Страница 6 из 14
Лохвицкий долго вспоминал просьбу Батюшина о моём назначении в штаб бригады (в целях более эффективного выполнения моей секретной миссии), затем также долго сморкался, думая о том, как бы от меня побыстрее отделаться, и, наконец, в заключение, выдал единственную фразу: «Штабс-капитан! Послужите-ка сначала на позициях… «прощупайте», так сказать, обстановку в низах, а там – видно будет… Ступайте с Богом, голубчик!».
Я не стал настаивать на выполнении Лохвицким своего обещания насчёт меня, данного им Батюшину, и не только потому, что глупо штабс-капитану пререкаться с генералом, но и потому, что мне самому было бы зазорным находиться в штабе в канун ожидаемого направления на фронт.
Да, и само поручение Батюшина мне, в тот момент, казалось нелепым и напрасным. Всё шло своим чередом, все были живы и здоровы, и дальнейшая перспектива благополучия нашей бригады не вызывала никаких опасений.
Гораздо больше волнений у меня вызывало чрезмерное «закручивание гаек», в целях «повышения дисциплины» у нижних чинов, практиковавшееся многими офицерами нашей бригады в своих подразделениях. Порки и зуботычины сопровождали учебный процесс во многих батальонах, что резко контрастировало с порядками во французской армии, и, действительно, вызывало, как минимум, непонимание со стороны военного руководства французов и глухое раздражение со стороны русской солдатской среды.
Справедливости ради, надо отметить, что, зачастую, нижние чины сами «вызывали огонь на себя» своим непослушанием, дерзкими ответами и поступками криминального характера. Солдаты 1-й Особой пехотной бригады, в своей основе, были набраны на службу из заводского элемента Москвы и Самары. Отсюда – их дерзость и потенциальная «революционность», которой они успели нахвататься на родине.
К счастью, в нашем батальоне с дисциплиной был относительный порядок, и держался он, во многом, на высочайшем авторитете подполковника Готуа, противника порок и неоправданного рукоприкладства. Горячий по натуре, он и сам, порой, мог не сдержаться и «зарядить кулаком в ухо» провинившемуся солдату, но, для этого, тому надо было очень «постараться» это заслужить. В батальоне все знали – «получить по морде», здесь, можно, но – исключительно, «за дело», а это – «совсем другой оборот», как говорили редкие бывалые солдаты, попавшие в наш батальон после госпиталей.
Мне, как и моим новым друзьям-офицерам по нашему батальону, конечно, тоже, иногда, приходилось прибегать к зуботычинам в обращении с нижними чинами, но только лишь в тех случаях, когда человек не понимал, а, вернее, не хотел понимать нормальных слов; но таких «эксцессов», с нашей стороны, было крайне мало, и я никогда не ловил на себе взглядов, полных ненависти и неприязни, которыми, зачастую, сопровождались отдельные офицеры нашего экспедиционного корпуса.
Для солдат 1-й Особой бригады одним из немногих доступных им удовольствий было общение с нашим общим символом – медвежонком «Мишкой», который рос у всех на глазах и был по настоящему домашним: любил сладости, внимание и ласку.
Благодаря своим преданным «поводырям» Ваське и Сёмке, он выучил несколько забавных телодвижений, исполняя которые, неизменно вызывал добродушный хохот у случайных зрителей из числа солдат и офицеров.
Воспитанный «в русском духе» Особой бригады «Мишка» ужасно любил зелёную форму наших солдат и абсолютно не выносил синюю форму французов, чем ещё больше снискал к себе любовь русских пехотинцев.
Что касается офицеров бригады, то им были доступны удовольствия совсем другого уровня. Пользуясь близостью Парижа, многие из нас, с разрешения руководства, стали частенько бывать в самой красивой европейской столице. И, если некоторых моих коллег, в первую очередь, интересовали рестораны и публичные дома, то меня и Разумовского, в котором я нашёл своего единомышленника, в гораздо большей степени, по крайней мере, поначалу, привлекали театры и исторические достопримечательности Парижа.
За довольно короткий срок мы «облазили», если можно так выразиться, всю старую часть этого великолепного города и дотошно выяснили у местных знатоков подробную историю его создания (кстати, весьма, отличную от той, с которой мы, наспех, были ознакомлены, обучаясь в юности в своих военных училищах).
Оказывается, Париж был образован племенем «паризиев» ещё в середине третьего века до нашей эры на месте древнего кельтского поселения Лютенция на острове Ситэ, расположенном посередине реки Сены (кстати, современное название города и происходит, как раз, от имени этого племени). А в пятьдесят втором году до нашей эры, во время войны с римлянами, «паризии» сами подожгли Лютенцию (ну, прямо, как в одна тысяча восемьсот двенадцатом году наши предки – Москву – перед тем, как отдать её французским оккупантам) и разрушили все мосты, чтобы их город не достался врагу.
Тогда, римляне оставили их остров в покое и построили на левом берегу Сены новый город, где, впоследствии, возвели свои традиционные термы, форум и амфитеатр. Правление римлян в нём закончилось лишь с приходом на эти земли франков (примерно в середине первого тысячелетия нашей эры), и с этого времени город стал, по настоящему, усиленно строиться и укрепляться.
Безусловно, столица Франции поражала своим великолепием всех прибывающих в неё в первый раз. Меня же с Разумовским, в первую очередь, поразили пять её самых известных достопримечательностей: построенный на острове Ситэ собор Парижской Богоматери, Эйфелева башня, Триумфальная арка, а также возвышающиеся над линией горизонта базилика Сакре-Кер, построенная на вершине холма Монмартр, и одинокая башня Тур Монпарнас, особенно выделяющаяся на фоне окружающего её малоэтажного городского квартала.
Однако, изучив главные парижские достопримечательности, я и Разумовский «устали» от этой архитектурной красоты и плавно переключились на местные театры. Нами были, по очереди, посещены широко известные оперный театр «Гранд Опера», являющийся самым большим оперным театром мира, и знаменитый театр «Комеди Франсез», вслед за которыми нашего «изысканного» внимания удостоились, также, кабаре «Тоурни ду Чат Ноир» на Монмартре и синематограф братьев Люмьер на бульваре Капуцинов.
Утолив свой культурно-исторический голод, мы, наконец-то, перешли и на более «плотские» наслаждения. Нашему нашествию подверглись кафе «Прокоп» и кафе «Де ля Режанс». Данные заведения общественного питания мы штурмовали уже в компании Мореманова, Орнаутова, Лемешева и Рохлинского. Обильные возлияния, однако, тоже довольно быстро наскучили, и нас потянуло испробовать «клубнички», тем более, что пути в эти места «продажной любви» уже давно были проторены нашими более любвеобильными товарищами из других подразделений бригады.
По совету офицеров из третьего батальона я, Мореманов и Орнаутов, в одну из своих очередных поездок в Париж, посетили «развлекательное заведение» мадам Дардье. С нами, наотрез, отказались туда поехать Разумовский и Лемешев, хранившие верность своим жёнам, и скромный прапорщик Рохлинский, стушевавшийся лишь при одном упоминании публичного дома. Без них, втроём, нам, конечно, было не так комфортно (как, если бы, мы приехали сюда вшестером) перешагивать порог вышеуказанного заведения, но мы умело скрыли это внезапно появившееся у нас стеснение нарочитой бравадой и напускным весельем.
Как это не странно, но внутри помещения публичного дома мадам Дардье оказалось довольно уютно. Угостив «девочек» шампанским и слегка пофлиртовав с каждой из них, мы довольно быстро определились с выбором и не спеша разошлись со своими избранницами по выделенным нам номерам, предварительно заплатив хозяйке заведения за три часа будущего удовольствия.
Я выбрал себе наименее развязную, как мне показалось, девушку с длинными тёмными волосами и слегка смугловатым лицом. Она была средней полноты, но, при этом, хорошо сложенной. Красавицей её, конечно, назвать было нельзя, но выглядела она достаточно милой. Вдобавок, девушка весьма забавно говорила по-французски, что тоже придавало ей особый шарм. Как позже выяснилось, она была венгеркой, уже четыре года живущей во Франции, и звали её коротким именем «Жизи».