Страница 3 из 12
– Ба-а-а-тюшки! Росомаха!
Внешне зверь напоминал медвежонка: приземистое, плотно сбитое туловище, короткая шея, толстые ноги с широкими ступнями. Но, в отличие от топтыжки, шерсть намного длинней и лохматей, а по бокам хорошо заметная золотистая полоса – шлея, дугой окаймляющая тёмно-коричневое поле спины.
– Вот это удача! – возликовал, забыв про соболя, старик.
Ещё бы! Мех росомахи обладает чрезвычайно полезным для таёжников качеством – на нём от дыхания не оседает иней. Последний раз Ермил Фёдорович встречал следы росомахи лет пять назад. В прежние годы этот зверь был в их краях завсегдатаем: иные охотники за сезон до трёх брали. Но и тогда ему попадались лишь следы, а тут – живьём!
– Надо же! Впервой на погляд подпустила.
Промысловику и в самом деле выпала большая удача: увидеть росомаху так близко мало кому удаётся: острый слух вкупе с тонким обонянием помогают этому зверю избегать встреч с человеком.
Бежала росомаха несколько боком, плавными скачками. В пышном зимнем наряде она казалась массивной. Более длинные задние ноги делали её фигуру сгорбленной. И трудно было представить, что под внешней неуклюжестью и неповоротливостью скрывается гибкое и сильное тело.
Из-за бокового ветра росомаха слишком поздно уловила тягучую едкость табака. Эта вонь и заставила её поднять голову. Увидев впереди двуногого и оскалившуюся собаку рыжей масти, она нырнула под согнувшиеся от тяжести скопившегося снега еловые лапы.
Ермил спустил Динку с поводка. Вскоре та забрехала зло, настырно: похоже, загнала на дерево! Точно, вон в развилке чернеет.
Увидев приближающегося человека, росомаха заметалась: то на него зыркнет, то на яростно лающего пса. Понимая, что двуногий с тускло блестевшей палкой опасней собаки, Пышка спрыгнула с ветки на снежную перину. Динка успела подскочить и хватануть её за ляжку, но тут же, отчаянно запричитав, закрутилась на снегу, будто юла. А росомаха побежала ровным галопом, почти не проваливаясь, дальше. Иногда она оглядывалась и, как казалось Ермилу, злорадно улыбалась.
Частокол деревьев мешал сделать прицельный выстрел. Расстроенный охотник прикрикнул на собаку:
– Чего спужалась?! Нагоняй давай!
Та, поджав хвост, поспешила возобновить преследование. Однако росомаха не только не прибавила ходу, а, напротив, остановилась и, повернувшись к лайке задом, задрала хвост. Обрадованная Динка с ходу набросилась, но тут же отпрянула. Мотая головой, завизжала. Вроде как заплакала от обиды и, тыкаясь, будто слепая, в обступавшие стволы, отскочила. Тошнотворная струя мускусной железы угодила ей прямо в морду: бедная собака на некоторое время потеряла зрение и нюх[5]. Пышка же тем временем исчезла.
– Вот бестия! – ругнулся огорчённый Ермил. – Умеет постоять за себя.
От Динки, хотя она без конца тёрлась о снег и стволы деревьев, ещё несколько дней воняло так, что промысловик перестал впускать её в избушку. Чтобы верная помощница не мёрзла, охотник постелил на дно пихтовой конуры оленью шкуру. Переживал. Ведь когда его прихватывала болезнь, она приносила для него из своих драгоценных запасов косточки и, положив на нары, подталкивала поближе – мол, угощайся, погрызи. После чего, устроившись рядом, жалеючи урчала.
Сняв с путиков капканы и рассторожив все кулёмки[6], пасти[7] и прочие самоловы, старик сложил на лёгкую волокушу мешочек с добытой пушниной, провиант в дорогу и пяток тушек промороженных зайцев (остальных сын позже вывезет). Из зимовья, наполовину засыпанного снегом, вышел задолго до рассвета. До деревни было тридцать два километра, и Ермил, несмотря на хромоту, рассчитывал одолеть их дотемна.
Сойдя на лёд, он обернулся. Боронка растаявшего снега вокруг железной, в бурой окалине печной трубы, поленница свеженарубленных дров да разбегающиеся в разные стороны плотно накатанные путики указывали, что здесь обитал человек. Но пройдёт пара недель, метели занесут все эти следы-знаки, и зимовье примет нежилой вид.
Схваченный утренним морозом и прибитый ветрами снежный покров хорошо держал и волокушу, и человека. Под камусом в такт шагам поскрипывал снег. Попутный ветер не только с шипением гнал колючие кристаллы снега вдоль русла, но и подбавлял скорости путнику. Шлось так ходко, что Ермил уже к полудню оказался у высоченной обугленной сосны, расщеплённой ударом молнии почти до комля. В этом месте был поворот на тропу, идущую поперёк узкого лесистого отрога. Её прорубил ещё отец, дабы срезать дорогу к селу. Дело в том, что река через два километра упирается в скали- стый, изъеденный промоинами прижим и, круто загибаясь, возвращается обратно, только уже с другой стороны отрога. Посему отцова перемычка заметно укорачивала дорогу в село.
Когда охотник подъезжал с волокушей к берегу, он увидел у парящей промоины силуэт, похожий на чёрную каплю. Пригляделся. Опять она – росомаха!
Ермил узнал её по необычайно пышному, почти круглому хвосту. Старик ухмыльнулся в бороду: «Ну, голубушка, не обессудь! Сама напрашиваешься на шапку!» Подав крутившейся сзади Динке знак «лежать!», снял с плеча ружьё.
«Для верного выстрела далековато, но ежели подойти ближе – может заметить», – прикинул он. Вставив патрон с картечью, поймал в прорезь прицела убойное место. Выровняв мушку, плавно потянул спусковой крючок.
Пышка от раскатистого грома и резкого удара в основание хвоста взвилась так высоко, что чуть не угодила в промоину. Крутанувшись в воздухе, она в три маха взлетела на берег и исчезла в чаще столь быстро, что зверобой успел сделать вдогонку всего один выстрел.
Не дожидаясь, когда рассеется сизое облако дыма, Ермил бросился в погоню. Съезжая на речку, врезался в присыпанный снегом торос. Носок одной лыжины с треском переломился. Ехать стало невозможно. Охваченный охотничьим азартом, старик скинул лыжи и продолжил погоню. По льду пробежал легко, но в лесу местами стал проваливаться по самый пах. Уже через метров двадцать выдохся окончательно: месить рассыпчатую «крупку» не было сил.
Он ещё раз оглядел следы беглянки. По размашистым прыжкам и редким алым каплям на снегу понял: росомаха ранена, но легко.
– Без лыж не догнать!.. Даст Бог, выживет… Эк осрамился… Да уж, прежде-то не знал промаху, – бурчал себе под нос расстроенный промысловик, возвращаясь к речке. Вытесав топориком гибкую берёзовую плашку, приладил тонкими гвоздиками сломанный носок и побрёл в село. Но и в дороге никак не мог успокоиться:
– Трухлявый пень! В кои веки росомаха сама в руки шла, а я прошляпил. На печку пора! – бранился он, нервно теребя разлохмаченную ветром бороду.
Пышка тем временем поднялась на одну из вершин водораздельной гряды и легла на снег. Прислушалась. Погони нет. Можно перевести дух и попытаться избавиться от перебитого у основания хвоста: при любом движении он обжигал острой болью.
Свернувшись калачиком, росомаха в несколько приёмов перекусила полоску шкуры и измочаленньге сухожилия. Когда она поднялась, пушистый хвост – её гордость и краса – остался лежать на снегу. Зверю было странно и непривычно видеть его отдельно от себя.
Вылизав шершавым языком рану, она долго чистила испачканную кровью шерсть и умывала морду лапами. Приведя шубу в порядок, скрылась в таёжных дебрях. Росомаха хорошо запомнила лицо бородача, умеющего громом разящей палки перебивать хвост, и его рыжего зевластого сообщника.
Через несколько дней Пышка решила пройти по следам двуногого: не вернулся ли он. Шла осторожно, в стороне от парной колеи. Подойдя к логову, устроенному из сложенных друг на друга почерневших стволов, с шапкой снега сверху, убедилась, что её обидчик больше не появлялся.
5
Некоторые едва улавливаемые нами запахи для животных нестерпимы. Настолько тоньше у них обоняние.
6
Кулёмка – ловушка для пушных зверьков. Представляет собой загородку из вертикально вбитых в землю деревянных колышков. Перед входом давок из двух брусьев с приманкой на сторожке.
7
Пасть – опадная давящая ловушка на крупного зверя.