Страница 2 из 6
Живущий без племени больше ничего не рассказывал, он ушёл в пещеру. Зыза свернулся на шкуре у входа. Тянуло сыростью от реки, в плеске волны слышался шорох перекатываемой гальки ших-шиххх... иногда примешивался скрежет по каменистому дну старой коряги, зацепившейся в прибрежных кустах... И опять ших-шихх...
Утром Живущий без племени обычно молчал, потом уходил на охоту. А если зарядил дождь или болотистый берег вдоль реки парил, лес еле виднелся за пеленой тумана и всё кишело мошкой, то Живущий без племени из пещеры почти не выбирался, рисовал. Жёг в огне рыжие камни, пока они не покраснеют, растирал их речным голышом в большой створке ракушки. И показывал её бывшего хозяина выглядывающим между двумя захлопывающимися ладонями.
Зыза хозяйственно выскоблил шкурку ушастого, растянул её на веточках для сушки. Живущий без племени обычно выбрасывал шкурки в яму и закапывал. "Хорошая шкурка, зачем было выбрасывать?" - думал Зыза. А Живущий без племени говорил:
- Сегодня опять плохо спал. Опять приходили они. Рыбы на руках и ногах. Они подняли головы, носы их долго торчали из воды. Искали меня, кого же ещё? Потом они вышли из реки, подошли к самому очагу. Вода лилась с них и почти залила огонь. Он еле тлел, я бегал вокруг и пытался его спасти. Вон оттуда они пришли.
Зыза привык, что Живущий без племени что-то рассказывает. Это как слушать птиц или плеск воды у берега, или шум леса. Кто знает, что они говорят? Но они говорят. Некоторые слова он уже знал и сейчас обернулся.
Живущий без племени показывал на заросшее высокой травой озерцо, заводь, отгороженную от реки намытым песком и галькой. Потом встал на четвереньки, руки выпрямил и отставил назад. Откинул голову, покрутил ею.
- Я сел на одного из них. И они вернулись в реку. В реке мы шли по дну, головы наши торчали над водой. Кто-то из них пел. Я скоро уйду в страну предков.
Зыза теперь внимательно смотрел на него. Что-то в лице говорившего не давало ему продолжить скоблить шкурку. Было что-то такое, как у матери тогда, когда она хоронила его брата. Копала ему ямку, складывала туда орехи, которыми играл маленький смешной Шушик. Он постоянно забирался матери на горбушку. Брат заболел и умер, когда по реке плыл лёд.
- Ы! - сказал Зыза, отчаянно мотнув головой.
- Это точно, мотай, не мотай ты своей башкой, - кивнул Живущий без племени.
И толок, толок охряные жирные комья в ракушке. Добавлял туда жир из разбитой кости и опять толок. И говорил:
- Первый раз они пришли, когда ожила эта гора. Тогда я промок и замёрз, остановился согреться, просушить одежду, да уснул. Проснулся ночью. Затишье стояло, ни зверя не слыхать, ни людей. Под утро загудело. Гора задвигалась, камни зашевелились, покатились. Добраться до выхода я не смог. Гора шевелилась. Потом всё стихло, и я опять уснул. А потом ко мне откуда-то сверху стал пробиваться свет. Приходил на короткое время и уходил. Я отыскивал на стенах мокрецов, собирал их и ел, и ждал свет. Ждал и боялся, что он больше не придёт. Тогда я и начал рисовать. Каждый раз, когда приходил свет, я рисовал. Чтобы он вернулся. Мне не хватало места, и я забирался всё дальше вглубь пещеры, и нашёл выход. Узкий лаз почти у самого леса. Потом расчистил вход...
Зыза видел, что Живущий без племени принялся опять рассказывать, и тоже продолжил скоблить следующую шкурку, выуженную из земляной ямы. Иногда оглядывался на рассказчика, смотрел на лес. Тихо. Шуршал по траве дождь. Выше по течению пришли на водопой рогачи. Фыркали, пили. Слышно было, как оскальзывались копытом. Копытце скребло негрузно и часто - детёныш. Вдруг дёрнулись тревожно. Ломанулись, ушли сквозь кусты.
Опять тишина, только плеск реки. Шкрябал скребок и шаркал голыш по ракушке.
Мать давно перестала искать его здесь. Да и племя всё хуже принимало, когда он возвращался. Возвращался, чтобы повидать мать да отыскать пугливую Мику. Мать мягко хватала его за голову, трепала по волосам, ушам, заглядывала в глаза. Он знал, что она просит остаться, но говорить не будет, она редко говорила.
- И вот ведь, - доносился голос Живущего без племени, - думал, если выберусь когда-нибудь из-под камней, то сразу уйду отсюда. Не ушёл. А теперь не смогу.
Так бывает, что-то будто дёрнет посмотреть. Зыза рывком обернулся.
На линии лес-травины сквозь дождливую морось что-то мелькнуло. Светлое, будто песчаный берег. Зверь шёл тихо, дождь глушил звуки, но ухо уловило голодный зевок. Большой зверь. Зыза отложил шкурку, скребок, прихватил копьё, лежавшее рядом. В другую руку - топор.
В следующее мгновение травины мягко шевельнулись, но уже дальше, почти у леса. В зелени мелькнула светло-коричневая голова, спина, кончик хвоста. Уходит. И хорошо.
- Ноги уже не те, да и руки, сомнет зверь, - ровным голосом продолжал Живущий без племени. И добавил: - У неё щенки здесь. Совсем ослабела с ними, тощая, одна башка да хвост, вот и рогача упустила, и к нам не пошла. Побоялась, что не справится? Меня не испугалась бы.
Зыза промолчал. Отложил копьё, топор. Опять ухватил скребок...
К вечеру дождь кончился. Солнце на другом берегу жёлтым пятном садилось в туман, поднимавшийся из низин. В тумане плыли рога, много, стадо шло на водопой.
Живущий без племени долго молчал, потом сказал:
- Она ушла потому, что ты здесь. Не решилась. Выходит, не зря они ко мне приходили.
Он повернулся и посмотрел на Зызу. Зыза смотрел на него. Из знакомых слов он узнал лишь несколько. Но опять лицо у Живущего без племени было, как тогда у матери, будто она сама уходила в край мёртвых. Зыза сказал:
- Ты здесь.
Он редко говорил. Матери не нужны слова, ей хотелось видеть его, знать, что он где-то рядом. Мика понимала без слов. А Живущий без племени не знал его слова вовсе. Он махал руками: "Эти говорят так, те - по-другому. Я улыбнусь, и ты будешь моим другом. Или не будешь. Тогда мы будем убивать друг друга. Или не будем. Так я и шёл. Знаешь, сколько я прошёл?!"