Страница 5 из 15
— Эх, котяра, — со вздохом приговаривала продавщица, — только ты меня и понимаешь.
— Понимаю, — хотелось ответить мне, но изо рта выходило лишь очередное «мяу». Ничего иного сказать я в нынешнем своем положении, понятно, не мог. Вернее, и рад бы, да горло не позволяло.
Утешенье невольная моя товарка нашла в глянцевых журналах и маленьких книжках в мягкой обложке. Хватало ей примерно по одному номеру или томику на смену.
Наутро молодую продавщицу сменяла другая — тетенька уже более зрелая и потому с судьбой своей (какой ни есть) успевшая давно смириться. Меня поначалу эта особа захотела даже выгнать, но вскоре передумала. Не без заступничества со стороны молодой коллеги. В итоге отношения наши свелись к простой формуле: «я не беспокою ее, а она не трогает меня». То есть прикармливать приблудившегося кота зрелая сменщица желанием не горела, но хотя бы не выставила за дверь.
Вообще к смене своей относилась она по-военному. В смысле, как солдат, чья служба идет, даже покуда тот спит. Время за прилавком коротала, то листая какой-то журнал, то вообще в полудреме, и слушая ненавязчивое бормотание маленького радиоприемника. Последний я еще окрестил про себя «музыкальным пеньком».
И лишь время от времени вторая из продавщиц ненадолго отвлекалась на обслуживание покупателей. Причем делала это подчеркнуто неторопливо; по принципу «вам надо — вот вы и ждите». С теми алкашами, что забредали уже в утренние часы, ведомые надеждой опохмелиться, вела себя резко и непреклонно. Многих она знала по именам да помнила вдобавок, сколько каждый успел задолжать.
Кстати, в том позитивном нейтралитете, что сложился у меня в отношениях со старшей продавщицей, были и свои плюсы. Прежде всего, уже не страдающий от голода, я был предоставлен сам себе. Иначе говоря, у меня наконец-то появилось свободное время, благодаря чему я смог впервые поразмышлять о недавнем резком повороте своей судьбы.
А прежде чем размышлять — устыдился. Оттого, что принял превращение в кота как должное. Словно не ходил никогда на двух ногах, не носил костюм и не просиживал регулярно в офисе, называя это «работой». Не получал высшее образование и даже слов окромя «мяу» вслух сроду не произносил.
И ведь память человеческую вроде не потерял, и разум… хотя кто сказал, что последний — прерогатива исключительно человека? Вон, другие коты, встреченные мной на улице, впечатления безмозглых тварей тоже не производили. Ни в чем мне не уступая, а кое в чем и превосходя. Тот же Рваный, стыдно признаться, разбирался в людях лучше, чем я. Чем я, проживший человеком не один десяток лет!
А вы говорите: разум, разум…
Так от запоздалой рефлексии я плавно перешел к вопросу, долженствующему вообще-то быть главным в теперешней ситуации. Как вообще могло получиться, чтобы я, человек, однажды оброс шерстью, сильно уменьшился в размерах и обзавелся усами, хвостом и четырьмя лапами?
В ответ воображение, прежде не шибко востребованное, с непривычки выдало целый ворох версий — одна другой несусветнее. Нашлось в нем место и злому колдовству; проклятью, в том числе родовому. Не остались обойденными ни чьи-то секретные эксперименты, ни козни инопланетян, ни даже кара Божья за некие грехи.
Ну а апофеозом таких размышлений стал некий предполагаемый, но еще непознанный закон природы. Согласно которому, путем превращения в кота или в иную тварь, бессловесную и безобидную, из рода людского своевременно изымается потенциально опасная личность. Или наоборот: могущая стать слишком великой и несвоевременно подстегнуть развитие цивилизации.
Сколь ни льстило мне последнее предположение, именно версию о неведомом законе пришлось отбраковать в первую очередь. В полном соответствии с перипетиями мировой истории. Которая, знаете ли, ни в одну эпоху не знала недостатка ни в великих людях, ни, увы, в опасных злодеях — от маньяка, режущего горло, до зачинщиков мировых войн. Более того, между делом человеки разумные сподобились даже обзавестись оружием, способным уничтожить все живое на планете. В свете чего мысль о законе-охранителе казалась особенно смешной и нелепой.
Не вызывали теплых чувств и другие версии, но на сей раз от полнейшей своей бесполезности. Что инопланетяне, что наши же доморощенные, но все равно недобрые и могущественные экспериментаторы были для меня недосягаемы. Даже в бытность меня человеком, что уж говорить о кошачьей вехе в моей жизни.
Некоторую толику надежды давала колдовская версия: все-таки любое заклятье-проклятье можно снять. А если оно вдобавок родовое, то с ним, наверное, даже можно жить. Почти по-людски — родители ведь живут. Не помешало бы их о том спросить… что, увы, тоже трудноосуществимо для существа, передвигающегося на четырех лапах.
И что же остается при таком раскладе? Правильно: принять произошедшее как кару Всевышнего… а вернее, как данное Им испытание. Смирить гордыню, покаяться в собственных грехах и молиться, молиться, еще раз молиться. К слову сказать, первый пункт не был бы лишним точно. Потому, прежде всего, что положение, более тому способствующее, придумать было сложно. Стезя бродяги, тем паче — бродячего кота, бессловесного существа, смирению способствовала как нельзя лучше. И менее всего годилась для культивирования гордыни.
А кроме того, говоря откровенно, смирять было что. Молодой офисный служащий, что в свои двадцать семь успел обзавестись уже отдельной квартирой — я все чаще позволял себе смотреть свысока на окружающий мир. Да что там на мир, даже на родителей! Даром что имел-таки к тому основания.
И что же теперь? Когда блестящая карьера столь внезапно закончилась, а вожделенная квартира едва не превратилась для меня в ловушку, в тюрьму, а в очень близкой перспективе — даже в гробницу? Видимо, и впрямь придется вставать на путь покаяния и исправления. Всеми четырьмя лапами. С надеждой, что однажды так же исправится-выправится моя судьба.
…так прошло чуть больше недели. Продавщицы чередовались с регулярностью смены дня и ночи. Молодая не позволяла мне умереть с голоду, старшая — хотя бы терпела присутствие четвероногого постояльца рядом с собой. Под конец она даже прониклась ко мне чем-то вроде симпатии: по крайней мере, успела погладить пару раз. Что, признаться, оказалось неожиданно приятным.
Почти все время я проводил в магазине, лишь ненадолго отлучаясь по нужде. Но неизменно возвращался — благо народная тропа сюда не зарастала и дверь оттого частенько бывала открытой. Не считая этих кратких вылазок, равно как и необходимой траты времени на еду, сон и выслушивание молодой продавщицы, я проводил дни и ночи, предаваясь безделью. Так могло показаться со стороны… а на самом деле я размышлял, копаясь в собственной душе. Выискивал грехи. Больше-то что оставалось?
А затем одним тихим утром идиллия моя кончилась. В магазин вот-вот должны были нагрянуть с очередной проверкой не то Роспотребнадзор, не то санэпидстанция. И меня как фактор, прохождению проверки отнюдь не способствующий, решено было удалить. Причем как можно быстрее.
Без лишнего политеса старшая продавщица подхватила меня на руки и выставила за дверь. Немного потоптавшись у входа, я пошел прочь, немало удрученный и обиженный столь холодным прощанием. Шел я куда глаза глядят; со всей, недопустимой во внешнем мире, беспечностью. Из-за чего опасность, грозящую мне, вовремя не заметил.
И исходила оная не от хищников и даже не от злых людей. К стыду своему, о возможности этой я даже не думал. О том хотя бы, что проверка в приютившем меня магазине — не единственный визит представителей власти в эту часть города.
Вот потому я не придавал значения попадавшимся на пути мелким странностям. Например, отсутствию у родных мусорных баков Толстяка с его черным приятелем. Или совсем уж полному исчезновению собак, без того редких при свете дня. Доходить до меня начало, когда я увидел старенький неприметный фургон, припарковавшийся подле стены одного из домов.
А потом меня заметил человек с огромным сачком… и очень скоро соображать что-либо стало уже поздно. Оставалось лишь во весь голос призывать на голову этого человека проклятья, барахтаясь-путаясь в сетке. Тому, впрочем, было все равно: схватив меня руками в крепких рукавицах, человек довольно грубо зашвырнул меня в кузов фургона.