднично, словно речь шла о слегка испортившейся погоде или очередной автомобильной пробке. Хотя нет, пробка вызвала бы у него, наверное, больше эмоций.
Еще более равнодушно воспринял смерть серой товарки мой пятнистый сосед. Лишь молча повернулся, глянув вослед уходящему сотруднику. «Что ж, этого и следовало ожидать», — отчетливо читалось в его бесстрастном взоре.
А вот мне сделалось не по себе. Все-таки о смерти всяко лучше читать в газетах или книгах да узнавать из телепередач вроде «чрезвычайного происшествия». И уж никак не оказаться с нею в одном помещении. Даже если это смерть безымянной бродячей кошки.
Вновь закрылась решетчатая дверь вольера, и мы остались дальше коротать дни в вынужденном бездействии. В грязном подвале, куда не проникало ни лучика солнца. Под тусклым светом слабых лампочек, среди вони нечистот… и чужих мучений тоже. Наша покойная соседка, увы, не была единственной, чья бродяжья жизнь собственно жизнью быть перестала — превратившись в агонию. Хоть до попадания в приют, хоть вследствие оного. Не проходило и часа, чтобы подвал не оглашался чьим-то тоскливым воем, визгом или жалобными воплями. Различить осмысленную речь в них было невозможно, даже когда кричал кто-то из моих нынешних собратьев по виду.
Оптимизму такая обстановка, ясное дело, не способствовала. Более того, временами даже казалось, будто я попал в ад: не то в преисподнюю для животных, не то в особый его круг, где даже люди пребывают на положении бессловесных, беспомощных тварей.
Впрочем, подобная категоричность не была долгой. Спустя еще какое-то время я стал воспринимать приют совсем иначе. Ассоциировался он у меня уже не с местом посмертного воздаяния, но с промежутком между традиционными для всех религий крайностями — адом и раем. С чистилищем, что допускала для своих последователей католическая вера.
Допускала… и оттого, видимо, не особенно смогла прижиться среди наших берез и осин. Потому что без крайностей жизнь в России представить сложно. Тирания неизбежно чередуется со смутой и вольницей, безумная роскошь соседствует с бедностью. А вот с промежуточными вариантами: компромиссами типа демократии и среднего класса — нелады. Легче и продуктивнее бывает арбузы в тундре выращивать.
И все-таки именно чистилище стало казаться мне наиболее верным определением того места, где до поры до времени выпало находиться. И дело было вовсе не в банальном самоутешении. Нет: сколь бы ни способствовало вынужденное безделье увяданию, телесному и умственному, а превращать порося в карася я не был склонен в принципе.
Соль же заключалась в следующем. Это в аду, если верить Данте, надлежало всякую надежду оставить на входе. Чистилище же, хоть и будучи далеким от райских кущ, на вышеупомянутой надежде, напротив, целиком зиждилось. Надежде на покаяние и прощение — и на долгожданный рай в качестве награды.
Так и в приюте: сколь ни было безрадостным пребывание в нем, а место надежде нашлось и здесь. Ее несли из внешнего, освещенного не лампочками, а солнцем, мира люди, что время от времени спускались в мрачный вонючий подвал. Дети со своими родителями; иногда одни взрослые без детей — они приходили, желая приобрести домашнего любимца. И при этом сэкономить деньги, ни гроша не оставив на «птичьем рынке» или в зоомагазине.
Увы: их визиты чаще всего заканчивались быстро и безрезультатно. Отпугивал людей, во-первых, запах, а во-вторых — несносная манера собак и ругаться, и приветствовать одинаково — лаем во весь голос. Попробуй тут отличи! Вдобавок выглядели обитатели приюта в большинстве своем так, что с первого взгляда могли отбить желание приласкать такую зверушку и обогреть. О, соседка наша серая, покойная, являла собой еще не худший пример. Скажем так, не самый худший.
И все же кое-кого лучики надежды из внешнего мира не обманывали. Согревали. Вот, например, щенка, которого не иначе как по дурости разместили в нашем вольере через несколько дней после смерти серой кошки. А может, и не по дурости… не совсем по дурости: просто со свободным местом в приюте сделалось совсем плохо.
Еще мелкий, вдвое меньше меня, щенок просто не успел заразиться злобой от взрослых собратьев. Равно как и ненавистью к таким, как мы. Маленькие же слабости его — непоседливость и неуклюжесть — в другое время и при иной обстановке выглядели бы даже забавно.
Иначе думал пятнистый сосед. Уже в первый день пребывания щенка в нашем вольере он подговаривал меня напасть на это маленькое бойкое существо. Не чтоб воспитать или поставить на место — сии реверансы в отношении неугодных мог позволить себе только человек. Предполагалось песьего детеныша банально загрызть, покуда он, забавный и безобидный, не вырос в хищную тварь.
Я отказался, и намерения трехцветного гнуса так и остались намерениями. Расправиться со щенком в одиночку он не решился, даром что намеченная жертва была заведомо слабее. Ну а мне вдруг подумалось, что под маской циника и фаталиста скрывается банальный трус. Нет, даже трус по убеждению. А все его страшилки насчет мехов да выражение твердокаменного равнодушия суть либо маски, либо способ заразить страхом и трусостью окружающих. Ведь обидно трястись от ужаса, когда другие не трясутся. Куда как лучше под трясучку свою подвести хоть что-то, что сойдет за объективность. Авось и самому легче станет…
Щенок пробыл с нами дня три, не больше. А затем сменил голый грязный пол и скудный приютский паек на мягкий коврик и полную миску. Его забрала, избрав в домашние любимцы, милая девчушка с двумя косичками.
А мы с трехцветным собратом по виду остались: он — все так же равнодушно взирать на мир, а я… собственно, для того, для чего и предназначалось чистилище. Пробовал молиться, хотя бы мысленно. Подвергал жизнь арбитражу, ища повод для покаянья. Идея, зародившаяся еще во время постоя в магазине, теперь вошла в полную силу. Очень уж тому способствовала сама атмосфера приюта вкупе с моими ассоциациями.
Правда, рефлексия в итоге так ничего и не дала. Кроме упомянутой еще раньше гордыни, особых причин для раскаяния я не нашел. Сколько помню, ничего не украл и никого не убил; слушался родителей, почти не дрался и учился хорошо. Даже не списывал никогда — понимал потому что: знаний сия сомнительная уловка не прибавит мне ни на йоту. А диплом или аттестат, не обеспеченный знаниями, это примерно как валюта, не обеспеченная реальными ценностями. Пользы никакой, а вот проблемы создать может.
…около недели спустя пятнистый сосед слег от желудочных колик. Благодарить за то ему следовало, как видно, кормежку приютскую, несвежую да и черт знает из чего сготовленную. Мучения бедолаги продлились еще пару дней — пока на них не обратил внимание один из сотрудников. Пока не сжалился: не унес кота, чтобы усыпить.
Провожал я этого циничного тихоню с грустью… вспоминать же вскоре его пришлось даже с ностальгией. Потому как новый жилец, принесенный мне в компанию, оказался ни больше ни меньше буйнопомешанным. Он кидался на прутья решетки, злобно вопил; один раз даже пытался атаковать сотрудника, принесшего еду.
Как и у всякого безумца, в поведении нового соседа припадки чередовались с периодами спокойствия на грани полной пассивности. Вот только ни проблеска здравого смысла при этом все равно не проскальзывало.
«Ты не думай, внешность обманчива, — заводил он свою обычную для спокойных моментов песнь, — на самом деле я человек. У меня машина, дом загородный, жена-красавица… были. Но никто не верит! И, по-моему, даже не слышит меня. К кому бы я ни обращался… Вот ты-то, ты-то — скажи: ты меня слышишь? Понимаешь?»
«Понимаю», — отмахивался я дежурным ответом, и несчастный безумец затихал. До следующего припадка.
Так прошло еще несколько дней… в течение которых я начал даже прислушиваться к его речам. А в душе зарождались смутные сомнения: действительно ли этот кот — безумен? И спроста ли сошел с ума? Впрочем, ни во что внятное мои подозрения кристаллизоваться не успели. Потому как счастливая звезда снизошла наконец и до меня.