Тайная дипломатия

– Жевузанпри апорт ду кофи в чамбер Чичерина. Компре? – Горничная вытаращила глаза, потом робко кивнула. – Данке шен, юнген фрау. Тьфу ты, мерси боку, мадмуазель. – Довольный собой и своим французским, вернулся к Георгию Васильевичу. – Сейчас принесут кофе, – сообщил я, чем, похоже, обрадовал Чичерина.

– Спасибо, Олег Васильевич. Да, а где сейчас ваша невеста?

С чего это ему Наталья понадобилась? Хотя, может какие-то вопросы к сотруднику Коминтерна.

– Увижусь с ней вечером, а сейчас она у родителей. Если что-то нужно передать, только скажите.

– Не нужно, я сейчас позвоню на квартиру Андрея Анатольевича, – отмахнулся Чичерин, подходя к телефонному аппарату. Пока он беседовал с французской телефонисткой, называя ей цифры: декс-кварте-зеро и еще что-то, я думал, а кто такой Андрей Анатольевич? А потом до меня дошло, что это мой будущий тесть, граф Комаровский. Значит, нарком знаком с родителями Наташи?

– Наталья Андреевна, здесь сидит наш общий знакомый. Вы поняли, о ком идет речь? Говорит, что предлагал вам руку и сердце, что вы согласны. Это соответствует действительности? Спасибо, Наташа, я понял. (Почему он называет ее просто по имени?) Да… (Пауза. Чичерин внимательно слушал.) Думаете, он не знает? Так, может, стоит рассказать? Как я сам считаю? Да, Наташа, я считаю, что он должен знать.

Ну ни хрена себе! Это что же, товарищ нарком не поверил мне на слово? А я-то, дурак, ему за кофе ходил. Вот и ходи за кофе для наркомов, никакой благодарности. А еще почему-то называет мою жену (да!) просто по имени, обсуждает с нею какие-то вопросы, о которых я не имею понятия. Нет уж, пусть Наталья сама все расскажет.

Решив обидеться, я уже собрался-таки уйти, чтобы не мешать занятому человеку, но Чичерин уже повесил трубку.

– Олег Васильевич, если я вас обидел, прошу меня простить.

– Понимаю, – сухо сказал я. – Доверяй, но проверяй. Разрешите идти, товарищ нарком? Я уже и так забрал у вас много времени.

– Подождите, Олег Васильевич… Да черт с ним, с моим временем. Успею.

Георгий Васильевич осторожно ухватил меня под локоть и усадил на стул. Разумеется, если бы я захотел, вырваться бы труда не составило, но смысла не видел.

– Олег Васильевич, еще раз прошу прощения за вторжение в вашу личную жизнь, но Наташа… Наталья Андреевна… очень дорогой для меня человек. – Предупреждая мой вопрос, Георгий Васильевич сказал. – Все дело в том, что я был ее мужем.

– Что?!

Ну, ни… себе. Женоненавистник Чичерин был мужем моей Наташки? А разве нарком вообще был женат?

– Я был тюремным мужем Натальи Андреевны, – поспешил уточнить Чичерин. – В тысяча девятьсот седьмом году, когда Наташу посадили в Кресты, меня попросили сходить к ней на свидание. И хотя я в те годы разделял мнение меньшевиков, а не большевиков, такого разрыва как теперь между большевиками и меньшевиками не было, согласился. К тому же раньше я служил вместе с отцом Наташи в архиве Министерства иностранных дел, девочку знаю с детства. Позже я уехал в Лондон, но за судьбой Наташи старался следить, мы даже какое-то время переписывались. Узнал, что в ссылке она познакомилась с молодым человеком, социал-революционером, вышла за него замуж. Но все закончилось очень некрасиво.

Не желая услышать что-то такое, о чем не хотел бы знать, я мрачно сказал:

– Да, Наталья Андреевна мне рассказывала, что ее муж полюбил другую, они развелись.

Чичерин с иронией посмотрел на меня и спросил:

– Олег Васильевич, а вы помните, как можно было получить развод в Российской империи?

– Кажется, если супруги не имели детей в браке, – пожал я плечами. – Возможно, предусматривались еще какие-то случаи.

Вот уж чего-чего, а условия для развода в Российской империи меня никогда не интересовали. Знал, что брак был церковным и, соответственно, церковь старалась ограничивать количество разводов. Но в случае с Наташей бездетность подходила, и я уверен, что это и стало поводом.

– Да, если супруги бездетны, это причина, – кивнул Чичерин. – Но самой распространенной причиной развода было прелюбодеяние одного из супругов. Если муж или жена подписывали необходимые документы, соглашаясь, что совершили супружескую измену, все делалось достаточно быстро, а нет, то вызывались свидетели, дело могло тянуться до бесконечности, все это пропечатывалось в газетах, на суд общественности выносилось столько грязи, что иногда муж стрелялся, а жена травилась, не дожидаясь завершения процесса. В большинстве случаев мужья признавали свою вину, даже если виновницей являлась супруга. Понимаете?

Еще бы не понимать. Все-таки на измену мужа даже в мое время смотрят как бы сквозь пальцы. Мол, ему можно сходить налево, а женщине нет. А кому из мужчин хочется выносить на всеобщее обозрение, что ему наставили рога? Если жена изменяет мужу, то он неудачник, импотент и сам виноват.

– Но дело в том, – продолжал Чичерин. – Что по законам Российской империи, супруг, уличенный в прелюбодеянии, не мог повторно жениться, а муж Наташи как раз и встретил новую любовь, решил жениться во второй раз. К тому же, он хотел начать новую жизнь, покончить с революционным прошлым. А Наталья Андреевна, добрая душа, подписала все необходимые бумаги, признавшись в том, чего не совершала. Она же девочкой совсем была, двадцать лет. И родителям пришлось очень тяжело. Мало того, что дочь ссыльная революционерка, так еще и в газетах написали, что она падшая женщина. Андрей Анатольевич собирался уйти в отставку, но его убедили этого не делать, а направили в наше посольство во Франции, правда, с понижением в должности. Наташа же из гордости ничего никому не хотела объяснять, даже родителям. Разве что мне… Но это позднее, когда мы сотрудничали с Жоресом. Может, не стоило вмешиваться, но я обо всем рассказал Андрею Анатольевичу. Наталья Андреевна на меня даже обиделась, но потом простила.

Чичерин замолк, а я немного поломал голову – зачем он мне все это рассказывал? Открыл какие-то жуткие тайны? Никаких, абсолютно. То, что Наташка человек гордый и станет верной женой, я и так знал. А еще… Нарком что-то такое сказал, может, не столь и важное, но выбивающееся из моих знаний о Наталье. Что именно, я пока не понял, зато в голову пришла интересная мысль.

– Георгий Васильевич, вы глава дипломатической миссии. Это не посольство, где полномочный посол – первый после бога, но все-таки, почти одно и тоже… Вы же можете зарегистрировать наш брак с Наташей? – поинтересовался я. – А не то вернемся в Москву, а там меня куда-нибудь зашлют или Наталью Андреевну куда-то отправят.

– Увы, – развел руками Чичерин. – Посольство, равно и наша миссия, имеет право зарегистрировать брак, но у меня нет самого важного атрибута – гербовой печати.

Я хотел сказать, что мы с Натальей Андреевной можем довольствоваться и подписью наркома – что мы, бюрократы какие-то, но спросил о другом:

– Если у вас нет печати, значит мы не сможем заключить мир с Польшей?

– Олег Васильевич, – удивленно вскинул брови Чичерин. – Никто и не собирался прямо сейчас заключать мир. Мы должны все хорошенько обсудить, прийти к какому-то разумному компромиссу. Польша, как вы знаете, требует назад Львов и Галицию. Они уже даже согласны заплатить часть царских долгов – сумма смешная, не то сто, не то двести тысяч рублей, но важен сам факт.

– Я бы предложил Польше взять на себя свои долги, с условием вернуть Галицию лет через пять.

– Почему через пять, а не через семь? – поинтересовался Чичерин. Но как-то вяло.

– А можно даже и через три, – хмыкнул я. – Мы же не знаем, сколько времени понадобится товарищам для создания Львовской народной республики.

– Простите, какой республики? – не понял нарком.

– Львовской народной или Галицийской демократической, – охотно ответил я. – Это уж как решат наши польские, а еще лучше – русинские товарищи, мечтавшие обрести независимость и не желающие войти в состав буржуазной Польши. Возможно, провозглашение народовластия совпадет с началом вывода Красной армии с их территории. Советская Россия добросовестно исполняет свои обязательства по договору с Польшей, но она не сможет заставить граждан братской республики добровольно войти в состав другой страны, верно? Владимир Ильич сам писал о праве наций на определение.