Страница 27 из 46
Еще я помню, как нас всей группой отвезли в лагерь ради сближения, сплочения нового недавно сотворённого коллектива, чтобы совместными соревновательными действиями мы сдружились. Я был против всего этого лицемерия и потому не участвовал в тех тактильных игрищах, просто сидел, закрыв глаза, когда другие суетились, что-то рисовали, выдумывали. Веселые и общительные, они радовались молодой жизни, а я меланхолично грустил, их улыбки мне хотелось омыть слезами. И вот в конце дня, когда мы собрались в общем зале. Было там, примерно пятьдесят человек или более того, точно не смогу сказать. – в очах Адриана сверкнуло чувство достоинства. – Студентам предложили взять в руки яблоко и, передавая из рук в руки тот плод, в трех словах нужно было делиться своими впечатлениями, нужно было поведать о том времени проведенном в своей группе. Многие говорили оптимистичные слова, или верней все произносили реплики по типу – классно, здорово, сногсшибательно и тому подобное. Я сидел в середине круга. И вот очередь дошла до меня и я, взяв яблоко, дождался полной тишины. Все явно были готовы внимать звукам очередной банальности, но я изрек честнейшую правду, здравое отношение ко всему этому вырвалось из уст моих – Было уныло и одиноко. Студенты затаили дыхание. Затем я передал яблоко соседу, и одобрительные возгласы последовали дальше по логическому списку. Только представьте, Эмма, из полсотни людей только я один выразил словами иные чувства, один выступил против системы однообразной толпы, разорвал цепь лести и неправды. Не описать насколько торжественное чувство я испытал, но сколь грустное.
В конце дня перед отъездом ко мне подошла вожатая девушка со старших курсов. Восхищенная моею честностью она пожала мою руку. Я лишь ответил ей – Я всегда говорю правду, даже если эта правда вредит моей репутации.
– Потому и не смогли обмануть меня сегодня? – спросила Эмма.
– Воистину, не смог. Я могу выступить против всего человечества, могу попрать их затхлую мораль совместного падения, но против совести я не смею выступать. Много еще других ситуаций было в моей жизни, в которых я, с рождения слабый и дрожащий, являлся носителем иного мнения, имел честь быть знаменосцем индивидуализма. Я говорил вопреки цинизму современной молодежи. Жаль только я не находил ободряющей поддержки. Ведь люди, желающие земные блага, смиряются с теми, кто эти сокровища им предоставляет за слепое послушание. Я изгой изгнанный за правду. – говорил Адриан. – Вот вы хотели уловить сердцевину моей души, так вот она, обнаженная раскрыта пред вами. Внимайте бесстрастно в ее диковинное устроение.
Воздух словно наэлектризовался. Художник уже давно мечтал выплеснуть все накопленные в безмолвном одиночестве свои переживания, высвободить пернатые свободолюбивые мысли, и вот, наконец, ему выдалось удачное сложение судьбы. Девушка слушала его россказни, дивилась его речам, не перебивая, но и не выказывая сострадания. Столь нестандартная дикая жизнь, устаревшее понимание самой жизни, притягивали ее интерес, однако она не мыслила примерить ту замысловатую роль творца на себя.
– Однако сейчас я один, без конца творю, более никому не доказываю свою правоту. Меня словно нет, и не было никогда. Я желаю дарить людям добро и красоту, но почему-то им чужды мои мечтания.
В поэме Джона Мильтона, Адам обращается к Еве с такой чувственной позицией с такой жизненной фразой – Она мое второе я. И вправду любовь неразрывно соединяет воедино мужа и жену, сближает и обоготворяет их. Сливаются любящий мужчина и любящая женщина, человек и творчество, богомыслие и истина. По отдельности они не создадут те сонмы творений воссозданных во имя благословенной любви, вместе же им многое подвластно. Но у первого человека был выбор, а есть ли выбор у нас? Неужели необходимо увидеть всех женщин мира, чтобы сердцем избрать из них одну единственную? Нет, это бесполезно. Ибо Господь по веянию судьбы повстречает выдающегося Художника и монашенку Музу, и отныне они потеряют сердечный покой. Вот почему Адриан изливал мытарства своей души обильными выплесками амброзии, потому что Эмма ранее казалась ему совсем другой. На самом деле она не понимает его мировоззренческие взгляды. Но при этом слушает его речи. Ей видимо что-то интересно в нем. Она явно считает, что он обреченно сумасшедший. Однако допив чай, девушка решает помочь художнику, словесно обрисовав сложившуюся картину его жизни.
– Вы, вне сомнений, художник, но ваши укоры неправдоподобны, ваши уколы чужой гордости, скорее всего, исходят от собственной гордыни. Хотя вы и считаете себя ничтожным созданием, все же в своих видениях мира вы полноправно уверены, потому столь нетерпимо нападаете на общество, вы словно возноситесь над неправедными людьми. По крайней мере, так было в прошлом. А теперь замыслили изменить меня, не так ли?
– В одиночку, разве я кого-либо или что-либо могу изменить. Все мои потуги лишь будят людей от душевного сна. После чего немного озираясь по сторонам, они вновь засыпают мертвым сном. А наглости и возношения во мне нет. Посмотрите вокруг. Я нищ всеми аспектами бытия. Вдобавок ко всему прочему обыденно мое тело трясет и душу переворачивает наизнанку, когда я произношу протестные высказывания. Насколько вам известно, гордость подразумевает силу и упрямство, и насколько вы видите, во мне они не наблюдаются.
– А ваше поведение разве не апатия, постоянное погружение в себя, это и есть скрытное одиночество в открытом обществе.
– Потому что я сторонник честности во всем. Если мне грустно, я грущу, если мне весело, я улыбаюсь. А люди требуют, чтобы я лгал, радуясь с ними всегда. Им не по душе моя честность. Я одинок и им это не нравится. Нарушая общественные порядки дружелюбия, я тем самым вызываю ненависть к себе. Например, в классе собралась группа учеников, они что-то совместно делают, а один ученик в это время отходит в сторону и занимается порученным занятием единолично, ни с кем не сообщаясь. В ответ толпа обернется и обозлится на него, по причине не солидарности и вне общественности сего студента. Люди забывают о свободной воле человека, о безмолвном уединении, о покое души столь необходимом для художника. – Адриан оглянулся и завидел за окном огромный городской плакат. – Вот посмотрите до выборов президента, осталось несколько месяцев, но уже ясно кто будет избран властью, а не народом. Реклама строится таким изощренным образом, что выбор у граждан великой страны просто отсутствует. Всюду изобразительно вывешена одна личность и разве обладающий властью сможет отринуть столь прибыльный капитал удобств и богатств из-за маловажного мнения избирателей, нет, свое место он так просто не потеряет, не расстанется с нажитым тщеславием. И конкурентов у тирана просто нет, а если и появляются отдельные не вселяющие доверие субъекты, то те горе оппоненты затмеваются, либо отсекаются вовсе. На небосклоне политики светит всего одна звезда, вот только люди, не обладающие приближенностью к главе государства, знают правду, посему не пойдут на выборы без выбора. А верные псы в виде молоденьких организаций, партий и просто почитателей крошек с царского стола, будут всячески потворствовать, и угождать любому новоявленному тирану и деспоту. Ведь выгодно сплочение с тем, кто расточает силы приказного повеления. – отрешенно говорил Адриан.
– Вы видимо плохо разбираетесь в политике. – сотворила скоропостижный вывод девушка.
– Зато неплохо просвещаю людей. Помнится как преподаватель, который готовил меня к экзаменам, оценивающе осмотрел меня и сказал – Ты здоров, талантлив, нам такие студенты нужны. И я ему ответил, или скорее спросил – А разве больные и менее талантливые молодые люди не могут учиться здесь? В ответ на мой вопрос он лишь помотал головой, намекнув о естественном отборе, о таком расчетливом и циничном. Если вникнуть в систему учения, то можно отыскать много несоответствия нравственному закону совести. Потому отдав кесарю кесарево, я ушел из университета, устремляясь в свободное плавание творчества, где меня никто не будет неволить, умасливать, принуждать или осуждать. Я один наедине со всей вселенной.