Страница 2 из 13
Она помолчала, я думал, что разговор на этом и закончится, но оказалось, я ошибся. Мама, будто вспомнив, словно думала сказать, но едва не забыла:
– Да, Платон, ты когда-то упоминал этого, Вьюгина, говорил, чтобы я была внимательнее, если он станет ошиваться около Тани.
– Лётчик? – удивился я. – Так ведь Лётчик в Москве, учится в медицинском…
– Не знаю я этих ваших кличек… – проговорила мама, ей всегда претило, когда я называл друзей прозвищами, питерская интеллигентка не могла терпеть этих привычек уличной шпаны. – Но Вьюгин в Кировске и он около Тани. Он приходит, они много времени проводят вместе, боюсь даже больше, чем я знаю… Болтают, смеются, она звонит ему всё время, я уверена, раньше она не висела на телефоне даже с Книжником… Скажи мне, Платон… ты уверен, что она беременна от Бадмаева? Может быть, это Вьюгин?
– Уверен… – растерялся я, и стал думать, почему я уверен, что именно Бадмаев… так Водочник сказал мне, то есть не сказал, а намекнул, но я правильно его понял. Правильно, из маминого же сегодняшнего разговора и следует это, она ведь сама только что рассказывала мне о матери Бадмаева, или что, все заблуждаются?! Да нет, ерунда…
– Ерунда? Ну хорошо, – сказала мама. – Честно говоря, голова кругом у меня. На работе Бог знает, что, с этой гласностью и сексуальной революцией. Понимаешь, теперь всем требуются не просто рассказы о событиях, но обязательно пикантные, обязательно «с перчинкой». Как это противно, если бы ты знал! Я должна не просто рассказать об открытии нового клуба в совхозе, но обязательно упомянуть, что теперь юноши и девушки не будут обольщаемы самогоном, наркотиками и распутством там, где они завсегдатаи. Такая глупость…
Мама ещё рассказывала с досадой о том, что прежде надо было писать обязательно в какой-то приподнято-радостной манере, потому что натурализм, как ей сказали, «В провинциальной газете не будет пользоваться спросом, это не столица и не Ленинград, где дозволены мрачность и вольности». Н-да, а теперь мрачность едва ли не самая главная черта любого повествования. Будто вечная глубокая осень-предзимье опустилась над миром, и никогда не только не было лета, но не будет и весны.
Но весна будет! Вот от этого сегодняшнего разговора мне стало гораздо легче и я, уже не болея и не мучаясь, слушал, как Вика рассказывает о своих «мучениях» о том, где ей заказать свадебное платье у Юдашкина или Зайцева, или купить готовое за границей.
– Понимаешь, у этих модельеров совершенно разные стили. Ради платья я могла бы и в Лондон к родителям слетать, но мама сказала, что будет выглядеть не очень хорошо, что я, как «номенклатурная дочка» за каждой мелочью лечу за границу, сейчас на это косо смотрят. Особенно, если нам с тобой предстоит поехать работать туда… Мы должны быть безупречными. Понимаешь? Чем скромнее мы сейчас поведём себя со свадьбой, свадебным путешествием и прочим, тем благосклоннее к нам будет начальство, ЦК, КГБ и даже ТАСС, куда, как я понимаю, ты планируешь попасть…
– Викуша, закажи у обоих, – сказал я. – А потом выберешь. С мамой посоветуешься. У моей будущей тёщи безупречный стиль.
Вообще, я бы лучше на ней женился, на Марте Ивановне, она женщина красивая, остроумная и живая, уверен, с ней не скучно. И Вика недурна, если… если бы я уже не объелся ею. Скорее бы Катя переехала…
Вика посмотрела на меня.
– Ты… серьёзно?
– А почему бы нет? Или это очень дорого получится?
– Да нет… – Вика растерянно пожала плечами.
Подошла к зеркалу, ей нравится всё время смотреть на себя в зеркало, охорашиваться, поправлять волосы, макияж, то и дело занимается этим.
– Сразу два… А вообще, тоже мысль. Одно для церемонии, второе – на банкет. Скромный будет, но всё же. Ты – гений, Платончик!
Господи, уже бы сразу «бобиком» назвала…
Кира «шепнула» мне о Тане, когда мы шли домой из школы, она увязалась за мной и рассказывала с видом человека, сделавшего удивительное и неожиданное открытие:
– Моя тётя из Краснодара приезжала, тётя Лена, мама Марата… ну… который… – она сделала вид, что смущена и я сейчас очень хорошо вижу её притворство. Странно, но раньше я не обращал внимания, что она всё время врёт и прикидывается. Впрочем, мне кажется, я многого не замечал прежде и не потому, что кто-то хорошо скрывал свои чувства, а потому что во мне будто не работали «датчики», способные различать ложь. Может быть, я просто повзрослел.
Сегодня Таню вызвали в учительскую, а потом она сразу ушла, не оставшись на последний урок. И вот сейчас Кира рассказывала мне вполголоса о том, что несколько дней назад приезжала её тётя, мать Марата, чьё имя в нашем городе стало известно всем с прошлого лета, хотя мы знали его и раньше, все, кто дружил с Кирой, знали её краснодарского кузена класса с пятого. Но я не думал, что услышу о нём в связи с Таней после лета, когда я, увидел её в компании Марата и его друзей, весёлой и смеющейся, после чего развернулся и ушёл, и больше Таня не хотела встречаться со мной. Я думал, она просто обижается, но теперь, когда она оказалась беременной, а я выброшен из прежнего мира, ни в каком новом мире я не оказался, я потерян. Без Тани мой мир распался, а никакого другого я никак создать не мог. И не уверен, что смогу. А Таня не хочет теперь быть со мной…
Зато Кира, оживлённо вращая глазами, румяная и даже очень красивая в своём возбуждении, но какой-то неприятной красотой, как бывает прекрасен с виду гнилой персик, рассказывала мне, что её тётя Лена из Краснодара, мать Марата, оказывается, знает о его отношениях с Таней и…
– Они, получается, уже года два встречались, представляешь?! Ну, вернее, переписывались или как-там… Ещё с тех пор как он тогда, два года назад приезжал. Он мне тогда все уши прожужжал ею, но я не думала, что.… А оказывается, он своей маме сказал, что он Таню любит, и что она его девушка. Вот так… – Кира остановилась, усиленно изображая смущение и замешательство. – И вот ещё, что… Володь, тётя Лена Таню своей невесткой считает… Понимаешь, она… Таня от Марата беременная.
Она посмотрела на меня своими маслянистыми чёрными глазами, рассчитывая, видимо, на неотразимость их взгляда.
– Понимаешь теперь, почему она… не встречалась с тобой всерьёз?
Я остановился, ну что она мнила в наших с Таней отношениях? Что она могла о них знать, даже если предположить, что Таня рассказывала ей всё, как принято у подружек. Но знать, что было в наших душах, Кира не может. Но она сейчас уверена, что знает всё и всё понимает.
Я смотрел на неё и думал, вот почему она прицепилась ко мне? Как клещ… Она так нравится парням, и многие были бы счастливы оказаться на моём месте, и она знает об этом, почему она из всех выбрала меня? Господи, как меня это достало…
– Кир, я знаю, что Таня беременна, она сказала мне об этом ещё в ноябре. Но знаешь… для меня это мало что меняет. Потому что… – и я сказал то, что очень хотел сказать: – Совсем не обязательно, что она беременна от твоего дурацкого Марата.
Этого Кира, очевидно, не ожидала, потому что она побледнела под своей персиковой смуглостью, отступая.
– Пока, Кир! – сказал я, всем сердцем желая, чтобы она поняла сейчас, что моё «пока!», означает не прощание до завтра, а гораздо более серьёзное и всеобъемлющее прощание.
Я развернулся и пошёл к своему дому. А придя, сразу позвонил Тане, ещё не успев даже разуться и снять куртку. Прямо из прихожей, где стоял один из аппаратов, расставленных по всему дому. Я хотел сказать Тане, что я надумал: пусть все считают, что это мой ребёнок, и я буду считать так. И мы поженимся. Вот и всё…
Мама с возмущённым лицом вышла ко мне сюда, сверкая глазами, смотрела на меня, пока я стоял с бестолково гудевшей трубкой в руках. Потом я набрал номер Тани ещё раз. И ещё раз, и ещё… Она не ответила, может быть, ещё не пришла домой или не хотела говорить. Она отделилась от меня и отдалилась. А в то, что они с Маратом тайно общались два года, я не верил. Я верил Тане, когда она сказала, что любила меня. Я это чувствовал тогда и чувствовал её отношение теперь.