Чумные ночи

– Нашим арабам поручать такое нельзя, – сказал начальник Надзорного управления.

После Восстания на паломничьей барже Абдул-Хамид сместил с должности начальника гарнизона, а составлявшие гарнизон четыре роты разослал по разным уголкам империи. Взамен на остров прибыли из Дамаска, из Пятой армии, две роты, укомплектованные арабами, не знавшими турецкого языка. Командиру этих солдат был дан приказ не вмешиваться в политические и карантинные дела, а только ловить в горах бандитов из греческих шаек.

– Давайте не будем смотреть на дело в таком мрачном свете, – предложил губернатор. – Пока добровольцы осматривают дома и особняки, солдатам нет нужды входить с ними внутрь. Они будут просто дежурить с оружием на улице, а если начнется неурядица – вмешаются. Надо лишь выдать им порох и патроны.

– Как бы эти солдаты, говорящие только по-арабски, снова по ошибке не начали стрелять в народ! – не удержался французский консул.

– Для того чтобы наилучшим образом организовать отряды добровольцев, своего рода добровольческую армию, из жителей вилайета Мингер, его величество султан направил к нам из Стамбула колагасы Камиля, – объявил губернатор. – Этот отважный молодой офицер сегодня присутствует на нашем заседании!

Колагасы, сидевший на одном из стульев, расставленных вдоль стен для секретарей и военных, вскочил на ноги, покраснев от смущения, и поприветствовал членов Карантинного комитета. (В голове колагасы промелькнула мысль о том, что звание у него низковато для его возраста.) На место он садился уже командиром особого подразделения, которое надлежало сформировать для поддержки введенных в вилайете карантинных мер. Было решено немедленно приступить к набору солдат в подразделение.

– Из Стамбула уже ассигнованы средства для выплаты жалованья добровольцам! – солгал губернатор.

– Ваше превосходительство, никогда эти средства не придут! – смело заявил английский консул месье Джордж, выразив тем самым мысли всех участников заседания. Ибо никто не говорил об этом вслух, но все понимали, что Стамбул и, увы, его величество султан думают прежде всего о себе.

Чтобы приободрить членов Карантинного комитета, губернатор счел нужным вставить еще несколько слов:

– Человеческий долг всех жителей острова – не допустить, чтобы те, кто собирается завтра сесть на пароход и покинуть наш вилайет, привезли заразу в Стамбул, разнесли ее по всей Османской империи и даже Европе.

Еще не договорив, Сами-паша почувствовал безмолвное недовольство сидящих за столом. На самом деле он и сам – безотчетно, в глубине души, – разделял его. Карантинные запреты, предписанные Стамбулом, были призваны в первую очередь не спасти мингерцев, а уберечь от эпидемии все государство.

Затаенный гнев на Стамбул порой находил мишень поближе – губернатора. Однако, как ни настаивали консулы и врачи, на втором заседании тоже не удалось принять решение о строгом санитарном кордоне вокруг мусульманских кварталов и самых зачумленных улиц, где жили беженцы с Крита. Члены комитета догадывались, что причиной тому было нежелание губернатора гневить шейха Хамдуллаха (тем более что брат этого последнего Рамиз уже сидел за решеткой). Шейх мог призвать своих последователей саботировать карантин.

Еще одно решение, предложенное Стамбулом, заключалось в том, чтобы сжигать зачумленные дома, дезинфекция которых обойдется слишком дорого. Хозяевам сжигаемых домов и вещей полагалось справедливое денежное возмещение, которое должна была назначать комиссия из семи человек, представителей общин и чиновников мингерского Казначейства, чьи решения невозможно было бы оспорить.

– Главное, чтобы в казне нашлись деньги на эти выплаты! – буркнул немецкий консул.

– Неужто власти, которым не хватает храбрости поставить санитарный кордон, осмелятся жечь дома мусульман? – подхватил французский консул.

– Помощник Бонковского-паши, да будет земля ему пухом, доктор Илиас нам вчера рассказал, что его величеству очень хорошо известно: семилетней давности эпидемию холеры удалось остановить только благодаря сожжению наиболее зараженных зданий.

– Вчера вы заявили нам, – сказал доктор Никос, взглянув на доктора Илиаса, – будто бы его величество своими устами изволил говорить Бонковскому-паше, что настаивает на предании огню зараженных домов.

– Нет, такого я не говорил, – возразил доктор Илиас.

– Говорили, а теперь отказываетесь от своих слов. Что, боитесь?

– Это вопрос не смелости, но меры, – пришел на помощь коллеге доктор Нури. – В деревнях вокруг Бомбея сегодня сжигают мусорные кучи, лачуги и хибары, чтобы остановить распространение заразы. Однако в десяти километрах к западу, в центре Бомбея, не трогают даже самые зачумленные многоэтажные дома – только окружают всю улицу или квартал санитарным кордоном. Если это удается сделать, шествие чумы замедляется. – Доктор Нури немного помолчал, желая увидеть, какое впечатление произвели его слова на членов комитета, и продолжил: – Любая мера должна быть уместной. Одежду покойных и другие зараженные вещи продолжают сжигать в Аравии, в Хиджазе, теперь начали жечь в Китае и Индии. Когда во время холеры предают огню грязные трущобы, удаляют из портов и с центральных улиц безработных, бродяг и нищих, это порой рассматривают как возможность изменить лицо города: построить новые, современные кварталы и разбить полезные для здоровья парки.

– Мы такого не хотим! – промолвил губернатор.

– Но нынешняя эпидемия может и не кончиться сама собой с наступлением лета, как бывало с прежними небольшими вспышками холеры, – ввернул доктор Никос.

– Эфенди, отчего, по-вашему, у англичан с местными доходит до такого ожесточения? В самом деле английских офицеров и врачей убивают на улицах?

– К сожалению, дело приняло такой оборот из-за привычки британских колониальных офицеров во всем полагаться на силу и не идти на компромиссы. Англичане посылали кавалерию против невежественных крестьян, ничего не знающих ни о чуме, ни о микробах, чтобы искать среди них зачумленных, и не проявляли никакого уважения к их женам. Они разделяли семьи, отправляли подозрительных в изоляторы, больных – в клиники, даже не объясняя, почему, зачем и куда их везут. А в народе говорили, что в больницах людей травят и режут на кусочки и чума для этого лишь предлог.

– Разумеется, это все не отменяет того факта, что местное население действительно невежественно, имеет самое примитивное представление о болезнях и саботирует все карантинные меры из одной лишь злобы на англичан, – признал доктор Никос. – «Мечети – вот наши больницы» – так они говорят.

– А вы что думаете по этому поводу? – спросил русский консул Михайлов. – Не стоит ли врачам предоставить этих невежественных людей их судьбе и не лечить, раз те отвергают науку?

– Озлобленные индусы стали убивать всех попадавшихся им под руку белых людей, считая их врачами. Тогда запреты ослабили. Волнения немного утихли, но чума стала распространяться быстрее. Некоторое время англичане придерживались такого подхода: поскольку местное население бунтует против карантинных мер, мы ничего не будем делать, пока индусы сами к нам не придут и не попросят о помощи. В Калькутте это привело к очень быстрому распространению чумы.

– Позвольте мне сказать, – заговорил глава греческой православной общины, настоятель собора Святой Троицы Константинос-эфенди, все два дня по большей части молчавший.

Присутствующие с интересом и уважением повернулись к священнику, и тот произнес заранее заготовленную маленькую речь:

– Мингер не Индия, господа! Уподобление это ошибочно. И православные, и мусульмане нашего острова – люди просвещенные и цивилизованные, и потому в эти страшные дни народ Мингера будет дисциплинированно и верноподданно соблюдать запреты, которые предписал нам султан и за соблюдением которых будет неусыпно следить господин губернатор!

– Браво!

– Вот если вы из страха перед бунтом озлобленных фанатиков не введете карантинные меры, тогда-то и начнется настоящее светопреставление, – продолжал священник. – Греки бегут с острова, мы боимся чумы. А кое-кто даже говорит, что все эти слухи про эпидемию именно для того и распустили, чтобы мингерские греки превратились в меньшинство; тогда они не смогут потребовать независимости.