Одинокие

– Ах, не знаю, возможно.

Активная старушка, интересующаяся распределением мест, убедилась в их самозванстве и, сделав для себя очевидный вывод, бесцеремонно прошла мимо обеих женщин и встала впереди.

…Время есть сумма мгновений, и перемены, проистекающие в нем, есть чудовищные метаморфозы, но каждое мгновение, взятое и рассмотренное отдельно, не меняет наше Бытие – оно слишком мало. Парадокс Зенона Элейского, ученика Парменида: атлет никогда не догонит черепаху. Он преодолевает половину пути, что разделяет его и ее, но она – отползает! За то же время! На небольшое расстояние, это правда, на небольшое – ведь она ползет медленно! Она от природы – черепаха. Что и означает – медленная. И наоборот! Медленная – значит черепаха. Она медленней самой абсолютной, самой совершенной и законченной, самой обстоятельной, самой рациональной медлительности и замедленности – но все-таки двигается! Этого у нее не отнимешь! Она – живая! И за каждую долю времени, разбитого на бесконечное количество промежутков – крошечных, но измеряемых и последовательно связанных между собой, потому что оно, время, как известно, неразрывно, а делить его можно, как нравится… за каждую долю – пусть тысячную от секунды, а пусть и миллионную – черепаха уползает вперед, отдаляясь от такого мощного, такого стремительного. И вновь между ними расстояние. Оно сокращается, но сохраняется. Время бежит, как вода, как песок, как ветер, переносящий ароматы ночного неба. Всегда – от нас! Он – в вечном ускорении. Она – ползет, перебирая короткими ножками, покрытыми задубевшей в веках кожей. Он – вечно готов, она – недосягаема. …Таким недосягаемым казалось Светлане начало этой очереди, но подмеченные мелочи, малозначащие выводы, посторонние мысли пеной покрыли Светланину тревогу о себе: окутали, заслонили, притупили. И позволили ей просто ждать. Позволили её новому другу Терпению построить прочный мост через каньон Депрессия, на дне которого протекала река Истерика.

И наступила её очередь. И Светлана протянула в окошечко паспорт.

Когда, оформив амбулаторную карточку и приняв к сведенью долгожданное: «Вам в шестой, это на первом этаже», она подошла к указанному кабинету и перед его дверью встретила и узнала не менее половины тех лиц и фигур, среди которых провела свои утренние часы – целых три часа, Светлана не выдержала и, чтобы не сорваться, развернулась и направилась к выходу.

– Она? – спросил Терехов Пятака.

– Нет, не думаю.

Аристарх Генрихович Ученик, по прозвищу Пятак, сидел, развалившись в любимом кресле, напротив Александра и мелкими глотками цедил водку из граненого стакана. Его свободная поза, флегматичная даже, словно не только мимика была для него не характерна, но и любое резкое движение – не приемлемо, и впечатление, что он чем-то напоминает австралийского медвежонка коала – были по-обидному обманчивы. Боец, двигающийся по рингу в одном направлении, на противника, целеустремленный, напористый. Панчер. Нокаутер, как говорили тогда, лет пятнадцать назад. Пя-так. Как мас-так. И хотя он определенно вышел из того возраста, когда прозвище определяет качество характера или «внешний» признак, но для двух-трех давних друзей он по-прежнему оставался им. Пятаком.

– А кто?

– Не знаю. Тебе виднее. Твои партнеры и твои конкуренты. Поройся-ка у себя. Кому должен ты, кто должен тебе, кому ты не дал, у кого потребовал, кто хотел, но не сумел отказать тебе, кто сумел и теперь боится. Что-то из недавнего. Пересмотри последние сделки: с кем, на сколько… Кто потерял, кто остался на бобах и теперь зол. Обрати особое внимание на новые проекты, на те, что в стадии доведения, разработки. Ищи. Чьи интересы посеял ты на своем поле, чье, не ведая того, топчешь.

– Не учи ученого.

– Дело говорю. Вспомни.

– Был один эпизод. Но – нет. Абсурд!

– Расскажи. Я проверю.

О нападении Терехов уже рассказал. Он позвонил Пятаку прежде, чем встал под душ и смыл с себя грязь, прежде чем выпил первую рюмку коньяку, и прежде чем позвонила Светлана. К тому времени, когда Александр, частично восстановив былую уверенность в себе, вышел из ванной, Пятак, несмотря на то, что в этот довольно поздний час был застигнут в постели, непосредственно на теплой женской плоти, сорвавшись с неё, уже примчался.

И сейчас, утром (Пятак в эту ночь домой возвращаться не стал, переночевал у Терехова) они пробовали разобраться в ситуации.

– Да. Было-о, – протянул Терехов и задумался. – Нет. Я не верю, что это – бизнес. Это – месть.

– Бизнес, – возразил Пятак.

– Проверь-ка мне её все-таки, – решившись, произнес Александр.

– Светлану? – уточнил Пятак.

– Да, Аристарх.

Пятак тонкий намек уловил. Обратившись к нему по имени, а не по прозвищу, Терехов подчеркнул официальный тон просьбы.

– Саша, – укоризненно покачал головою Пятак, – а вот этого мне делать не хочется. Оскорбительно как-то. И для неё, и для тебя.

– А для тебя – это работа, – жестко сказал Терехов.

– Да. Которая хорошо оплачивается. Но знай, мне неприятно. И потом, она, вообще-то, замужем. И не за тобою. Тебя это не смущает?

– Но бьют-то меня.

– За то ли, за что следует, – ухмыльнулся Пятак.

– За то, за то.

– Настаиваешь?

– Да!

– Хорошо, мне не сложно. Похожу за нею пару дней. Полюбуюсь, – он снова криво улыбнулся, – тебе нужны доказательства: фотографии, пленки?

– Нет. К чему? На память? Достаточно будет твоих слов. И не пару дней, а, пожалуйста, неделю, или, еще лучше, две.

– Как скажешь, деньги – твои. А скажи, ты что ревнуешь? А – если? Что ты будешь делать? Ты будешь мстить? Ей? Мужу?

– Не знаю еще. Что-нибудь придумаю.

– Хочешь поиграть в мексиканские страсти, Саша?

– Наша жизнь – игра. Бизнес – игра. Любовь – игра. Что, собственно, еще мы вкладываем в понятие жизнь?

– Получается, что твоя возлюбленная – часть игры? Игрушка!

– Не знаю, – пожал плечами Александр.

– Ты любишь её?

– Я её люблю.

– Тогда женись.

– Не твое дело. Разберусь. Советчик нашелся, – нахмурил брови Терехов.

– А как же? – будто удивившись, вскинул голову, гордо выставив подбородок, Пятак, – ведь я твой консольере, Дон.

– Боюсь я, – не обратив внимания на сарказм друга, сказал Терехов. – И не уверен, что брак – это то, к чему мы оба стремимся. Брак – лабиринт, и предвиденный тупик в нем – не промежуточное звено, а цель. А в конце пути – обрыв, пустота. Не знаю… Не пойму до конца, что нужно ей, что – мне.

– И не поймешь! Женщина как артишок – растение, что до сих пор сохранило некую толику экзотики. Казалось бы, оторвал зеленый листочек, облизал его, обсосал, содрал зубами сочную мякоть и… А под этим листком – новый. И будто не трогал. И думаешь, ведь не насытился, да и вкус позабыл. А он – плод, все такой же зеленый, пышный, роскошный, девственный.

– Хватит, философ, – отмахнулся Александр и снова стал серьезным, – сделаешь? Я тебя как друга прошу.

– Ладно. Успокойся. Сделаю. Лучше расскажи-ка еще раз, как выглядели те двое.

– Трое. Их было трое. И еще один, его я не видел.

– Хорошо, трое.

– Однородно.

– Э-э, одинаково?

– Да, если тебе так угодно. Ты понял, что я подразумеваю.

– Понял, – Пятак зажег сигарету, но, сделав одну затяжку, передумал и небрежно затушил её в пепельнице. – Это плохо.

– Почему именно это плохо?

– Потому, что этот неблагополучный факт подразумевает принадлежность этих людей к когорте профессионалов – таких, которые предпочитают оставаться незамеченными, неразличимыми. Плохо, – повторил он свой вывод.

– А-а, понимаю, – нетерпеливо перебил своего «советника» Александр. – Как солдаты! Ты хочешь сказать, что они – из некой организации. Из «Коза Ностра»? Из нашей доморощенной мафии, да?

– Конечно, нет. То есть, возможно, ты прав, они – из мафии, члены какой-либо преступной группировки, что по сути и так – не вызывает сомнений. Но я говорю не о том. Я имею в виду тот неуточненный факт – где же… в каком таком месте они получили свое «высшее» образование, где научились быть роботами, главный алгоритм которых – насилие, где приобрели они то свойство мимикрии, что как печать, а? Откуда они?