Одинокие

Теперь Роман попробовал встать. Первая попытка оказалась неудачной. Головокружение и острая боль в правом плече вновь бросили его на землю, заставив задуматься… Он сумел констатировать, что небо – безоблачное, что светит солнце, а он лежит на земле – на серой голой земле, давно не знавшей дождя и… и – все! И больше – н-и-ч-е-г-о. Чистая страница. Tabula raza. Кто он? Как его зовут? Как он попал сюда? Что произошло раньше, вот до этого момента, зло, с ненавистью вырванного из реальности, – нет, вспомнить не удавалось. Как он вышел из квартиры, оставив за захлопнувшейся дверью мертвое тело; как бежал, убегая неизвестно от кого; как его собственное бесчувственное тело ударилось об асфальт, ломая кости лица и правую ключицу; как он, придя в себя, полз и успел пересечь асфальтовое полотно, что по удивительному стечению обстоятельств было в тот миг свободно – два светофора с противоположных сторон дороги, уподобляясь игральному автомату, выкидывающему Джек Пот, оба высветились красным – он не вспомнил, и как вновь забился в кусты, инстинктивно прячась, но уже с другой стороны дороги, где и лежал сейчас. И он опять потерял сознание.

Два часа дня. Он снова очнулся.

Оберегая травмированную правую руку, отталкиваясь от поверхности земли одной левой рукой, перенося центр тяжести назад, он сначала сел, потом – встал на корточки, потом, зафиксировав свой взгляд на случайном камне, валявшемся неподалеку, так у него меньше кружилась голова, встал на ноги – ноги, спина, шея и, чувствуя, что равновесие в вертикальном положении не удержать, он накренился вперед и побежал.

Два пятнадцать. Павел Андреевич Родионов покинул здание больницы.

«Понедельник, – размышлял он, – день «неоперационный». Что делать хирургу на рабочем месте, если операции на этот день не запланированы? Обход больных? Сорок минут. От силы. Осмотреть больных в перевязочной? Еще столько же. Размножить свой «автограф» по историям болезней? Хм, все равно никто и никогда не станет читать – пусть это займет еще час. Выпить три, четыре, пять чашек кофе… А чем же занять еще целых четыре свободных часа? Интересно, как проводят свое рабочее время терапевты? Ведь они-то, в отличие от нас, хирургов, не заняты в операционной и в перевязочной, а число больных для курации – то же. У них, и у нас. Да, интересно».

Подобные рассуждения – были чистой тавтологией. Павел Андреевич – врач опытный и умный, и со стажем, превосходно представлял, чем заняты врачи-терапевты, что следует делать врачу-хирургу, да и большой когорте докторов, принадлежащих к иным, более узким специальностям. Он оправдывался перед собою за то, что сегодня, в преддверии недели, обещавшей стать насыщенной и занятой, он ушел пораньше. Они не разминулись!

Не дойдя до поворота, там, где дорога сворачивала к троллейбусной остановке, Павел Андреевич буквально столкнулся с молодым человеком.

«И полминуты назад на дороге никого не было, ни впереди, ни сзади, – подумал Родионов. А это означало, что прохожий выскочил из жиденькой «лесопосадки», которая тянулась вдоль шоссе неровным пунктиром, с проломами и просеками, что появлялись тогда, когда растения погибали. – Что он там делал?» – задал себе Родионов риторический вопрос.

Неожиданная встреча потребовала подобного и подробного анализа – не без причины. Неизвестный не шел и не бежал, а летел. Прямиком на Павла Андреевича, рискуя вот-вот потерять равновесие и упасть вперед, по ходу своего стремительного движения, и сбить при этом Родионова с ног. Кроме того, он был определенно не здоров.

«Избит, что ли, – первая мысль, что пришла Павлу в голову, но уже в следующую секунду он правильно определил причину повреждений – автодорожное, да, авария! Только вот почему он так странно одет».

И, сожалея о том, что придется измараться, он подхватил незнакомца под руку. И вовремя. Туловище того уже достигло критического наклона по отношению к плоскости земли, и только вмешательство извне предотвратило неминуемое падение.

«Поднимать было бы сложнее и грязнее», – философски подумал Родионов и спросил:

– Что случилось?

Ему было лет двадцать пять. Не больше. Лицо, густо покрытое потеками засохшей крови, обильно впитавшей в себя перед тем, как затвердеть и превратиться в коросту, пыль и грязь, казалось, непоправимо деформированным. Правая половина его отекла, и этот отек нарастал, и Родионов понял – сюда пришелся удар. Глаз с этой стороны уже не открывался. Левое глазное яблоко вращалось и закатывалось, и уводило зрачок в сторону, все дальше и дальше, в поле периферийного зрения, и казалось, что он ждет или ищет кого-то, кто должен появиться сбоку или, возможно, из-за спины… да, взгляд – блуждал и, скользя по Родионову, на него не реагировал, словно он, Павел Андреевич – плотный, отнюдь не маленький мужчина, стал прозрачным, бестелесным. Сломанный нос – распухший, неровный, он был синхронно сдвинут в том же направлении, куда был наведен зрачок уцелевшего глаза, и это было бы смешно, если бы… Изуродованный, грязный, одноглазый – он был страшен.

И, наконец, самое важное, что наспех сумел в этот момент отметить Родионов – на лбу справа, под коркой, покрывающей ссадины, вмятина! Она становилась особенно хорошо видна при повороте головы, когда природная выпуклость его лба – слева направо – уплощалась. Сначала до ровной площадки шириной несколько сантиметров, а потом – темнела, словно вбирала, всасывала в себя тень там, где было углубление в кости, которого в норме быть не должно.

«То ли фронтальная пазуха проломлена, то ли вообще, лобная кость», – решил Родионов и повторил свой вопрос, легонько встряхнув при этом незнакомца:

– Так что же случилось?

Бессмысленный взгляд, тремор, что передавался по плечевой кости, как по бамбуковому шесту, – в ответ.

– Ух, ты, как его, – мысленно посетовал Родионов. – Что-то надо предпринять.

До своей «родной онкологии» было, конечно, ближе.

«Э-э, нет, не по профилю», – рассудил Родионов и направился в сторону БЭМП4. До нее было дальше метров на триста.

– Да уж ладно, доберемся, – невесело усмехнулся Родионов и повел своего нежданного протеже туда: осторожно, побаиваясь не удержать его или упасть вместе с ним.

– Вот и добрались, – вздохнул Родионов с облегчением через несколько минут. В приемном покое БЭП, весело болтая друг с дружкой, курили сразу четыре медсестры. Он представился и в ожидании дежурного доктора занял единственный стул, что стоял рядом с кушеткой, на которую уложили пациента.

«Ушел пораньше, …мать!» – подумал Павел, втискиваясь в переполненный салон троллейбуса.

Прошло сорок пять минут и значительная часть сотрудников сразу нескольких больниц, расположенных неподалеку друг от друга, к этому времени освободилась. Наступил час пик.

И более этот эпизод для Павла Андреевича Родионова ничего не значил.

Второй план. Глава 3. Пустая квартира. Вероника

Кап, кап, кап – негромко, дробью. Капает из крана вода. Кап, кап-кап – будто тикают часы, будто бьется крошечное сердечко. Никто не слышит. Потому-то – и страшно.

Каждая капелька, а все они на подбор – одинаковой формы и веса, звучно разбивается о металл, превращаясь на миг в вулканический кратер. Со временем короткий щелкающий звук удара воды о металл, знакомый каждому, доводящий порою до бессонницы, до истерики, меняется. И он уже, по своей сути, и не удар, всхлюп-всхлип. Будто кто-то плачет.

Хлюп. Хлюп. Хлюп. Вторую неделю.

Сток плотно закрыт пробкой, и вода постепенно набирается. Капля за каплей. Секунда за секундой. По капельке, но неуклонно! Процесс скучен, но неумолим в своем конечном результате – когда-нибудь объем излившейся воды непременно превысит объем чугунной емкости, в которой покоится Она. Вторую неделю. Восьмой день. В своем последнем одиночестве. Её лицо – под водой. Мертвые глаза, в день смерти сгоревшие и высохшие, вновь омыты и увлажнены вдоволь. Они так и не восстановили свой блеск: живой, естественный. Что умерло – то, значит, умерло.

4

1 Больница экстренной медицинской помощи