Страница 3 из 18
Чары её народа не могут перевести их через текущую воду. С помощью Тропы они сократили путь минимум вдвое, но теперь впереди земли зимы – её земли, шепчет что-то внутри неё, – и их придётся преодолеть так.
В первый раз волнение касается её вскользь, едва-едва: расчищая место под отдых, она натыкается на засохшие капли крови – недостаточно давние, чтобы не обратить на них внимания.
Ни одно живое существо не должно было тревожить эти земли: спустя столько лет после падения пристани, там наверняка не осталось даже медной монетки, что могла бы привлечь охотников за сокровищами. Но следы кого-то попадаются всё чаще. На местах, где они делают привалы, Кристиан порой находит сломанные ветки и обгрызенные заячьи кости.
Для ночёвок она показывает ему, как делать пещерки из снега – с отверстием наверху, чтобы туда выходил дым от костра. Кристиан быстро учится. Пусть в нём нет азарта путешественника, тот прекрасно заменяет жажда новых знаний. Он расспрашивает её обо всём, что приходит ему в голову, и она могла бы, как обычно, назначить плату за свои ответы, но он и сам рассказывает ей не меньше.
Потому она постепенно смягчается, начинает относиться к нему ласковей, если бы такое понятие всё ещё было ей свойственно, всё еще могло описывать белые зимние небеса и столь же белые поля. Она не ведёт разговоры о чарах, о сборе желудёвых шляпок для духов-помощников, о крови, окрашивающей костяные ножи, – всё это будет чуждо, непонятно человеку. Но кто-то однажды пытался убедить её, что чувства, прорастающие из глубины сердца, одинаковы для людей и для её народа, и, может быть, спустя века она наконец в это поверит.
Поэтому она делится с Кристианом мелочами, ничего ему не дающими, но вызывающими отголоски нежности в её груди. Как её сёстры танцевали под полной луной, как её дети впервые сплетали венки на прощание с летом, как супруг её строил с ними снежные крепости и устраивал войны, а после они возвращались в дом, промокшие, полные усталости и смеха.
Кристиан не напоминает их: он слишком хрупок, слишком человечен. Возможно, именно поэтому она не может отвести глаз, когда он с трудом зажигает костёр: ветки отсырели и дают больше дыма, чем огня. Непривычное, давно забытое беспокойство пробуждается в ней заново.
Этим вечером, собирая хворост для костра, она видела на стволе ясеня отчётливые следы когтей.
– Заключи со мной сделку, – предлагает она Кристиану.
Тот опускает огниво и оборачивается к ней – она сидит поодаль, стараясь ему не мешать.
– Я подарю тебе истину, которую ты не хотел знать, – обещает она, – взамен на то, что я хочу услышать.
Она специально не уточняет: нет смысла в правде, если её можно принять за ложь, нет смысла во лжи, если её нельзя принять за правду. Это хорошая сделка – ни один человек не счёл бы её честной, но любой из её народа согласился бы, почти не думая.
Кристиан задумчиво хмурится. У него всё ещё взгляд, полный самого чистого, самого нежного дневного света. Но она – дитя сумерек, дитя леса, дитя вечности – никогда не считала тьму чем-либо хуже.
Он соглашается.
Сделка принесёт пользу и ему, думает она довольно и пока что запрещает себе думать о том, что принесёт она, кроме пользы, – и ему, и ей.
Её супруг – «супруг», повторяет она про себя, и слово это на языке тает только что сорванной земляникой – всегда предпочитает движение постоянству. Он не тисовый изгиб лука, а летящая стрела, не куст вереска, а семя одуванчика, не лесное озерцо, а игривый ручей. Она знает об этом, когда отец соединяет им руки, когда сёстры подносят им мёда, когда он открывает ей своё имя и когда в ответ она отдаёт своё.
Лёд и снег предполагают большее спокойствие. Но кроме них она ещё и метель, и вьюга, северный ветер, пурга и дрейфующие айсберги – оттого его непостоянство завораживает её, а не отторгает.
Их дети наследуют черты их обоих, но совокупность стремления к неподвижности и жажды странствий станет их беспокойством ещё не скоро – так она говорит себе, сплетая ветки ивы для колыбелей, сшивая им одежды из паучьего шёлка и соколиных перьев, слушая, как отец обучает их языкам дальних стран.
Так и случается: тревога, словно искра от факела, обжигает её спустя много лет – в первый раз, когда супруг её отправляется в плаванье без неё.
Он гладит её запястье большим пальцем. В этом жесте столько нежности, что ей на миг хочется попросить его отказаться, остаться с ней, но вот в чём дело – то отчаянное чувство, сродни непрекращающемуся голоду, что заставляет его искать новые дороги, забытые Тропы, далёкие земли за океаном, о которых известно лишь по легендам, она любит не меньше всего остального в нём.
Она бы многим пожертвовала, чтобы отправиться с ним: её не пугают ни шторма, ни грозы, ни неизвестные чудовища. Но в прошлый раз на его корабле качка усыпила её – а когда её разбудили, корабль оказался почти что затёрт льдами: силу, что проливалась из неё во сне, она не умела контролировать. Холода внутри неё всё больше год от года, и она не хочет думать, не станет ли однажды слишком мала для него.
Его команда смотрит на их прощание издали, и она помнит, как быстро ужас сменяется восторгом, и догадывается, что обратное превращение происходит ещё быстрее.
– Не волнуйся, – говорит он. От него пахнет свежестью и свободой. – Обещаю, что вернусь.
И она верит его обещанию – больше, чем морю, больше, чем сёстрам, больше, чем самой себе.
То, по чьим следам они шли, встречается им в подземном проходе, совсем недалеко от Края Света. Снег к этому времени сменяется чёрными пятнами земли и бледно-жёлтыми полосами пожухлой травы, и Кристиан старательно пытается скрыть от неё, насколько он этому рад. Она чуть поддразнивает его, когда они спускаются по тропинке, направляясь к пещере, второй выход которой – по другую сторону преграждающих им дорогу скал.
Там они и встречают это – встречают его, поправляет она себя.
– Бьянка, – одними губами произносит Кристиан. Меч оказывается у него в руках быстрее, чем она успевает открыть рот. – Стой за мной.
От Зверя, поднимающегося на задние лапы, разит застарелым проклятьем. Разит так сильно, что она даже не может определить, кем он был, прежде чем чары поглотили, извратили его. Животным ли, человеком ли? Или, может, таким же, как она?
Она не находит в себе сочувствия. Кем бы он ни был, излечить его уже невозможно. Всё, что от него осталось, – искорёженная, повреждённая оболочка, наполненная яростью и болью, за которыми больше не видно разума.
Потому вовсе не сочувствие к Зверю заставляет её вмешаться, но Кристиан. Кристиан, который не отступает, держит меч крепко, несмотря на то, что его рукав уже окрасился кровью.
Кристиан, который может умереть здесь и сейчас, стать ещё одной жертвой, как Зверь, как зайцы, как тот человек, чьи кости на одном из привалов ей пришлось закопать во снег, чтобы Кристиан не заметил, и печаль не заявила свои права на его сердце.
Её народ всегда ограничивал общение со смертными равноценным обменом, но сейчас она – возможно – единственная, кто остался. Кому, как не ей, назначать плату за свою помощь, кому, как не ей, считать или не считать её достаточной?
«Стой за мной», сказал ей Кристиан. «За мной» означало подальше от Зверя, чтобы он не ранил её даже случайно. «За мной» означало поближе к выходу, чтобы она могла убежать, если Кристиан проиграет.
Её сёстры сочли бы эти слова слишком дешёвыми, оценили бы своё вмешательство выше, но она недаром считалась среди них самой милосердной. Её супруг однажды предположил, что её зимы так суровы лишь для того, чтобы уравновесить её собственную мягкость.
Мысль о нём привычно оглаживает виски летним ветерком, и она взмахивает рукой.
Она не воин: всегда находился кто-то, вступающий в бой вместо неё. Отец, братья и сёстры, супруг – никто из них не желал, чтобы ей пришлось сражаться самой. Но её лёд опаснее стали и железа и недаром внушал страх тем, кто видел, с какой лёгкостью она подчиняет его своей воле. Как легко формирует стрелы и копья всего лишь из влаги, скопившейся в воздухе.