Золотые погоны империи

Наиболее жёсткое «цукание», как единогласно сошлись во мнении все присутствующие, было издревле установлено в Пажеском корпусе и Николаевском военном училище, где взаимоотношения «корнетов» (старшекурсников) и «козерогов» (младшекурсников) были традиционно особо напряжёнными.

Правда, у всех поступивших в подобные учебные заведения новичков всегда был выбор: жить по уставу или по неуставным традициям, но, при этом, юноша, выбравший уставную жизнь, навсегда получал негласное прозвище «красного юнкера» или «навоза». Конечно, после этого выбора, находиться и учиться в военном училище такому юнкеру становилось гораздо проще, но зато, потом, при выпуске в войска, его ожидала довольно незавидная участь: все дороги в гвардию или иные элитные воинские части Русской Императорской армии, по негласной армейской традиции, были закрыты для него навсегда…

Остальные («неуставные») юнкера проходили свой жизненный путь через весьма тяжёлые испытания: бесконечные приседания и вскакивания «во фрунт» по команде любого из «корнетов», пытавшихся, таким образом, хотя бы на время, примерить на себя офицерский образ. Однако, при этом, специальный «корнетский комитет» постоянно следил за тем, чтобы не было рукоприкладства и унижения человеческого достоинства младшекурсников.

Юнкера довоенного времени изучали не только военные предметы, но и: иностранные языки, закон Божий, математику, историю, географию, физику, химию, юриспруденцию, статистику, черчение, русский язык и литературу. Выпускники элитных военных училищ, действительно, были высокообразованными, во всех отношениях, людьми.

Двоечникам, тупицам, лентяям, а также юнкерам, лишённым приличных манер и интеллекта, было нелегко в этих военных учебных заведениях. Таких юнкеров презирали преподаватели и «травили» сокурсники, обзывавшие их «калеками». Кончалось всё это, как правило, безжалостным отчислением последних.

Большей «лояльностью», в училищах, пользовались юнкера, страдающие «чревоугодием». Их отучали от этого «греха» с помощью так называемой «скрипки» – обильного обеда в полковой лавочке, где «чревоугодников» заставляли есть всё подряд: арбуз, кильку, кефир и тому подобные продукты, после употребления которых «провинившиеся» юнкера быстрее лани мчались в ближайший туалет; и этот стремительный бег, почему-то, назывался всеми «поездкой в Ригу».

Насмеявшись вдоволь над смешными историями, «извлечёнными» нами из своей памяти, и твёрдо убедившись в том, что все принесённые Моремановым и Орнаутовым запасы шампанского, действительно, закончилось, мы, наконец-то, вспомнили о службе и начали, нехотя, расходиться по своим подразделениям.

Пришлось вернуться на свой участок и мне. Убедившись, что в моё отсутствие ничего экстраординарного не произошло, я сразу же лёг спать и проспал, как младенец, весь остаток этой первой ночи на здешнем фронте.

Пробуждение было тяжёлым. После светлых и радостных снов о доме и весёлой юности, навеянных дружескими воспоминаниями офицеров нашего батальона, мне никак не хотелось окунаться в реальность военных будней, но первые же звуки военного быта, донёсшиеся до моего ещё сонного сознания, вмиг стряхнули с меня благостное настроение и заставили быстро позабыть все мои «мирные» сны и «юнкерские» воспоминания, и я, наскоро приведя себя в порядок, незамедлительно отправился с обходом по окопам вверенного мне участка.

Попадавшиеся навстречу солдаты моей роты резво отдавали мне честь и всем своим видом показывали готовность к ведению военных действий. Меня искренне порадовали их хорошее настроение и боевой настрой, и я постарался, по мере возможности, с каждой встреченной мной группой солдат обменяться первыми впечатлениями от наших укреплений, обращая внимание на проблемные участки их персональных оборонительных позиций. Особый же разговор по всем особенностям дислокации нашей роты я провёл со своими взводными командирами и их ближайшими помощниками.

Раздав поручения и отдав все необходимые, на данный момент, распоряжения, я уже собирался было пойти в гости к Разумовскому, как, вдруг, ко мне подбежал запыхавшийся вестовой Орнаутова и передал просьбу последнего о моём срочном прибытии на участок, закреплённый за ротой поручика Мореманова.

Поскольку рота Сержа соседствовала с моей, мне не пришлось добираться до неё слишком долго. Пройдя по окопу невидимый «стык» наших с ним ротных участков, я почти сразу же наткнулся на группу офицеров, ведущих какой-то бурный разговор и возбуждённо жестикулирующих руками.

Помимо Мореманова и Орнаутова там находились три французских офицера: два лейтенанта и один капитан, прикомандированных «в рамках взаимодействия» к нашему полку и, видимо, производивших свой «контрольный» обход наших позиций.

Почти одновременно со мной, только с другой стороны, к месту их сбора подошёл поручик Лемешев. В ответ на наши недоумённые вопросы о причине срочного вызова, Орнаутов, горячась и нервничая, довольно путано объяснил нам, что между Моремановым и одним из присутствующих здесь молодых французских лейтенантов произошёл серьёзный конфликт, в ходе которого Серж вызвал затеявшего с ним ссору офицера на дуэль, и что сейчас идут уже согласования по условиям данной дуэли.

– Вы, что… с ума, здесь, все посходили, что ли? – громко возмутился я и незамедлительно протиснулся к Мореманову и его французскому «визави» по намечаемой дуэли. – Серж! Немедленно прекратите этот балаган! Здесь – война, а не пьяный пикник!

Но Мореманов уже «закусил удила» и никого не слышал. Под стать ему был и француз, такой же горячий и вспыльчивый, как и Серж. Он также явно «рвался в бой» и не слушал своих более спокойных соплеменников, пытавшихся, как и я, успокоить своего товарища.

Убедившись в бесплодности моих попыток погасить страсти, я с досадой махнул рукой и, выругавшись, отошёл в сторону.

– В чём, хоть, причина их ссоры? – уже спокойно спросил я у Орнаутова.

– Да, в принципе, ничего серьёзного… Француз, проходя со своими сослуживцами по окопу мимо Сержа, задел последнего плечом и не извинился, хотя тот, перед этим, как и положено, обменялся с ним «отданием чести». Серж сделал ему замечание, но лейтенант вспылил и в запале употребил в его адрес одно жаргонное словечко из лексикона парижских грузчиков. Он же не знал, что Мореманов жил какое-то время в Париже и отлично владеет полным набором подобных французских выражений. В результате, вспылил теперь уже и Серж, выдав лейтенанту целую серию отборных французских ругательств в его адрес со своим безукоризненным парижским акцентом и русской пояснительной жестикуляцией. Так что, сейчас уже «пиши пропало»…

Удручённо вздохнув, я отбросил все мысли о возможном примирении сторон и подключился к согласованию условий дуэли.

В результате согласований было решено, что дуэлянты будут стреляться из своих револьверов на расстоянии тридцати шагов друг от друга. При этом, им разрешалось произвести всего лишь по одному выстрелу. Первый выстрел «узаконивался» за французом, как вызываемой стороной.

Дуэль должна была состояться немедленно, причём стреляться дуэлянты захотели непременно на бруствере окопа, чтобы, во избежание наказания за дуэль для оставшегося в живых участника и всех присутствовавших, при этом, офицеров, то есть – нас, смерть или ранение любого из них можно было списать на прицельную стрельбу немцев.

Отказавшись, в очередной раз, от наших предложений о примирении, Мореманов с французом, не откладывая дело в долгий ящик, полезли на бруствер. Взобравшись на него и выпрямившись, там, в полный рост, они, прижавшись на мгновение друг к другу спинами, стали медленно расходиться в разные стороны, отсчитывая, про себя, пятнадцать шагов.

Не прошло и десяти секунд, как дуэлянты уже стояли лицом друг к другу «на тридцати шагах» и ждали заранее обговоренного знака Лемешева о начале дуэли.

Я вместе со всеми присутствующими затаил дыхание и стал с тревогой всматриваться в бледные лица Сержа и его противника. Как мне показалось, они только сейчас поняли, что заигрались, но отступать уже было поздно.